Часть 6. Разочарованные (2/2)

***</p>

— Феликс, ты собираешься ужинать? Бутылка Шато-Лафита<span class="footnote" id="fn_31754318_3"></span> заждалась. Или ты опять по-солдатски — сухарями перебиваешься?

— Аппетита нет. Кусок в горло не лезет.

— Эх, такой момент, — тронуто, в замешательстве сказал, распечатав очередное восторженное письмо от рабочих, Дмитрий. — Нас подняли на щит, как подлинных народных героев. Выйди мы на балкон и поцелуйся с тобой, эти клоуны были бы всё равно за нас.

— Так чего мы ждём. Почему бы и нет? — лукаво спросил Феликс. — Ну что, что? Не для того мы пережили ночь убийства, чтобы каким-то поцелуем всё разрушить, да? Непростительная слабость? Всем известна наша репутация, и они всё равно пришли сюда и требуют нашего освобождения. За Распутина нам все сойдёт с рук.

— Не время озорства, — заметил Дмитрий, потушив сигарету.

— Для тебя — озорство.

— Сегодня поднимают на щит, как героев, а завтра неизвестно, как воспримут. Вспомнят, что мы с тобой кокодесы<span class="footnote" id="fn_31754318_4"></span>, — упирался Дмитрий. — Народ нас не поймет. Это тебе не в Оксфорде баядеркой извиваться на вечеринке в русском клубе перед одурманенными гашишем студентами и медведем в клетке.

— Какой вздор! — прыснул Феликс. — Вы глубоко заблуждаетесь. Дмитрий Павлович, у Вас паника. Просто поцелуй, что здесь крамольного. В темноте никто ничего не разглядит. Покончим со всеми разом, раз они Вас так раздражают.

— Ты сейчас меня трусом назвал… — рассеянно пробормотал Дмитрий.

— Нам терять нечего, языки синего пламени уже лижут стены дворца, — высокопарно заявил Феликс. — Вставайте, смелее, марш! — Он решительно взял его руку и вывел на балкон.

— Феликс!

Толпа ликовала. Дмитрий прижал руку к сердцу, а у самого потемнело в глазах. Отовсюду звучало «Свободу». Феликс поймал его взгляд. Они как бы растроганно обнялись. Дрожа от холода и страха, Дмитрий сжал его голову, быстро коснулся губ, но не осмелившись поцеловать долгим поцелуем, сдержанно хлопнул по плечу и отстранился. По спине пробежал мороз. Прислушался не глядя вниз. Скандировать не перестали, ропота нет. Он, придерживаясь за стену, шепчет «Феликс, я тебя пристрелю». Ему это снится. Он бы всё отдал, чтобы смотреть этот сон до конца жизни вместо кошмаров. Предостерегающий стук по оконному стеклу изнутри вынудил их вернуться. Дмитрия внезапно настигло всеобъемлющее разочарование. Безучастный, подошëл к окну, упëрся в подоконник кулаками, обречённо уставился вдаль, будто ожидая ответа от ночи, от растущей луны на небе. Он представил, как мраморный месяц с нездоровым зеленым отблеском раскачался, перевернулся, став похожим на горжет, и сорвался, прошив темноту, чтобы разбиться и масляно растечься по речному льду. Сквозь слёзы расплывчато виднелся льдистый отсвет Фонтанки. Толпа разошлась. Ни одной живой души, только агенты и навеки вдыблëнно застывшие кони на мосту.

Феликс стоял позади. Он прильнул подбородком к его плечу и гладил всюду, обнимая, утешая, но он оставался безразличен к его прикосновениям. У него дрожали колени.

— Ты уже в Персии? — пошутил он, но понял, что больно кольнул, вызвав новую волну отчаяния.

