Глава 13. Бриенна (1/2)

- Ну и дела, - восхитилась Кая, - вот какие дела. Этим летом все приносит плоды!..

Она засмеялась своим журчащим, приятным смехом, словно бусинки покатились по чистому полу. Артур в недоумении посмотрел на старушку. Ему хотелось участвовать в шутке, а то и подхватить. Но смысл он, по юности и невинности своей, не понимал.

Втроем они стояли под кривым и толстым деревцем, и, задрав головы, смотрели на усыпанные темными вишенками ветви.

- Она что, никогда еще не плодоносила? – Бриенна протянула руку и сорвала две ягоды.

- Прежде нет. Я просила прислать мне саженцы из-за Стены, и Тормунд, рыжее мое сокровище, привез, да, порадовал бабулю… Вот только я что потом подумала: ей холодно у нас. Я обкладывала ее на зиму мхом и кутала в солому, в мешковину. Гоняла от нее зайцев, эти тварюшки все хотели лакомиться сладкой корой… Что же? Она цвела и даже вишенки давала, только они отпадали, мелкие, зеленые. Так, думала, мы их никогда не вырастим тут, за Стеной…

- Попробуйте-ка, - Бриенна сорвала горсть для нее и вторую – для Артура.

И сама положила ягоду в рот. Вишня была очень сладкой. И она вдруг вспомнила, что на Тарте, в саду, разбитом на южном склоне, это чудесное лакомство водилось в больших количествах.

- На Тарте мы собирали вишню, ели, а потом косточками стреляли. Этому меня мальчишки научили, - улыбнулась она.

- Септон Килиан не рассказывал, - ревниво отозвался Артур. – Это как?

- Думаю, он об этих забавах не знал, не то доложил бы отцу, а тот – моей септе. И живо меня прогнали бы из сада.

Она начала рассказывать Артуру, пока, вместе с Каей, они расстилали под деревом старые белые простыни и мучные мешки. Вскоре вся трава была покрыта белой бязью.

- Слово бы снег, - обрадовался Артур. – О, скорее бы снег! Тогда мы поедем в большой перегон! Мама! Научи же меня стрелять!

Она показала ему, как ловко можно согнать вишневую косточку с ногтя, если ударить с нужной силой, но строго-настрого запретила целить в людей.

- Если увижу, что хоть примерился, в меня, Каю, или в кого еще – клянусь, оторву оба уха! – затрясла она пальцем перед его носом.

- Не беспокойся. Это как лучнику, нельзя поднимать натянутый лук без дела, уж не волнуйся, этому меня отец обучил превосходно. А ну-ка! Я сейчас вон в тот горшок попаду!

И, прежде, чем Кая и Бриенна успели что-то сообразить или опомниться, глиняный горшок, что сох, перевернутый, на столбике ограды, разлетелся вдребезги. Артур издал победный клич. Бриенна растерянно поглядела на старушку, а та стала возиться с корзинами для вишни, пряча тихие смешки.

- Так горшки-то мать ему не запрещала бить, - отсмеявшись, сказала Кая. – Пускай. Глина – не человек, это дело ой какое наживное.

Она воспользовалась тем, что Артур убежал проверять силу своего удара, повернулась к Бриенне, присевшей на траву и быстро, негромко спросила:

- Все ли хорошо, милая?

- Все в порядке… Ну, почти все. Не стоит и беспокоиться.

- Что? Спина?

Бриенна потерла свою поясницу:

- И сама не знаю, отчего на этот раз так тянет…

- Потому что попала в стужу, - сказала старушка серьезно. – Это все от ног поднимается, застуда-то. Только ты не волнуйся. Тяжелое не поднимай, не рви спину зря. И сварю для тебя один напиток, от него все эти боли как рукой снимет.

Травяные напитки, как ни странно, хорошо ей помогали. Та ужасная тошнота, что терзала ее в Винтерфелле, являлась лишь слабым эхом, отголоском прошлого. И все давалось здесь, в этом благословенном месте, так легко, странно легко и нежно. Ребенок – пока еще совсем крошка, но она знала, просто знала уже – лежал в ее чреве словно маленькая ягодка под плотным листом. Безмятежный. Бесконечно ею уже любимый. Может, любовь ее к Тормунду, к Тысячелистнику, и их ответная любовь – все делали как-то проще, чище и светлее.

Вернулся Артур, неся в руках осколки:

- Бабуля Кая, уж ты прости меня! Хочешь, я сделаю тебе новый? Альфе Лисохвост, тот, что делает посуду для восточных стойбищ, обещал меня научить крутить гончарный круг. Вот поедем к нему в гости, и я там сделаю!

