Глава 4. Джейме (1/2)
Она была очень одинока, он почти сразу это понял.
Очень одинока и очень несчастна. Он смотрел, как она тренирует воинов под стеной Винтерфелла, и она там стояла – одна, как всегда, одна в толпе людей. Прямая, как жердь, высоченная, с высоко поднятой головой. Ее волосы в падающем снегу казались медово-белыми: нежный цвет, который напоминал ему лепестки каких-то робких и ранних цветов.
Ему всегда хотелось коснуться их. Он принимал свои чувства за некое углубившееся со временем товарищество, за слишком уж нежную дружбу. Пока не вынужден был признать: дружба его никогда и ни с кем не заходила столь далеко и не обращалась в такие непристойные образы и желания.
Ему хотелось ее склонить к тому, чтобы… О, какая злая ирония и странный поворот в судьбе. Ее невинность его так распаляла, что он почти терял голову, терзая себя фантазиями одна другой хуже. Все, что он делал с сестрой, становилось пресным и обыденным, а сама мысль о том, чтобы склонить Бриенну к постели и заставить себя полюбить, любым известным способом – сама мысль была такой яркой и такой соблазнительной, что член его напрягался под множеством слоев северной одежды.
Джейме вздрогнул, когда его окликнули.
Он смотрел наверх, в падающие с серого небосклона снежинки. Первый снегопад. Слишком тепло, слишком мокро. Разумеется, они даже не долетали до земли, обращались в холодный осенний дождь. Совсем не так, как тогда, в Винтерфелле.
К отряду его подошел мужчина, неся на руках мальчика лет пяти. Мальчик смеялся и дергал мужчину за густую русую бороду, мужчина хмурился, а потом смеялся в ответ. Иногда он с непривычной нежностью отводил маленькую ручку от своего лица. Сын его все хихикал и прижимался к отцу. И крутился, и ерзал, оглядывая заехавших во двор воинов. Когда мужчина сделал неуклюжий полупоклон, мальчик приник головой к его плечу, искоса, застенчиво посматривая на Джейме.
- Твой сын? – спросил Джейме, пряча улыбку.
- Да, ваше высочество, - сказал мужчина. – Простите нас. Жена его избаловала… Да и я грешен. Говорят, поздние дети всех радостнее.
- Истинно так, - Джейме ободряюще улыбнулся. – Не за что извиняться. Это ребенок.
Его сердце кольнули ревность, зависть, какое-то отчаянное чувство, почти непристойное желание ударить мужчину и посмотреть, как тогда он сможет смеяться, быть столь счастлив, на глазах у своего лорда. Как один удар плетью поперек лица сломает этим людям жизни и сотрет все их довольство…
И в то же время его необъяснимо тянуло разделить это – чужое – счастье, или хотя бы смотреть на него, любоваться, хоть издалека, но бесконечно.
- Мы бы не стали взывать к вам, мой лорд, коли бы сами справлялись, - начал объяснять мужчина.
Он был надсмотрщиком при шахтах, это Джейме уже знал. Началось все с маленького воровства, но постепенно поток окреп и стал уж слишком нагл. Кто-то воровал золото с дерзостью, не присущей даже самым пришлым старателям.
Он велел разбить тенты, и начались допросы да расследования. Все заняло десять долгих дней.
И все это время Джейме – издалека – любовался мальчонкой и тем, как он всюду следовал за отцом, бежал за ним по размокшей грязи, суетливо помогал таскать корзины и коробы, крутился у всех под ногами. Его то и дело поднимали на руки, тискали и прикармливали сладостями. Приходили поденщицы, и те принимались баловать малыша. Джейме тоже пытался угостить его, погладить медово-русую головенку, но мальчик его отчего-то боялся: его золотой руки или всей ауры богатого, властного и жестокого правителя, которая от него исходила. Малыш прятал лицо, пятился и пару раз даже разревелся, когда он попробовал приблизиться. Это расстраивало его, приводило в какую-то горькую меланхолию.
Уезжая, он оставил отцу мальчика мешок монет и корзину медовых орехов, и сказал:
- Как подрастет, ты можешь прислать его в Ланниспорт. Мы сделаем из него сквайра, он станет рыцарем и отрадой своей семьи.
Шахтер испугался. Это отразилось на его лице, заставив и Джейме поморщиться.
- Мы не смеем, мой лорд… Низкого происхождения… Мы не…
О, будьте вы прокляты, все вы – и высокородные люди, и чернь, подумал Джейме с внезапным раздражением. Будьте вы прокляты за то, что имеете наглость быть так счастливы, так бесстыдно довольны своими детьми, своим истинным богатством.