Дмитрий отвернулся от ночного пейзажа, добрëл до кушетки, обессиленно рухнул и укрывшись тяжёлым покрывалом с геральдическими лилиями. Феликс наблюдал за ним с таинственной улыбкой, затем подсел, плавно стянул покрывало, положил на его колени ладони. Дмитрий доверчиво смотрел. Феликс опёрся на его колени и навис, растерянно уставившись на сомкнутые губы, на долгую впадину над ними, на выразительные, на выкате, усталые глаза, живописные черты, и его захватило странное чувство неизвестности, будто они не были знакомцами, настолько странное, что он с усилием отогнал нелепую мысль о двойнике. Горько было признавать, но под арестом они обрели друг друга заново и никогда не будут так близки, как сейчас.

— Решайтесь, — усмехнулся Дмитрий. — Или отпустите. — И, смущённый непривычным замешательством, нежно взял его за шею и потянул к себе. Феликс улёгся ему на грудь и обнял покрепче.

— Было очень любезно с твоей стороны отправиться в Персию вместо меня, — улыбнулся Дмитрий.

— О чëм ты?

— Не знаю, минуту назад ты где-то витал, и я начал беспокоиться.

— Вместо тебя в Персию? Нет, спасибо… — слова застряли в горле. — Жаль, я не твой адъютант — я был бы с тобой. Стать бы пылью на твоих сапогах, но быть поближе к тебе.

— Ты лишился ума и несёшь восхитительный вздор. Скажешь тоже, пылью… Я бесконечно далёк, веришь ты или нет, от настоящего отчаяния и от мысли, чтобы сдаться. По крайней мере, мы живы. И пока мы живы, я буду искать возможности свидеться с тобой.

— Даже если я разлюблю тебя? — спросил Феликс и отнял голову.

Лицо Дмитрия застыло, он страшно посмотрел на Феликса. Беззаботное легкомыслие его покоробило, и он не мог этого скрывать. Он сглотнул, и подобрав слова, произнёс:

— Разумеется. Ведь тебе придётся сказать мне это в лицо.

— Как же ты идиот, — вздохнул Феликс, привстал на руках и пристально взглянул на него. — Я снова тебя разыграл.

— И снова, как умалишённый.

Райнер затаенно наблюдал в дверную щель, как выученные скрытности князья беспечно целовались, как Феликс неторопливо стягивал одежду, как утыкался губами в шею, как голова спускалась ниже. Будто в один день упразднены запреты, сняты табу. Беспечное уединение в пышной, обитой малиновым штофом гостиной, во дворце, оцепленном царской охраной. Кругом прислуга, вездесущие британцы вся Россия за окном. Огласка и доносы уже не страшат, бывало и хуже. Чем это может обернуться? как на это посмотрит Ники? — Дмитрия это больше не занимало. В одночасье они потеряли чувство бдительности, забыли о скрытности, осторожность отброшена начисто, за ненадобностью. Сделали, все что могли и как умели. Ничего больше от них не зависит. Остались только угрозы, разочарования, ссылки. И грех, грех, грех. Они и так под замком — кто откажет царским родственникам в этой прихоти? Аликс меньше всего хочет знать, как именно они проведут последние часы перед отправкой в ссылку. Его преступление заслуживает смерти. Содеянное никуда не уйдет. Разлука — часть наказания. Это Дмитрий понимал. Чувствовал ли то же самое Феликс? Их не впервые отнимают друг у друга, но любви им у него не отнять. Какое удовольствие — следовать за князем по пятам, не думая о последствиях, только потому, что он поманил за собой, слушать его без возражений.

— Что, конвой пришёл? — невозмутимо спросил Дмитрий, слегка повернув голову.

Дверь скрипнула.

— Кутайсов и Лейминг ждут внизу, — с прискорбием доложил Райнер.

***</p>

Мой обаятельный, элегантный и озорной Дмитрий. Душа отделяется от меня. Я не всегда был справедлив к тебе. А ты был безусловно предан мне. Помни меня. Прощай, друг. Как сохранить ясность ума теперь. Прости мне поток мыслей. Это воображаемая телеграмма для никого. Может, когда-нибудь мы увидимся снова, но до той поры кошмарная даль, пустота. Я пороге пустоты, на пороге порогов на дьявольском перепутье. Расстаëмся друзьями. Встретимся ли друзьями? Когда это случится?