- Ладно, - посмеиваясь, проворчала Кая, - иди, брось их к другим черепкам, мы ими обложим цветочные грядки. А ты весь в своего отца! Как-то по молодости махал булавой, обитой стальными пластинами, удаль свою старшим показывал: и расколотил мой котел для варки травных зелий. Ох, и ругалась я! И оттаскала его за эти рыжие лохмы, видать, с тех пор они так буйно у него из головенки-то и полезли. Назло Кае-мучительнице, а? Так он поехал с остальными в какой-то набег, поперся аж за Стену! Это мальчишка-то, лет двенадцати! И такое утворил. Едва не был убит Воронами, а там, дикая башка, у какой-то тамошней мейеги выменял травный котел на целую груду серебряных лисьих шкур. Приволок. На, говорит, бабушка, только больше на меня не сердись. Что делать? Я-то уже не сердилась, я каждый день стояла на коленях у каждого чардрева и просила, чтобы мне его живым вернули, ко мне. А этот барсучонок является с добычей. Ну? И ты в него!

Артур, веселясь от ее истории, отчаянно хихикая, поскакал в дальний конец сада. Не оглядываясь, крикнул на бегу:

- Так ведь я его сын!

Бриенна сидела, поджав под себя ноги, смотрела, как ветерок раскачивает отяжелевшие от плодов ветви над ее головой. Небо стало темно-синим, пронзительно-низким, и по нему плыли маленькие, круглые, точно подбитые шелком, облачка.

- Кая, - тихо проговорила она, пока старушка усаживалась с ней рядом. – Я не… Не знаю, говорил ли вам Тормунд правду. Однако же… Это…

Она смутилась.

- Этого меж нами тогда, там… не случалось, - покраснев, закончила она. – Это… это… все другой… человек.

Кая покосилась на нее и легко хмыкнула:

- Бриенна, дитя мое. Ты думаешь, я о том не знаю? Я Тормунда знаю с момента, как он явился на белый свет голышом и орущим, ох, помню, крякал и кряхтел он так смешно, будто стая утят. Я-то знаю, все, что случилось с ним от рождения до сего мига. Знаю и дальше.

- Мне не хотелось бы, чтобы вы… Как-то… ввести вас в некое заблужденье, или…

- Да перестань же. Душа моя, неужели мне есть дело, чей это сын по крови? Артур – теперь сын этой земли. Так сам решил. Так Тормунд хочет. Вас сюда привели боги, твои, или мои, или те, кто теперь поведут ко мне мою девочку – а остальное такие пустяки, право, такая глупая маета.

Видя, что Бриенна молчит, перебирая вишни в подоле своего платья, Кая мягко закончила:

- Есть правда рассудка, а есть правда сердца, дитя мое. Я верю лишь в нее. Еще никогда меня это не подводило.

- Девочка? – спросила Бриенна, улыбнувшись сквозь слезы. – Значит, девочка? Это правда сердца или правда рассудка, Кая?

- Так откуда тут взяться второй, - засмеялась старушка. – Разве я мейстер или звездочет? Нет, я только повитуха и травница. И моя правда - это только голос, который я слышу и знаю всю свою жизнь. Вот возьмешь ее первый раз на руки и скажешь себе: э, а бабка Кая-то была права! Опять она была права!

- Даже живот не заметен, - Бриенна невольно засмеялась в ответ. – Прежде, в Винтерфелле, одна… повитуха мне предсказывала насчет ребенка - по форме живота, вообрази себе.

- Это как раз-таки сплошное гадание, милая моя Бриенна. Ну, коли желаешь по животику погадать, я, конечно, посмотрю. Только мне и смотреть особенно не надо. Я уж и так знаю. Ну? Что, лисенок? Хотел бы ты братика или сестренку?

Артур вернулся, запыхавшись, и Кая ему насыпала вишен в протянутые ковшиком ладони.

- А что? – осведомился он, жуя и вытирая губы рукавом. – Что это ты спрашиваешь?

- Да уж подумай как следует.

Артур напрягся и даже жевать перестал. Он сказал:

- Это что же выходит, вы в лес пойдете без меня? Опять?!

- Чего? – вытаращилась на него Бриенна.

- Тормунд сказал, и Сорен мне все объяснил тоже: когда желают заиметь дитя, отыскивают специальную полянку в лесу и там роют ямку, кладут сокровище - и просят взамен у богов ребеночка. Потом приходят – а там и дитя. Только надо вдвоем идти. По одному, говорят, хуже получается. И я спросил, не могу ли и я пойти да помочь, к примеру, ямку сторожить, сокровище-то и свистнуть могут, или, к примеру, кабан или куница разроет ямку… так Сорен говорит – ну, только когда большой уже.