- Я не настаиваю, - холодно бросил он, глядя сверху вниз из седла. – Мальчику надо б выучиться, но выбирать его судьбу можешь лишь ты.
- Мы его очень любим, - забормотал шахтер. – Мы не сможем… Расстаться с сыном, нет, пожалуйста, нет…
Джейме Ланнистер, похититель детей, думал он, возвращаясь.
Какое горькое разочарование во всем этом сквозило. Он становился себе омерзителен.
По крайней мере, Артур был рад моему явлению и моим словам, мелькнула обиженная мысль. Артур был восхищен его доспехами и так отчетливо искренне, с такой нежной надеждой ему внимал. Мать ли его к тому приучила, или он был таков от природы? Мальчик не был застенчив, скорее болтлив, но это и подкупало.
Язык у него, конечно, по-ланнистерски подвешен. А эта искренность, открытость, в нем будто бы от матери, подумал Джейме. Храбрая наивность, которую так просто не погубить…
Джейме вздохнул, обводя глазами узкую дорогу в поросших лесами скалах. Ему хотелось пустить коня галопом, оставив всех далеко позади. Голова его была заполнена мыслями о них, о Бриенне и Артуре, и все его существование, казалось, было подчинено этим размышлениям. Воспоминания сменяли друг друга, мысли перескакивали с одной на другую – или, скорее, плавно перетекали, и он чувствовал, что живет будто во сне, отгороженный от всего какой-то тончайшей пленкой.
Артур ничего и никого на свете не боялся. Так ведут себя счастливые дети. Без сомнений, она его так воспитала. Но Джейме нравилась мысль о том, что радостное и светлое жизнелюбие у мальчика также были и от отца.
Люди, чьи языки ланнистерское золото развязало, донесли ему кое-какие истории. Ему поведали, что Бриенна рожала тяжело и долго, потеряла много крови. Она кричала так, что стены замка содрогались, и среди этих криков было немало проклятий на его, Джейме, голову. Роды ее измучили и едва не привели на край гибели.
Ему пришло в голову, пока отряд продвигался к западу, и ветер становился крепок и солон, пока яркое осеннее солнце золотило листву вокруг них, заливало медом и медью сжатые поля, пришло в голову, что, в сущности, он никогда не пожелал бы ей смерти в той – женской, кровавой и страшной – битве.
Даже злясь на нее и ненавидя ее всем сердцем, как казалось ему, слушая и понимая все доводы Серсеи – он ни на миг не подумал: хорошо было бы, если бы она оставила Артура только мне. Нет, нет, нет. Мысль об таком ее исчезновении почему-то пугала. Он порой хотел самолично ее казнить или отдать сестре на пытки – но никогда не хотел ее по-настоящему отпускать.
Это было странно, и неправильно, и омерзительно, и делало его слабым.
Но когда это огромная девица Тарт не ослабляла его? Из-за нее он потерял руку, в конце-то концов. Она начала свой путь рядом с ним с того, что держала в плену, в заложниках, на привязи в буквальном смысле: и, в сущности, навсегда осталась его тюремщицей и той, кто его принижал, ввергал в огромные и страшные бедствия и лишал последних капель воли и разума. Сестра видела в том особенную подлость, а он сам – только неведомые силы судьбы. Не было в том ни вины Бриенны, ни хитрой ее задумки. Так сложилось, и этому стоило бы в свое время покориться.
Но я нашел в себе мужество бежать, подумал он с горечью. Вернуться к любимой женщине, к той единственной, кто меня любит…
Бриенна. Она никогда его не любила, сказал он себе, в который раз.
Восхищалась и даже начала уважать, но любовь? Любовь раскрывает женщину навстречу мужчине, а эта высоченная тварь никогда ему толком не открылась. Даже когда ноги раздвинула. Даже когда выполняла все, о чем Джейме просил, что он выдумывал с ней сделать, скатываясь все глубже в пропасть собственной нечестивой страсти. Он не пытался до нее достучаться тогда. Ему казалось, что в этом нет смысла. Что, рано или поздно, все закончится, и тогда – без лишних слез да объяснений – ей и самой будет проще.
Нет, это правда: она была с ним безупречно искренна и доверяла ему, этого не отнять. Но некая завеса, некий кусок тумана всегда был между ними, делая все происходящее каким-то размытым, неясным, и это давило на сердце и терзало ему душу. Часто он ловил ее взгляд, устремленный мимо него, куда-то в пустоту, и лицо ее было печально, так печально, так потеряно, беззащитно.