Всю дорогу звучало эхо его слов: «Феликс, прощай» — горькое, обречëнное, вразумляющее. И не было ни крупицы надежды. За окном пулей проносились огни, смутные очертания, тьма. Рядом сидели офицер-наставник пажеского корпуса капитан Зенчиков и агент Охранного отделения Игнатьев. Феликса бил озноб от неизвестности, от сознания того, что они теперь далеко друг от друга. Первобытный ужас нарастал внутри, его охватил приступ удушья и дрожи в руках и ногах.

— Ваше Сиятельство?

Он беспомощно, почти заискивающе оглянулся на своих конвоиров. Ему не справиться с этим ужасом. Феликс бы предпочёл ему смерть. Агент его не замечает. Уши заложило и еле слышен был голос наставника Пажеского корпуса, где он приобрел немало важных познаний; он пытается вспомнить, чему их учили. Зенчиков задаёт вопрос за вопросом, много расспрашивает про Ракитное, заставляя отвечать, но получается только стонать и кивать головой невпопад. Это не страшно, вы едете в своё имение, вразумляет он, мы будем в Курске через пять часов, приедете, отоспитесь как следует, счастливчик Вы. Напишете своему товарищу. Думаю, они прибудут в Персию через… «Феликс, пиши, главное, пиши настолько подробно, насколько можешь…»

Кое-что о Билли ©

Комптон открыл дневник и записал:

Остаётся неизвестным одно обстоятельство: никто не знает, что на самом деле Распутина застрелил не русский, а британец. Его имя <s>Освальд Райнер</s>.

Вырвал страницу, переписал заново. Убийца до войны работал адвокатом. Он мой земляк (слово земляк он выделил красным карандашом), родился всего в десяти милях от меня. Комптон захлопнул дневник, вылез из автомобиля, подошёл к парапету, перегнулся, всматриваясь в темнеющие островки полыней на занесённом снегом льду, размышляя, как ему поступить с тайной своего соотечественника. Он знал о готовящемся покушении и молчал. Он чувствовал себя малодушным из-за строк, в которых не было ни тени лжи. Тоже борец за правду нашёлся. Дух правдоискательский во мне проснулся. Я же там свидетелем не стоял, чтобы делать громкие заявления. Моё дело управлять мотором. Одни домыслы, обрывки наблюдений да косвенные доказательства. Пускай всё со стороны ясно, как божий день, но… я просто мелкий человек, который так и не смог простить Райнеру «банный» шантаж. Комптон ещё раз взглянул на свои записи и собрался сбросить с моста, но в последний миг рука повисла в воздухе. Он прижал дневник к груди. Нет, просто время для огласки ещё не наступило. Пускай думают, что хотят, и сами делают выводы. Спроси меня Райнер в упор, буду ли я молчать, и сейчас я ответил бы твёрдое «да».

В посольстве

17 (30) декабря

— Я внимательно слушаю Вас, Райнер, — поторопил посол, старательно водя перьевой ручкой по нотному бланку. В его галстуке поблескивал камень.

Рассеянный взгляд Райнера изучал тканые обои с растительным орнаментом, потом столешницу. Абажур, бювар с промокательной бумагой, подставки для ручек, остроконечные ножницы, стопки книг, рамки с фотографиями, телефон, аккуратно разложенные веером бланки. Мраморный бюст Георга V. Самый увесистый.

— В чем дело? Решил раскроить череп

Чрезвычайному и полномочному Послу Британии в Российской империи? Чего же ты ждёшь? — спросил Бьюкенен, словно прочитав его мысли.

Райнер опомнился.

— Сэр, этой ночью на Мойке был убит Григорий Распутин, — уклончиво доложил он.

Выдержав значительную паузу, Бьюкенен спросил:

— Ты готов обещать, что о нашей причастности никто не узнает?

— Да, сэр. Никто и никогда. Ни одна живая душа.

