Часть 6 (1/2)
Ирука летит по ночной улице, не разбирая дороги. Ему буквально нечем дышать, а боль, раздирающая нутро, не поддается описанию. Бывают такие дни абсолютной ясности, когда все нити судьбы сплетаются в крепкую бечевку, привязывающую тебя к определенному событию, и хоть ты тресни, никуда уже от своей судьбы не денешься. Чертова игра сгубила последнюю надежду в душе Ируки. Никогда ему еще не хотелось умереть настолько сильно, как сейчас.
Ирука спотыкается и летит носом в землю. В голове успевает проплыть только одна дурацкая мысль: “Конец костюму”, когда за шиворот его хватает жесткая рука и останавливает падение. Воротник трещит, но выдерживает, однако так впивается в глотку, что перекрывает дыхание намертво. В глазах на миг темнеет, но тут же Ируку ставят на ноги и толкают в грудь, заставляя отступить на два шага:
– Кретин! - рычит Генма, повторяя толчок ладонями. - Идиот! Нахрена ты ко мне полез на людях, чучело! Я уже тебе сказал однажды, не педик я!
– Да-а, - Ирука кривит губы в усмешке, утирая их рукавом и украдкой проверяя, не испачкался ли рукав в крови, - я помню. Когда мы проснулись в койке, ты мне так и сказал. Смотрю, ничего-то за эти годы не изменилось, а, Генма?
– Заткнись! - Генма выплевывает сенбон, который всегда носит в углу рта, и тот свистит совсем рядом с ухом Ируки. - Тебе что, вспомнить нечего, кроме той глупости? Мы бухие были!
Ах, сейчас бы обладать уникальной особенностью Ли, которому ни за что нельзя давать алкоголь, поскольку подшофе Ли превращается в машину смерти… Ирука неловко взмахивает кулаком, Генма столь же неловко пытается уклониться, и как-то так получается, что удар все же попадает в цель: пусть не в скулу, как целился Ирука, но в плечо. А гнев и обида придают этому удару такую силу, что Генма падает. Вид поверженного Генмы заставляет Ируку расхохотаться. Так вот, как чувствует себя увлекаемый оползнем камушек! Если Ирука ничего не может поделать со своей судьбой, то хотя бы может свалиться на голову тому, кто привел его к ней за ручку…
Не позволяя Генме встать, Ирука наваливается на него, заламывает руки Генмы за спину и от души прикладывает его лицом в мостовую.
– Ты, сволочь, - шипит Ирука сквозь зубы, с удовольствием валяя Генму в дорожной пыли. - Ты хоть знаешь, что я чувствовал после твоих слов? Я до сих пор ощущаю себя грязным, испорченным мудаком, которому только и надо, чтобы его отымели в жопу! Я прихожу в класс, смотрю на детей, и мне блевать хочется от того, что такое дерьмо, как я, учит их дружить и работать в команде! Ты хоть знаешь, скотина, чего мне стоит каждый день видеть твою рожу? С удовольствием бы свалил из Конохи только для того, чтобы тебя не наблюдать, но куда же мне деться отсюда?
– Ты бы хоть спросил, почему я тогда так поступил, - Генма выплевывает набившуюся в рот грязь и скидывает Ируку со спины, кое-как отползая подальше.
– Какая мне сейчас разница?!
– Может быть, и есть разница! - шипит Генма, безотчетно нашаривая подсумок. - Озабоченный ты придурок! Найди уже себе мужика, чем мусолить старые обиды!
– Обиды?
Ирука издает пугающий его самого звук - нечто среднее между лаем гиены и воем раненой собаки. С трудом встает, качаясь и путаясь в ногах:
– Пошел ты в жопу, Генма, - искренне желает Ирука.
– Пойду, да не в твою, - выплевывает Генма в ответ.
Ирука наклоняется, чтобы схватить с дороги камень и бросить в Генму, но силы покидают его: он стекает на мостовую, обнимает свои колени и теряет сознание.