Часто она сидела, моргая, над какой-нибудь книгой, принесенной для нее Сансой или Сэмом, подолгу над раскрытыми страницами, вперившись в них и не видя - и пару раз он замечал, что по ее щеке катится слезинка. Однажды он сделал вид, что ему страшно надо куда-то выйти из комнаты, но на второй раз собрал все свое мужество и всю свою ярость – и, едва сдерживаясь, спросил, что, Седьмое Пекло, с ней происходит?
Она подняла глаза и уставилась на него, смаргивая пленку влаги. Ресницы ее взлетали и падали, быстро-быстро, темные от слез.
- Эти баллады о любви бывают так грустны, - наконец, пробубнила Бриенна.
Сентиментальная девица, подумал он с облегчением. Несчастное, некрасивое и отрадно-наивное дитя.
Она ему соврала, но он радостно эту ложь проглотил. Обнял ее, расцеловал в обе щеки и велел больше не читать проклятых стихоплетов с их выспренными историями. То у них рыцарь погибнет, сражаясь за честь прекрасной дамы, то сама дама с замковой стены сбросится. Куда это годится? – спросил он ее, смеясь.
- А я в это верю, - просто сказала она, впрочем, безропотно отложив книгу в сторону. – Часто такие истории лишь перелагают настоящие события… Мне прежде нравилось читать о большой любви.
- Лучше займись чем полезным.
- Я знаю, что ты ненавидишь читать.
- Этого не скрывал. Рыцарь не может стать мейстером, как и наоборот. Но я рад, по крайней мере, что у тебя столь чувствительное девичье сердце. А теперь иди сюда, - он уселся на постели. – И позволь тебя развеселить.
Она и не то, чтобы ему соврала – скажем так, важного не сказала – в тот вечер, перед его уходом. Он не знал, как бы поступил, если бы она ему открылась. Страшнее всего было именно то, что не знал.
Люди, которые ему рассказали дальнейшее, все в один голос твердили: беременность она переносила тяжко, ее тошнило от запахов еды, а в плохие дни – даже от лишних движений. И он, ничего не подозревая, тогда же и принялся ее склонять к…
Джейме невольно сморщился. Сквайр, ехавший рядом, с тревогой спросил, все ли в порядке. Возможно, нам следует остановиться?
- Нет, - он махнул рукой. – Будет лучше, если ускоримся. Осталось недалеко, и я очень хочу вернуться к сестре.
К сестре или к жене. В Ланниспорте народ поначалу роптал: а потом все как-то прекратилось. Если люди сыты и не бегут от войны, если они могут рожать детей и преспокойно изжарить на ужин жирного каплуна – им становится все равно, чем их лорды пробавляются.
Но женой он Серсею не смог назвать. Так и не решился.
Это было… в этом было нечто странное. Он любил ее и жить без нее не мог: а все же он никогда не сумел бы подавить ту часть себя, которая все еще верила, что он хороший брат и… Но разве я плохой брат, говорил он себе.
Разве? Разве?!
Бриенна бы сказала, с этим своим безупречным спокойствием и бесконечной убежденностью – да, потому что хорошие братья не совращают своих сестер, и себя не дают совратить, и не поддаются неправедной страсти.
Сказала бы?
Вдали показалась полоска моря, блиставшая серебром и синим между стволами березовой рощи.
Нет, она никогда не сказала бы этого. Она боялась даже говорить о Серсее. Она ее – воистину – страшилась. Не дракона, не мертвяков, не сумасшедшую девку Таргариен. Не разбойников в лесу, не полчища дотракийцев, нет. Только Серсею. Лишь раз она позволила себе одолеть этот страх, когда накричала на него в Королевской Гавани, требуя присоединиться к воинству северян.
Нет, не сказала бы ему такое в лицо. Она щадила его, полагала, что ему больно от своих ошибок, и что он и без того уже раскаялся или решил их исправить…
Ну, какое-то время она в это верила. Пока он не доказал ей обратное.
Так что Бриенна, произносящая столь правильные и правдивые слова, существовала лишь в его воображении. Он создал внутри себя некий ее образ, он уподобился в этом рыцарям из книг и баллад, и этот образ часто был чище, ярче, смелее и нежнее Бриенны настоящей.
А все же много в нем было от нее. Много, уж слишком много…
Джейме вдохнул полной грудью, позволяя морскому воздуху себя освежить. Вдруг явился перед мысленным взором образ – распластанная под ним, с запрокинутым лицом, с приоткрытым от боязливой страсти, всегда таким сладким и желанным, ртом. Член его шевельнулся и слегка заныл.