— Очень рад это слышать, — одобрительно сказал Бьюкенен и сразу будто потерял интерес к заговору.

Он придвинул к нему стопку веленевой бумаги. Рейнер сидел напротив, глядя перед собой в ожидании указаний.

— Пиши, все, что с тобой происходило, по-твоему, в стенах моего кабинета, что не укладывается в рамки отношений между послом и атташе.

Райнер смотрел в замешательстве.

— Я Вас не понимаю, сэр.

— Брось. Хору, заступнику твоему, всё же известно. Имел честь с ним беседовать о тебе. Бумага всё стерпит, да? Не мудрствуя, изложи всё в мельчайших подробностях. Хочу всё прояснить. Во избежание недоразумений.

— Забыл детали, сэр, — процедил Райнер.

— Постарайся, — настаивал он. — Стой, сначала выпей.

Райнер послушно плеснул шотландского виски в стакан и после короткого колебания взял перьевую ручку.

— Теперь пиши. Разборчивее, — предупредил посол.

— Вы не жаловались на мой почерк прежде, сэр.

— Разборчивее, — спокойно настаивал он.

Райнер закончил писать свои показания, бегло перечитал исписанные листы, кое-что поправил и собрав их, протянул послу.

Откинувшись на стуле, посол просмотрел бумаги со скучающим видом, будто ему досконально известно всё.

—Хорошо, складно пишешь… Прости, должно быть, описка? «Сидел»… «Великий князь дал кокаин. «Пили мадеру», — скептически прочел он. — Ты утверждаешь, что смешал кокаин с мадерой. И как у тебя сердце не остановилось. В рубашке родился. На князя Юсупова, я вижу, это не произвело особого впечатления, ведь так?

Он согнул листы пополам и убрал в ящик. Посол проверял прочность каждого нерва, сбивал с толку, подавляя зачатки гнева. Он заставлял чувствовать вину за то, что тот дал такое прочесть почтенному, высокопоставленному человеку, самому послу. Райнер, не смевший пошевелиться до этого, — его удел — предположения и догадки, а не утверждения и оценки — дерзко произнёс:

— Сэр, по-Вашему, выходит, это клевета и я всё выдумал.

— Атташе — надеюсь, ты не забыл, благодаря кому ты получил эту должность, и по-прежнему признателен этому благодетелю — оклеветал посла — как такое возможно. Я признаю́ некоторое miscommunication<span class="footnote" id="fn_31754318_5"></span>. Но как же легко заставить тебя усомниться насчёт состояния своего рассудка… И вот ещё что поражает: как у тебя хватило стыда донести об этом князьям, сэру Хору… Наделал ты шуму из ничего. Вынес сор из избы, как говорят русские.

Аудиенция

Январь 1917

Они шли в посольскую библиотеку, полные тревожных предчувствий. Встреча добра не сулила. Вряд ли посол вызвал их, чтобы похвалить за работу или выпить чаю. Он будет рвать и метать. Особенно теперь, когда просочились слухи о причастности к убийству неких иностранцев, что равнозначно провалу. Нависла угроза разоблачения. На благосклонность можно и не рассчитывать.

Посол встал с кожаного дивана с каретной стяжкой, прошитого по бокам заклёпками, спрятал книгу на полку и указал на два кресла. Он внимательно смотрел на Райнера. Хор выжидательно сидел рядом, поглядывая то на одного, то на другого.

— Тобой весьма интересовался Его Величество. Слухи достигли царя, мои поздравления. Готовились к убийству Распутина, как принц Эдди к походу в бордель, а в итоге выдали себя с головой, самым бездарным образом.

— Господин посол, — произнёс Хор, не обращая внимания на скабрезные намеки. — Простите мою дерзость, позвольте задать Вам вопрос.

— Слушаю Вас, сэр Хор.

— Правда ли, что Вы просили подчинить Вам британскую разведывательную миссию, сэр?

— Увы, моя просьба была отклонена.