Когда Ирука приходит в себя, луна уже выглядит совсем бледной и собирается уступить место на небосклоне солнцу. Удивительно, как его до сих пор не нашли: наверное, дворники еще не вышли подметать улицы. Что ж, Ирука не гордый, он сам себя уберет. Пока он лежал в отключке, хмель выветрился окончательно, но противная липкая слабость осталась, и из-за нее Ирука идет медленно, держась одной рукой за декоративный каменный заборчик.
От наступившего похмелья во рту царит привкус помойки. Удивительно, что светлая одежда Ируки испачкана лишь в грязи и пыли: дурацкие сосуды носа сжалились над хозяином и не стали кровоточить в третий раз за день. Шатаясь, Ирука преодолевает шаг за шагом, не зная, зачем вообще шевелится. Его гонит лишь желание спрятаться за стенами своей квартиры, забиться в ванную, выключить свет и сидеть там, представляя, что его нет. Нет совсем, не было никогда.
Все, о чем Ирука мечтал, все, зачем творил гнусные, нетипичные для себя вещи, рухнуло. Он видел холод в глазах Какаши-сенсея, и понимал, что заслужил его. Ирука - просто грязь, мусор, он не достоин ни жалости, ни прощения, и будет огромной милостью судьбы, если Какаши-сенсей просто уйдет на миссию поутру. Когда он вернется, проблема уже разрешится сама собой, и незачем будет вспоминать…
Квартира встречает Ируку темнотой и запахом чего-то прокисшего. Ирука тащится в ванную и понимает, что воняет замоченная в тазу форма. Замечательно. Кое-как простирнув одежду в остывшей воде, Ирука вывешивает ее сохнуть, а сам забирается в ванну и ожесточенно трет себя мочалкой, пытаясь смыть с кожи липкое ощущение гадливости и отвращения к себе. Ничего не выходит. Никогда ничего не выходит.
С трудом ополоснувшись и натянув пижаму, Ирука тащится в постель и сворачивается клубком под тонким одеялом. Очень мерзнут босые ноги. Ирука до боли в пальцах вцепляется в подушку и прикусывает губы, издавая тонкий скулеж. Когда Ирука оторвался от Генмы, проклиная чертову игру, первое, что отпечаталось на его сетчатке – ничего не понимающий взгляд Какаши-сенсея. Ируке показалось, что за одно мгновение непонимание сменилось отвращением и отчуждением, и это было худшее, что Ирука переживал за всю свою жизнь.
Голова болит. Опять.
Вытянув из тумбочки пузырек с таблетками, Ирука глотает сразу две и закрывает глаза. Дозировка великовата, но может быть, это и к лучшему.
Какаши…
Ирука еще крепче стискивает пальцами подушку. Услужливое воображение воскрешает в памяти их единственный и, по видимому, последний поцелуй. Боже, как это было сладко. На миг Ируке показалось, что Какаши-сенсей уже не так и против, и что все у них будет: и прикосновения, и откровенные ласки, и секс… Секс! Во всем виноват только чертов секс, которого у Ируки никогда не было, и о котором он мечтает всякий раз, как по утрам член изображает деревянный кол! Ну, почему Ирука так озабочен? Почему не может найти утешения ни в работе, ни в изнуряющих тренировках? Почему раз за разом, закрывая глаза и погружаясь в сон, он попадает в горячие, крепкие объятия и плен длинных пальцев? Ирука ненормальный, точно ненормальный, ведь не может нормальный мужчина мечтать подчиняться другому мужчине! Может быть, в детстве, когда он упал лицом на раскаленную кочергу, оставившую Ируке страшный шрам через переносицу, он должен был умереть? Должен был, но выжил и живет сейчас чью-то чужую жизнь, и все его мучения происходят исключительно от того, что в этом мире просто нет для него роли, места и назначения?..
Когда в дверь грубо грохает чей-то кулак, у Ируки не остается ни малейших сомнений в том, кто стучится в такую рань. Больше всего хочется заползти под кровать, свернуться клубочком и спрятаться, но Ирука, к сожалению, уже не маленький мальчик, чтобы таким образом избегать проблем. Сунув руку в тумбочку и нашарив пухлый бумажный конверт, Ирука тащится ко входной двери.
