Желание (1/2)

Это было слишком контрастно. Тёмная ткань шёлковой простыни и светлая кожа нагого тела. Изгибы, меняющие восприятие, изменяющие рассудок. Гибкость, создающая контуры нового мира, в котором нет границ, нет недоступного. Всё в руках — стоило лишь прикоснуться. К вызывающе выпирающим косточкам, теплом выше по ниспадающей к талии, и прощупывать короткие рёбра под беззащитной тонкостью светлой. Стоило лишь почувствовать, и это было бы слишком прекрасно. Но лучшим казалось только видеть, рассматривать и не иметь возможности ощутить. Запретно близко. Изящнее на расстоянии. Будто с одним касанием магия могла спасть, забрав вместе с собой разрывающее чувство внутри.

— Расскажи мне, чего ты хочешь?

Голос вязал на восприятии узлы лёгкой хрипцой, заставляющей помнить всё. Каждый вдох, каждый полустон и неспособность быть тихим. Каждую мелочь о том, как работала эта магия. Потому что Сонхва не мог назвать это иначе. Не мог понять, почему всё ощущалось иначе.

— Ты это в каком плане?

Запрет на прикосновения он для себя не снимал, но на внимании насыщенных карих впитывал всё более жадно, с трудом и наслаждением вдыхая сладкий запах чужих сигарет. И тела.

— В плане жизни, — смех звучал по дополнению ко всему, заставляя щуриться от переизбытка в лёгких. И опять не получалось определить, на что же был похож этот запах. — Чего ты хочешь в жизни?

Тёмный красный от влаги, собравшейся капельками пота на порах кожи. Тёмный красный в большинстве, но было ещё несколько синих прядей чуть выше на чёлке. Он говорил что-то о Боуи, говорил, что в целом не любит глэм-рок, но устоять перед таким было трудно. Это как любить искренность, но понимать, что она никому не нужна. Если она не красива, если не привлекает внимание. Если она не способна заставлять дышать чаще.

— Согласись, у меня не та жизнь, в которой можно задавать такой вопрос.

Напротив хмурили брови и смотрели с неодобрением Смазанная подводка добавляла экспрессии, и хотелось сильнее, чтобы правдивее. Напротив лениво переворачивались и приподнимались на локтях, пока струящаяся ткань легко соскальзывала с бёдер. Доступности больше, желание прикоснуться сплеталось с каждым сантиметром тела. Ещё бы чуть больше искренности. Подбородком о плечо, стирая собравшиеся капли пота, и, усмехаясь, он разрывал внимание, запрокидывая голову и так притягательно-просто прогибаясь в пояснице.

— Каждый имеет право получить то, что хочет. Все мы имеем право не сужать границы желаемого. Подумай над этим. Пак Сонхва.

Выделял это. С улыбкой, которую сам Сонхва неосознанно не мог ни повторить, медленно оглядывая всю фигуру парня, окутанного складками тёмно-синей простыни. Это было чертовски красиво.</p>

***</p>

Ровно в двенадцать утра, на затаренный нужным оборудованием для вечеринки стадион и на весь холл четвёртого этажа общаги Сонхва находит к примечаниям очевидные трудности дружбы с Чон Уёном. Недельная подготовка, которая включала в себя вопросы финансов, расхода, чеков. Убедительные заверения деканатов и администрации общаги, что спиртного на «светском мероприятии» «точно-точно» не окажется, и уже последующая закупка с проблемами, как втихую пронести всё то самое спиртное, без которого на «культурной программе» точно никого не окажется. Решено всё было в целом на отлично, и, справедливости ради, далеко не один Пак жопу рвал, чтобы администрации стало кристально всё равно, что будет происходить на территории и этажах общежития с пяти до двенадцати, условно. По факту, даже мозговынос с поиском музыки и диджея Пака обошёл стороной, но вот чего он всё равно никак не мог ожидать от своего не разговаривающего в течении недели друга, так это скинутые им на него обязанности организатора всего-всего остального. Мальчик на побегушках, одной фразой. От музыки с колонками, до грёбанных, мать их, фонариков на улице, на панелях стен и любых других объектах, на которых их можно повесить. Буквально.

Использовав моток скотча, пачку кнопок и всей возможной фигни, которая только способна была удержать провода огоньков, Сонхва отделался от этого задания аргументом абсолютного непонимания, как ещё эту хрень нужно закрепить, чтобы она не падала, и перекочевал в более близкую для себя сферу музыкальной установки и стереосистемы. В ней то он и столкнулся с ещё одним фактом о друге, обозначающим степень его продуманности. Настырности. И странной потребности лезть туда, куда не просят. На Уёна можно вывести больше примечаний, чем на любого другого человека.

Мотки чёрных проводов, цветные штекера и такие же удлинители. Память, на удивление, способна подводить даже в заученном от и до, смешивая цвета и их назначения. Звук, динамики, микрофон. Это не должно быть трудно. Простенький пульт диджея, Сонхва видел сложнее. Но в голове вопрос, зачем вообще всё понадобилось так усложнять ради одних слов «с собственным звуком» на рекламке. Будто скоро не каждый второй в этой стране будет уметь делать музыку.