— Военное министерство так несправедливо, — с притворством сказал Хор.

— Очень трогательно с Вашей стороны, но речь сейчас не обо мне, — заметил посол. — Моя последняя аудиенция сильно взволновала Николая.

— Взволновала, сэр? — напрягся Хор.

— Обычно он принимал меня в кабинете, предлагал табакерку, встреча проходила в дружеской обстановке, — неторопливо продолжал посол. — В этот раз всё было по-другому. Мы встретились в зале для аудиенций. Я думаю, он догадался. — Бьюкенен выразительно посмотрел на Райнера. — Мною было сказано следующее. Я намекнул Его Императорскому Величеству, что следует сформировать правительство доверия. Нужен сильный человек в правительстве. Родзянко меня поддерживает. Это не мои личные представления. Я просил разрешения говорить от имени короля и правительства. Россия на перепутье. На одной чаше революция, крах, потрясения, на другой победа. Я умолял Его Величество избрать первый путь. Он обеспечит России осуществление вековых стремлений, а себе — положение самого могущественного монарха в Европе. Высказал, что думаю, по поводу Протопопова. Николаю остро восприняли мои слова. Как гласит известная присказка, Ники никого не слушает. Его Величество идёт навстречу всем ветрам, бросив Россию на произвол судьбы. Император был тронут моим призывом. Но потом мне доложили, что он чрезвычайно взволнован. До моего сведения довели, что Николай подозревает старинного университетского товарища князя Юсупова. Никакая неприкосновенность английского подданного тебя не спасёт от полиции, Райнер, — усмехнулся посол. — Кто знает, что на уме у разбитой горем императрицы.

— Неужели Николай в нынешней ситуации захочет международный скандал, сэр? — спросил Хор.

— Скажем так, одного моего слова будет достаточно. — Он снисходительно повёл рукой, обращаясь к Райнеру. — Ты хочешь, чтобы я тебя прикрыл?

— А это неизбежно, сэр?

Бьюкенен озадаченно уставился на него.

— Как скажешь, так и будет. Выбор за тобой. Да или нет. Это в наших общих интересах.

— Да, — ответил Райнер после паузы.

— Ники следовало объединиться с народом. Юсупов сделал всё необходимое, — заметил Хор.

Лицо Бьюкенена вытянулось.

— Не Вы ли обмолвились мне в частной беседе, что предпочли бы, чтобы этого убийства никогда не было?

Хор ощущая озадаченный взгляд Райнера, осторожно заметил:

— Сэр, поймите меня правильно, я опасаюсь, что политическое кровопролитие в напряжённой обстановке может сыграть роль детонатора, и последствия взрыва будут необратимы. Но во всяком случае, Ники из войны не выйдет, сепаратный мир России с Германской империей больше нам не угрожает.

— Иначе Акела промахнулся, — с улыбкой сказал посол. — Нет, Вы всё правильно говорите. Я считал своим дружеским и дипломатическим долгом предостеречь Ники от опасности, подстелить соломку. Мой друг известил меня, что накануне Пасхи произойдет революция, но мне нечего беспокоиться, так как она продлится не больше двух недель. Лучше, если бы революция пришла сверху. Я за конституцию. Ладно, всё равно подчищать за вами, — двусмысленно изрёк посол.

— Сэр, мы непременно исправимся, — сосредоточенно сказал Хор.

Посол сдержал слово, поскольку прикрывать Райнера и Secret Intelligence Service входило в его обязанности. На новогоднем приёме по юлианскому календарю император отвёл посла в сторону и задал волновавший его вопрос:

— Господин Посол, до меня дошли неприятные слухи о возможной причастности членов английской военной миссии к убийству Григория Распутина. Вам что-нибудь известно о соучастии университетского товарища Феликса Юсупова — лейтенанта Освальда Райнера, двадцать восемь лет отроду, в убийстве?

— Ваше Императорское Величество, уверяю, Ваши подозрения абсолютно беспочвенны. Я прекрасно знаю Райнера, он служит военным атташе в посольстве Британии. Мы все глубоко потрясены этим отвратительным и жестоким преступлением.