Бриенна смотрела на сына, поджав губы, несколько секунд, подбородок у нее трясся: потом упала спиной на землю и начала всхлипывать от смеха, безуспешно зажимая свой рот ладонями.

Кая с добродушным вздохом только махнула на нее рукой, а потом, вполне серьезно, пояснила мальчику:

- Ну так на то и ходят вдвоем, чтобы сокровище не пропало. А вот, коли там кто третий прибьется, сам понимаешь, и разболтать может, это дело ненадежное становится.

- Ну, я-то человек надежный, - уверил ее Артур. – Так, ежели что, могу и пойти с ними.

- Они сами сходят, не маленькие, - хмыкнула старушка. – Вот как заметишь, что маме тяжело наклониться, так и знай: сходили и скоро принесут.

- Мама, - сказал Артур, - ну, вы тогда брата принесите.

- А что же не сестренку?

- Скучно, - поморщился он. – И не знаю я их, не понимаю порой вовсе! Девочки все наряжаются, песни поют. И такие бывают гордые, изящные, ну страх просто.

Он надулся, видимо, вспомнив кого-то из своих подружек в Винтерфелле.

- Девочки и воевать могут. Вот как твоя мама. А песен всяких ты уж сам немало знаешь.

- Это верно, - согласился Артур легко, весело и беззлобно, как только он умел. – Мама-то получше всех воюет, и отец признает, и… и все. Ладно, несите сестренку. Я ее научу мечом владеть, а потом, может, и из лука стрелять тоже. Обучу и песням, и военному построению, и карты читать. Так ведь – я ведь большую карту теперь рисую, все Застенье… Дело важное, знаешь ли, не баловство! Мне тут помощь понадобится. Если она будет как мама, так чего бы нет? Мама очень хорошая. Очень.

- Ах ты мое сердечко, - заворковала Кая, придя в умиление, - доброе, доброе, светлое сердце! Иди сюда, лисенок!

И она принялась его обнимать и целовать в макушку, и тискать, как умеют только древние старушки. Наконец, Артур был выпущен на свободу, и ему велели забираться на нижние ветки вишни и стряхивать их.

Когда Тормунд вернулся под вечер, вокруг крыльца стоял чад и гомон. На вишневое пиршество слетелись галки и скворцы, и даже лесные горлицы. В огромных чанах, поставленных Мией и Сореном на две большие печи во дворе, кипело и булькало. Пахло горячим медом, вишневым соком, корицей, кардамоном и тлеющими углями. На решетках в погасшей жаровенке, над копотным дымом, разложены были мокрые вянущие вишни, из которых уже вынули косточки. Бриенна и Артур расталкивали промытые ягоды по большим обливным жбанам, доливали колодезной ледяной воды, а Кая отмеряла в них порции винного камня. Под ногами у всех путались куры, они бродили, выклевывая из травы косточки, и непрерывно журчали, обсуждая свои куриные новости.

Губы у всех стали темно-алыми от сока, как и кончики пальцев. Тормунд соскочил с лошади, подошел к Бриенне, сидевшей на крыльце с вишневой россыпью в подоле. Он, смеясь, наклонился и поцеловал ее, сказал:

- И на вкус еще слаще, ну надо же! Артур, а помоги-ка мне вот с этим…

Но Артура и просить не надо было. Он уже тащил бочонки горного меда, которые Тормунд привез из высоких северных скал, приседая от тяжести их. Ухватил сразу два и аж ноги заплетались от усилия. Сорен заметил это, выхватил у мальчика один бочонок и укоризненно сказал:

- Да тяжело же, малыш!

Начались споры, топанье ножкой, суета и болтовня.

Бриенна посмотрела наверх и увидела, что из лазоревой глубины на них глядят первые – крупные, как летние яблоки в саду, и такие же умытые – звездочки. Закатное небо золотилось и пламенело. Комары сердито гудели, их отпугивал сладкий дым жаровен, а яблоневые ветки качались, словно тени, поверх горящего неба.

За спиной у нее люди ходили туда и сюда, половицы скрипели, топали большие сапожищи Тормунда, дробно рассыпался бег Артура, шаркали войлочные башмаки стариков. Кот прошмыгнул в сад, высоко подняв неподвижный хвост. Бубенчик звякнул где-то в росистой полумгле – и утих.