— Давай помогу.

В сопровождение к словам из рук быстрым касанием выуживают те несколько проводов, назначение которых Пак забыл вспомнить, и так же быстро вставляют штекера в нужные гнёзда, сразу переходя на панель настроек и регулируя ползунки. Наблюдая за лёгкими движениями пальцев, Сонхва вспоминает, как с такой же лёгкостью они управлялись с полноценным микшерным пультом. А это сейчас может не каждый двадцатый. Что же, влечения редко увязываются с профессией, как теперь можно судить.

— Подай, пожалуйста, вот тот жёлтый.

Парень вытягивает руку и указывает на нужный провод, неизменно переводя внимание карих на самого Сонхва и выжидательно приподнимая брови. Выдыхая, Пак опускается к тонкому с жёлтым штекером и протягивает его Хонджуну.

— Ты мог бы сделать это всё сам.

— И отказаться от этого?

Он намеренно продлевает соприкосновение, неспеша пробегаясь пальцами по коже, прежде чем обхватить чёрную резину. Сонхва знает. Возможно, не хочет до конца понимать, но он знает, почему парень напротив так настойчиво воспроизводит именно это. В прошлом, которое ушло так быстро, эти касания были такими же медленными. И, как теперь он может судить, такими же навязчивыми.

Хонджун возвращается сосредоточенностью к настройке, оставляя на губах лишь тень улыбки, которую Сонхва может рассматривать снизу вверх со своего положения. Положения уличённого, пойманного за руку, не иначе. И теперь не ясно, что было глупее и постыднее: попытка скрыть очевидное или надежда, что скрытое никогда не станет явным? И были ли у Сонхва хоть когда-то здравые решения?

— Знаешь, когда ты о чём-то серьёзно думаешь, у тебя появляются морщинки, — он отнимает руку от пульта и прикасается пальцами к своей переносице. — Вот здесь.

Беглое внимание, усмешка. И он опускает взгляд обратно, подкручивая на панели регулятор громкости.

— Так заметно?

Даже не понимая почему, Сонхва так же принимает эту игру, оглядывая лицо красноволосого. Тот отвечает на это по-своему, выгибая брови и одаривая беззаботным, по-детски заинтересованным вниманием.

— Нет, просто это возбуждающе, — жмёт плечами, поднося к уху наушник и проверяя исправность его работы. — Ты же помнишь.

— А должен?

Даже самому Сонхва собственное замешательство просвечивает рядом излишних эмоций. Хонджун же, всё так же придерживая наушники, смотрит на него с чётко читаемой обидой. Смотрит именно так, отчего Сонхва и не может иначе.

— Ты помнишь.

Оставляя чёрные провода от колонок на полу, Пак поднимается с колен и всматривается в карие сверху-вниз. В глаза, которые прослеживают каждое движение. Которые внимают любой ответной реакции, просчитывая всё до мелочей. До тонких линий эмоций. Выбирая лучший способ быть тем, кого невозможно забыть. Сонхва знает, как это работает. Помнит во всё тех же деталях и, разворачиваясь, он уходит с площадки, оставляя Хонджуна одного разбираться с оставшимися проводами.

— Стой, Хонджун… Подожди…

Чужое тепло обволакивало тело, с открытыми участками кожи соприкасалось рваное медленное дыхание. Мешающая ткань на сокрытом сжималась в ладонях, и прохладные подушечки пальцев проскальзывали под вещи, за край тонкой кофты, к линии позвоночника. Льнущий едва ощутимыми поцелуями к выпирающей косточке челюсти то и дело становился на носочки, пытаясь оказаться ещё ближе, будто получаемого всё равно было недостаточно, будто даже маленького ответного сбитого вдоха хватило бы, чтобы утолить голод. Потому, несмотря ни на что, парень продолжал тянуться. Будто весь мир мог исчезнуть, если он остановится.

— Хонджун, пожалуйста, — упорством Пак никогда не обладал, и отталкивать тоже не умел. Было всегда иначе. Он никогда не подпускал так, чтобы чувствовать диссонанс. — Хонджун… — на поцелуях противоречие цеплялось за кожу и проходило сквозь неё. Становилось таким очевидным то, что это нельзя было дотягивать до этой точки.

Выдыхая, Сонхва всё же упирался в чужие плечи, делая то, чего не хотела ни одна клеточка тела. Отталкивал и звал, пока внимание рядом рассеянно собиралось по изгибам шеи и фокусировалось подожжённым кофейным на глубине полуоткрытых глаз. Они смотрели грустно, хоть и на сетчатке тлела ирония.

— Ты тоже меня не хочешь?