— Сэр Джордж, но Вы могли быть просто не в курсе или Вам неизвестны все подробности.

— Ваше Величество, я могу лично заверить, что Райнер не причастен. Я бы первый знал. Он простой цензор и никак не может быть заговорщиком и убийцей. Всё эти слухи лишь происки германских агентов, которые хотят поссорить союзников.

Раз утверждает, выходит, знал. Ложь доводила до отчаяния, но другого ответа император не готов бы услышать. Он решил оставить это на совести Британии. Император долго всматривался в глаза посла и наконец примирительно изрёк:

— Очень рад слышать, сэр Джордж.

Он продолжал подозревать Райнера до последнего, но правду узнать ему было не суждено.

Фëдор

Имение Ракитное, Курск, 1917 год

— От Райнера?

Фёдор кивнул.

Третье.

Феликс забрал из его рук конверт, не глядя бросил на столешницу бюро и быстро опустил крышу.

— Не ответишь, — заключил Фёдор.

— Не могу я! Физически не могу, — божился Феликс, заметив укоризненный взгляд из-под соболиных бровей на ворох прочитанных писем от друзей родственников в углу постели.

— Как же ваша дружба?

— Господи, Федя, а как же Дмитрий. Вот что меня занимает. Ты помнишь, какой он был, его глаза?

— Конечно.

Фёдор Романов, Иринин брат, взрослый ребёнок, совершенно не приспособленный к жизни, которого Феликс употребляет как посыльного. Поневоле он втянулся в их историю. Он мялся в ожидании, надеясь уйти не с пустыми руками, принести хоть какую-то весть. Он обещал Райнеру передать письмо. Счастливчик, по мнению Райнера, который мог лично отвозить письма, повидаться с Феликсом — это прерогатива, который лишён агент. Фёдор ставил себя на место Феликса, будь он сослан по обвинению в злодейском политическом убийстве, оторван от лучших друзей. Как в таком морально обескровленном состоянии заставлять себя выполнять дружеские обязанности. Страна, которую он любил своеобразной любовью, такой, какой он её понимал, переживает переломный момент, её сотрясают трагедии. Родственники отворачивается, а единственная ошибка, по мнению Феликса, заключается в том, что следовало совершить этот выстрел двумя годами ранее… Но…

— Знаешь что, мне это надоело! — рассерженно воскликнул Фёдор. — Вам надо упорядочить отношения. Отправляете письма со мной, а сами играете друг с другом.

— Честное слово, пытаюсь пересилить себя, но это выше меня, — протянул Феликс, покалывая кончиком ножа для писем подушечку пальца.

— Ладно, прости, — смягчился Фёдор. — Кто меня в судьи нанимал. Я поддержать тебя приехал, а не расстраивать. Тебе сейчас так нелегко. И всё же, что мне передать Райнеру?

— Что он одержимый, — проревел Феликс. — И что я мечтаю поскорее сдохнуть. — Подуспокоившись, добавил: — Погоди, скажи, что я…

Фёдор хотел было возмутиться, но сдержал порыв.

— Постой. — Феликс схватил лист бумаги и наспех нацарапал: «Я после прочту, прости. P. S. Ты мой единственный настоящий, преданный друг. Всегда твой Феликс».

***</p>

Прогремел Февраль (по новому стилю — март). Эллен Томас-Стэнфорд вклеивала фотографию Распутина в альбом вместе с письмами и телеграммами, который присылал сын, полковник Бенетт. Делясь свидетельствами и подробностями происходящего, он не обошёл стороной и прошлогоднее убийство старца. Надвигалась буря, говорят в таких случаях. Грозные времена великих потрясений наступили. Февральское восстание закончилось отречением Николая II и установлением Временного правительства. Феликс ненадолго вернулся в Петроград. Вскоре они с Райнером съехались. Сэмюэля Хора отправили в Италию. Райнер оставался на службе в России.