Она слышала, как в реке глухо и мягко плескалось, там ходили вдоль берега огромные рыбины. И все пахло влажным дымом, вишней и уходящим прочь летом, плодами сада и лесными угощениями, всего так много, так щедро.

Тормунд сел рядом с ней и обхватил ее за плечи, прижался к ее шее лицом, шумно вздохнул:

- А вот не знал, что ты привезешь нам вишневый урожай.

Она хмыкнула, погладила щекой его теплую макушку:

- Сама не знала. И не во мне дело. Лето уж очень теплое, только и всего.

- Не-ет, лето стоит не жарче прежних. Все дело в тебе. Ты особенная. Особенная, - повторил он с улыбкой. – Меда в каменных ульях нынче так много, что я рукой снимал, без ножа и мутовки. Попробуй.

Он протянул ей деревянную миску, в которой, в золотых лужицах, лежали нарубленные и наломанные куски диких сот. Бриенна взяла и ахнула: мед этот был и горек, и сладок, и странно приятен, шелковист - словно кто-то его разбавлял чистым вином. Это был самый вкусный мед, что она пробовала.

- А? – сказал Тормунд, улыбаясь в бороду, - Ну? Сознайся, что ты не верила мне. За это много дают на портовом базарчике в Восточном Дозоре. Приплывают купцы аж с Летних Островов, а уж там всякое водится: но нет. Им подавай нашего горного меда.

Она медленно жевала мягкие соты, не сводила с него глаз. Он примолк, потом беспокойно зашевелился:

- Ну… а можно тебя поцеловать? Теперь?

Она протянула ему кусок сот, и он покорно взял, подняв губами прямо с ее пальцев, и даже слизнул капельку меда с подушечки ее указательного.

- Если теперь щелкнешь пальцами, да прикажешь, я запляшу, как медведь на цепи, - сказал он с виноватой ухмылкой и все еще жуя, - ты это знаешь, любовь моя?

Бриенна дернулась от смеха, который заклокотал в ее груди:

- Знаю, потому и не приказываю. Твои пляски изяществом не славны!

Тормунд без всякой обиды расхохотался и, наконец, более ни о чем не спрашивая, сплюнул воск в траву, приник поцелуем, который пах травами, вином и диким медом, к ее губам.

После ужина и купания он сидел в ее спальне, которая, впрочем, давно уже сделалась их общей, и возился с топорами.

- Завтра пора… начнем дрова готовить. Зимовка будет долгой. И – на двух человек прибавится.

Бриенна подняла голову от вязаного носочка. Вязать она только училась, хотя это рукоделие ей давалось легче, чем вышивка – много в нем было от рассудка и привычки, а еще от ловкости. Она связала уже пару маленьких носков, но вышли они довольно кургузыми и неказистыми, и теперь тренировала умение, стараясь делать петельки поровнее, а узор – поярче. Случалось ей делать ошибки, но Мия сказала ей – эти ошибки только тебе видны, это как тайные знаки: так, ты просто пошепчи какой полезный заговор, и ребенок всегда будет под его защитой.

Не то, чтобы Бриенна в это верила.

- На двух?

- Ну, вторая к весне явится. А я - никуда не поеду, Бриенна. Так решил. Тебя одну не оставлю.

Она изумленно уставилась на мужа.

- Ты решил не уезжать в кочевья?

- Знаю, будет трудно: им, не мне. Но я все думал… Старушки воспретили мне брать тебя с собою, нельзя, говорят, в тяжести столько ездить. А еще морозы. Морозы тебя изрядно побили, по пути сюда. Кая говорит, что, раз ты в положении, значит, все еще серьезней. А еще перевалы в горах. Лучше беречь тебя. Так вот… так вот и правда лучше. Что же до меня… Я справлюсь. Артур, конечно, расстроится.

- Ужасно расстроится.

- Выходит, отец наобещал с три короба, а сам… Но поймет, а? Как думаешь – поймет? Я отпущу его вместе со Сноу в перегон на осеннее равноденствие. Тогда он увидит золотые леса и алые горы, доедут до восточных ярлов - а вернутся как раз к первому снегу. Посмотрит, как белые гуси срываются стаями в свой путь на юг – это так красиво, что плакать хочется, и никогда ничего красивее не видывал ни один человек, ни здесь, ни там, за Стеной.

Бриенна кивнула.

- Ты согласна?

- Да, - сказала она негромко. – Я… правду сказать, я боялась думать о том, как ты… как вы… все уедете. Мне не хватало тебя прошлой зимой. Очень сильно.