Как-то раз он перевернул ее к себе спиной, вжал ее в простыни и, надавив на спину золотой рукой, подталкивая живот другой ладонью – заставил высоко поднять задницу. Она была белой, как снег, безупречной, большой, мягко-упругой: такой, что ему от восхищения забывалось вздохнуть. Что это ты делаешь, забормотала она в смятении, что ты де… И охнула, поняв, что именно он творит. Было много жестокого и неправильного в том, что он ей предлагал, но, как ни странно, все это не приводило к раскаянию. Потом, быть может, всегда думал его член. Как-нибудь потом раскаешься. А теперь просто бери все, что – по праву – твое.
Эта проклятая сука вертелась и вертелась в его мыслях, возвращалась к нему – или он к ней - чем дальше, тем больше. И все меньше ему желалось всего остального – включая бесконечно любимую сестру.
Серсея отчасти права. Это было колдовство особого рода. Оскорбительное, злобное торжество зверя внутри, подумал он. Нет моей вины. Боги всегда наказывали меня такими желаниями. Возжелать сестру, затем совратить невинную девицу, да еще так скоро и так бесстыдно?
Раскаешься как-нибудь после, опять повторил он себе. Плоть просит плоти, а не проповеди… В последнее время он все чаще избегал сестры, а вместо того уединялся и принимался себя ласкать, и не было ни единой секунды, в этих его тоскливых и позорных уединениях, когда бы перед закрытыми глазами не появлялась Бриенна Тарт. Это был его особенный секрет.
Он не знал, догадывается ли Серсея. Полагал, что, вероятнее всего – да. Не о Бриенне, конечно – в ее мире Бриенна была слишком уродлива, чтобы сестра серьезно верила в ее способность хоть кого распалить. Но она определенно подозревала Джейме в растрате семени.
Она хорошо его знала, к тому же слуги были приучены ей обо всем доносить. И, хотя он с ужасом ждал момента, когда придется объясниться – но, при всем старании, прекратить эти подростковые игры с собой не умел.
Нет моей вины, вновь сказал он себе, отгоняя нечестивые видения. Это все ты, уродливая, мерзкая, бесчестная дрянь…
О, Бриенна. Ну отчего тебе понадобилось терзать меня, подумал он вдруг беспомощно.
Ведь я молил за тебя Богов, и Деву, и Воина, и Мать, и Отца, даже Неведомого: я умолял их тебя хранить, как не умолял и собственную дочь сохранить… ведь я стремился тебя спасти, я всегда был к тебе милостив и добр, всегда был с тобой честен, всегда, всегда, всегда - и неизменно - полагал тебя лучше других. Ведь я посвятил тебя в рыцари, исполнил все твои мечты, самые светлые и самые жалкие, самые явные и самые тайные! Оставь же меня в покое, я требую, я прошу!
Навстречу им выехала небольшая процессия, и Джейме остановился.
Подбоченившись, в изукрашенном серебряными узорами седле, сидел Бронн Черноводный. При виде скисшей физиономии Ланнистера он ухмыльнулся:
- И даже не заехал в гости, вот как?
- У меня были поважнее дела. Что это ты делаешь в моих владениях?
- Что за дела? – нахально осведомился Бронн. – Выискивал, где б еще кусок моей землицы оттяпать?
- В золотых шахтах, - хмуро бросил Джейме и тронул коня, чтобы тот резвее пошел вперед. – Мне недосуг заниматься земельной распрей. Если бы захотел взять свое – уже бы взял.
- Помилуйте нас Боги. Мы отдаем в Кастерли Рок половину урожаев.
- Отдадите и все, коли будет мое решение.
- Как всегда, милостив и справедлив. И так вежлив со старыми боевыми товарищами.
Они опередили своих людей, поведя коней рядом. Бронн посматривал искоса, и, наконец, Джейме сказал:
- Что?
- Слыхал, ты бросился на поиски, едва узнал, что она сбежала из-под протекции девицы Старк. Чего ей делать было совсем нельзя, судя по тому, как ты коршуном ринулся…
- Северной королевы, - фыркнул Джейме. – Этой глупой рыжей стервы. Да. Не следовало бы.
- Ах, Бриенна, - проговорил Бронн, жмурясь от ярких солнечных лучей. – Счастлив будет тот мужчина, кому она согласится стать женой.
Джейме смолчал.
- Ты никогда этого не думал, верно?
- О чем ты?