Устоять перед таким было трудно. Как любить искренность, и знать, что она всегда остаётся, как бы её ни пытались скрыть. Это «тоже» резало там, где не должно было, где вообще не должно было быть места для парня так легко игравшего эмоциями. «Тоже» резало правдой, что вообще произошло в жизни Сонхва. Как получилось, что человек напротив вызывал так много смешанного и того, что невозможно было представить в начале. Не было возможности просто уйти, нельзя было оставить без понимания.

— Почему ты такой? — вырвалось неосознанным до конца смыслом, который путался в появляющейся насмешке на лице Хонджуна.

— Какой?

А в ответ тысяча слов, чтобы описать. В ответ ни одного, чтобы объяснить даже самому себе. Пока улыбка продолжала быть такой же притягательной, а взгляд отталкивающим — ничего не приобретало смысла. И, возможно, даже работало это наоборот. В глазах было то, что требовало внимания. То, от чего не получалось отвернуться и проигнорировать.

— Ты меня хочешь?

Немного согревшиеся ладони на собственной температуре тела всё равно казались Сонхва холодными. Взгляд Хонджуна мельтешил вниманием по лицу, словно пытаясь узнать ответ раньше, увидеть, если Сонхва будет врать. И Пак хотел это. Поставить точку, исправить нечаянно начатое и ставшее проблемой. Солгать прямо в эти глаза, что не они стали причиной и последствиями. Но всё, что он смог сделать в реальности — это смотреть. Разглядывать лицо с плавными и такими правильными линиями, по которым в сильных порывах ветра чертили красные пряди. И Хонджун всё понимал по-своему. Правильно. Он тянулся руками чуть выше, улыбаясь немного самодовольно, но так притягательно-необходимо для самого Сонхва, что тот не мог отказать себе. Отказать ему. Его глазам с дымчатыми тенями, его губам с терпко-сладким послевкусием и его дыханию, которое ласкало кожу. Его прикосновения влажные, его поцелуй утягивающий. То, как он прижимался всем телом опьяняло, то, как отдавался без вариантов заставляло брать до остатка, собирая с прохладной кожи доверие и оставляя красные бутоны взамен. Под цвет волос они ему чертовски шли, а он всегда просил больше.

— Ты меня хочешь…

Всё с той же улыбкой он жался теснее, подпрыгивая на носочки, заводя руки за голову и в локтях обнимая шею. Сонхва не должен был, но брал его. Брал на руки, отнимал от земли, поднимал к себе в квартиру. Забирал в свою жизнь. И отпускать не хотелось, делить его ни с кем не хотелось. Себя делить на «без него» и «с ним» — тоже. А все понятия правильного путались прямо на его теле, на его светлой и мягкой коже. Сонхва не успевал отслеживать, как работала эта магия.</p>

***</p>

Вечерняя пасмурность на небе скрывает последние лучи солнца, опуская вместе с ветром осенний холод. Необходимость одеваться теплее и постоянно кутаться в кофту, пряча в ней руки, всё сильнее укореняла мысль, что лето уже точно ушло до следующего года. Ёсан, будучи летним ребёнком, не любил прохладу, скорей предпочитая ей летний зной и долгий световой день, потому переход на новый температурный минимум всегда давался ему жертвами собственного иммунитета со всем вытекающим насморком и кашлем. Не самая лучшая вещь болеть в начале учебного года, но Кан за всю свою сознательную настолько привык к этому, что даже в аптеке закупал всё необходимое заранее.

Первая учебная неделя прошла в относительно сносном ключе лишь благодаря Хонджуну, который, увидев хреновое состояние своего нового знакомого, затарил его нужными конспектами и настоял на том, чтобы тот отлежался дома. В целом этим отношением Ёсан был очень смущён сразу по двум параметрам. Первый — Ким даже не предложил, а именно «настоял» на своем «решении», всем посылом показывая, что у Кана просто нет альтернативных способов решения проблемы. А второй — знакомство недельного срока по итогу включало в себя почти все качества как минимум года общения. Каждый день Джун спрашивал о его самочувствии, рассказывал всё, что было интересного в университетских стенах и отправлял ему милые стикеры. Буквально самые милые, которые только можно найти в чате.

Ответ на вопрос об истоках чужой заботливой дружелюбности Кан для себя нашёл в том самом общажном движе, который был запланирован на одиннадцатое, а также парень понял, что как бы ни хотелось от него увильнуть, до конца недели ему всё же придётся выздороветь. Во-первых, потому что дома скопилось пять тетрадей по разным предметам, а во-вторых — терять общение с Джуном действительно и вообще не хотелось. За эту неделю больничного Ёсан узнал, что, оказывается, в мессенджере может быть больше действующих чатов, чем один с Сонхва, и что тот, к сожалению, в сравнении с джуновским, является как минимум полудействующим, а то и слабо подающим признаки жизни. Пак в целом никогда не любил большие переписки, предпочитая им звонки, а Ёсан для себя обнаружил, что он вполне очень радостно воспринимает вот эти нереально длинные текстовые сообщения и трёхминутные, полные эмоциональных междометий, голосовые.