И я тосковала по тебе, подумала она. Я скучала по тебе, словно бы нечто дорогое мне отняли или взяли у меня в залог. Но этого она не стала говорить вслух, стесняясь самой себя.

- Хорошо, - приободрился Тормунд. – Это… хорошо! Нет, не того, что ты тогда… нет, я не в том смысле.

Он замолчал, смущенный, запутавшийся.

Мимо раскрытых дверей пронесся Артур, глухо топая своими ножками, обутыми в шерстяные гетры, и Бриенна крикнула:

- Артур! Поди сюда.

Было слышно, как он затормозил свой бег и назад пошел медленно, заплетаясь ногой за ногу. Он явился с недовольной миной, приглаживая мокрые после купания волосы.

- Мне недосуг, - проворчал он, увидев, что мать отложила вязание и подошла к шкафчику, в котором хранились всякие дамские мелочи. Нехорошее предчувствие начало им овладевать, и Артур сказал, чуть громче. – Я уже причесался.

- Вижу, что нет, - Бриенна достала частый гребень, отлитый из серебра. – Садись вот сюда. Я буду очень осторожна, обещаю. Не буду ни дергать, ни драть…

- А отец тоже еще не расчесывался, - Артур предпринял еще одну попытку оттянуть неизбежное.

- И до него очередь дойдет.

Тормунд как-то тихо заворчал, но, под ее взглядом, умолк и принялся с ожесточением дотачивать топорик.

Артур, вздыхая, уселся к ней спиной. Когда Бриенна осторожно дотронулась до его непослушных прядей, он, громко засопев, сказал:

- Не понимаю, что в том такого! Инге, ярл Тюленьей сопки, никогда не расчесывал своих волос. Они сами у него сплелись в косы, а теперь он их носит вокруг головы, подобно короне.

- Кто бы сомневался, что ты возьмешь сей факт на заметку, - сказала Бриенна. – А вот Сноу всегда расчесывает свои прекрасные кудри. И куда как красив. Красивее ярла Инге уж точно.

- Ярлом Инге детей пугают, - хмыкнул Тормунд. – Такой уж он страхолюдный, хотя характер у него как вареная репа – бери ложку да размазывай… Простил все долги ярлу Эрре, а тот ведь плакался-плакался, да сам на припрятанное купил оружия у иббенийцев. Но страшен наш Инге, что тысяча упырей. Все верно.

- Видишь? – она наклонилась к Артуру и подула ему на висок. – Мама опять права.

- А я не хочу быть красивым.

- Вот как? – подняла она брови, выпрямившись и растирая себе спину.

- Мне это ни к чему. Я хочу быть сильным, как отец, и доблестным, как ты, и честным, как Сноу.

- А таким же, как Джон, пригожим и милым, не хочешь быть?

- Нет, - отрезал Артур, насупившись, в нетерпении качая ногой. – Я же не девчонка же. Да и не очень-то он пригож, как по мне.

Тормунд пробубнил что-то радостное, но Бриенна на него посмотрела с осуждением, и он опять сделал вид, что лишь по случайности здесь. Вновь принялся сосредоточенно терзать лезвие точильным камешком.

Бриенна достала плошку с маслом для волос. Кая смешала масла, отжатые из орехов и семян, добавила к ним воск, мыльный корень, отвары крапивы и мальвы, растертые лепестки дикого пиона, горецвета – и вышла премилая, на взгляд Бриенны, помадка, при помощи которой можно было привести в божеский вид и самые непослушные вихры.

Артур так и сморщился, задергал своим маленьким носиком, когда она начала приглаживать его прекрасные волосы, убирая их ото лба назад:

- Зря это ты! Это уж вовсе ни к чему, мама!

- Тише. Я почти закончила. И будет легко расчесывать… Эй. Ну посиди еще минуту, лисенок. Пожалуйста.

- Не хочу я ходить напомаженный, как какой-то…

Он покосился через плечо и, ободренный невидимыми, невидными Бриенне, гримасами отца, закончил:

- Придворный франт, южанин в парчовых штанах!

Оба они захохотали, и Бриенна поняла, что эта шутка уже давно между ними имела хождение. Она сказала с притворной строгостью:

- Будешь так извиваться, я и тебе парчовые штанишки пошью. Заставлю напялить - и все столичные танцы учить. Смотри у меня!

Артур так и покатился, запрокинув голову, визжа от смеха. Потом, подражая пожилому учителю танцев, которого Санса выписала для девочек и мальчиков Винтерфелла, он заблеял, замахал руками:

- Прошу вас, миледи, прошу-у-у, на менувет!