Каждый шаг кажется Ируке шагом к своему эшафоту.
– Доброе утро, Какаши-сенсей, - тихо говорит Ирука..
Хочется зажмуриться и не смотреть, чтобы невидимый кунай перестал вырезать на душе сложенные руки Какаши-сенсея, острые черты его спрятанного под маской лица и напряженную позу. Но Ирука не может позволить себе такой роскоши, поэтому он смотрит, глотая каждую деталь.
– Доброе ли, - хмыкает Какаши, глядя поверх головы Ируки.
– Я… Хотел бы сделать вам подарок, - заикается Ирука.
Качнувшись вперед на полшага, Ирука впихивает в руки Какаши бумажный конверт и отступает. Повертев конверт в руках, Какаши утвердительным тоном говорит:
– Черновики.
– Да, - соглашается Ирука, прерывисто вдохнув. - Я хотел бы извиниться… что потратил ваше время и смел чего-то… просить.
– Просить, значит…
Ирука отшатывается - Какаши-сенсей делает шаг в его квартиру. Льющийся из общего коридора свет тусклой лампочки исчезает, едва захлопывается дверь. Если бы не наступающее утро, навалилась бы кромешная темнота. Какаши-сенсей делает еще шаг, тесня Ируку. Бумажный конверт падает на пол.
– Просить… - еще шаг. - А мне казалось, Ирука-сенсей, мы заключили сделку.
– Простите, - Ирука гулко сглатывает, отступая. - Я очень виноват перед вами.
– Ирука, - Какаши резко выбрасывает руку вперед, хватая пижаму на груди Ируки и накручивая ее на кулак. - Я хочу. Услышать. Объяснения.
– Я… не хотел… ваша репутация… - шепчет Ирука.
Он с ужасом понимает, что Какаши пьян. Пьян настолько, что не слышит его оправданий. Хитай по-прежнему прикрывает шаринган, так что смотрит Какаши всего одним глазом, но Ирука видит на дне зрачка Какаши брезгливость, и от этого хочется умереть прямо сейчас.
– Моя репутация, - ткань пижамы трещит, натягиваясь. - Думали ли вы о ней, когда таскались за Джирайей-сама, собирая черновики? Или злорадно представляли, как ткнете меня носом в мою слабость? Что ж… Я грешен…
– Умоляю, Какаши-сенсей, - всхлипывает Ирука, вцепляясь в широченное запястье удерживающей его руки. – Умоляю…
– Милосердия? - вкрадчиво предлагает Какаши.
В следующий миг воздух покидает легкие Ируки от удара. Влетев спиной в стену, Ирука может лишь раскрыть рот в беззвучном крике, и сразу же чувствует, как тяжелое тело Какаши-сенсея наваливается на него, заставляя колени подогнуться.
– Милосердия вам, сенсей? - повторяет Какаши, сдирая с волос Ируки резинку.
Но сейчас прикосновение ладони к затылку не кажется ласковым - Какаши больно накручивает пряди на пальцы, заставляя Ируку поднять лицо. Ирука обмирает, снова заглянув в глубину зрачка Какаши - сейчас там полыхает пламя преисподней, в котором Ируке суждено сгинуть.
– Вы поставили меня в глупое положение, - шепчет Какаши, стискивая пальцы на затылке Ируки. - А я предупреждал, что не завожу интрижек внутри деревни…
– Простите.. меня…
Какаши дергает на себя Ируку, но лишь затем, чтобы снова впечатать его лопатками в стену. Ирука начинает задыхаться, но не может разорвать зрительный контакт с Какаши. Его затягивает эта полыхающая бездна, сулящая погибель, а тело… А тело стонет от удовольствия, с благодарностью принимая даже такие грубые прикосновения…
Боль в паху буквально нестерпима. Ирука тянется к себе ладонью, но получает жесткий удар по пальцам и вскрикивает.
– Вы заставили меня… чувствовать себя особенным, - шепчет Какаши, склонившись к уху Ируки. - Нужным… вам. Какая гнусная ложь, сенсей.
– Не ложь, - хрипит Ирука. - Простите. Я просто… игра…