Часть 2 (2/2)
Какаши-сенсей зачаровывал, как движущиеся узоры мандалы. Он был… идеален. Многие в Конохе поспешили бы не согласиться с Ирукой, но ему как-то плевать на мнения глупых людей. Какаши-сенсей был идеален! Ирука не знал второго такого же спокойного человека — Какаши невозможно было вывести из себя ничем. Он… Он мог сражаться с врагом одной рукой, во второй держа книжку! Какаши-сенсей не говорил громких слов, не вставал в пафосные позы, не кичился своим происхождением или талантами — он просто сражался и убивал, и делал это так, что его имя знали в пяти странах, и многие ниндзя пугали им своих маленьких детей. Какаши-сенсей был дружелюбен к товарищам, но, однако, всегда держался чуть поодаль. Общался со всеми одинаково вежливо, но безлико, а со сборищ и праздников уходил в числе первых. Он был добр и никогда не высмеивал недостатки других шиноби, даже таких, как Ирука — не имеющих Кеккей Генкай и особых навыков. Когда он улыбался, там, под своей маской, одними уголками губ — у Ируки едва не отказывали ноги. В общем, Какаши-сенсей был идеален настолько, что порой Ирука чувствовал себя какой-то фанаткой Саске-куна. Если вдруг Ирука сталкивался с Какаши-сенсеем на улицах Конохи, он робел, смущался, постоянно тер проклятущий толстый шрам через весь нос и немножко умирал внутри. Если Ирука составлял компанию Наруто в Ичираку, и Наруто вовсю рассказывал о сражениях на миссиях — слушал во все уши. Правда, рассказы Наруто звучали, как: «А потом они — бух, а Какаши-сенсей — бах, и тогда они — ой, а Сакура-чан и говорит…». Но Ирука честно представлял и бух, и бах, и глубоко внутри себя тоже ойкал, только вот не смел никому этого показать. Как он боялся разоблачения! Ируке и так постоянно казалось, что на него показывают пальцем и посмеиваются. Наверняка, уже кто-то из коллег или товарищей заметил, как Ирука пялится на Какаши-сенсея. А если узнает Какаши-сенсей…
Это будет конец. Поэтому этот маленький шантаж… Этот шантаж — первый и последний шанс Ируки. Он не умеет играть в го, но мат придется ставить в два хода.
Дома Ируке не хочется делать ничего. Ни готовить еду — Ирука вяло жует подвядшие овощи сырыми, ни читать, ни, все святые упаси, делать уборку. Все, что у него получается — принять душ и завалиться на кровать, бессмысленно пялясь в потолок. Спать тоже не выходит — сон не идет. В сотый, тысячный раз Ирука перебирает в голове те слова, которые бросил в спину Какаши-сенсею. Честное слово, как кунаем в спину ударил, чертов предатель! Спойлеры — это ведь его единственная болевая точка, а Ирука посмел… Но если бы Ирука был хотя бы чуточку уверен, что ему не отказали бы в простой просьбе…
Надо пойти и извиниться.
Ирука вскакивает, спешно одевается в брошенную у кровати — какое варварство! — форму и выбегает за дверь, в сгустившиеся над деревней сумерки. Ирука чувствует себя последней сволочью. Какаши-сенсей вернулся с длительной миссии, уставший, возможно, и раненый, а Ирука не подумал ни о чем, кроме члена в своих штанах. Подумаешь, мученик нашелся, сидит в безопасности, в тепле школьного кабинета. над тетрадками со стояком в штанах! А он там — в крови и грязи за честь деревни сражался, чтобы вернуться, и тут Ирука… Надо извиниться и нормально поговорить. Сказать, что влюблен, как девчонка, что света белого не замечает, умолять, если придется, но не так… не шантажом…
Первое, что замечает Ирука, добежав до дома Какаши-сенсея — раскрытое настежь окно. Мгновенно растеряв благородный запал, Ирука перемахивает забор, добирается до окна и осторожно высовывает нос из-под подоконника. Сердце, и без того колотящееся, как дурное, делает кульбит и падает куда-то в кишки. В голове начинает звенеть, а во рту пересыхает.
Какаши… Спит…
Ируке хочется побиться головой, погрызть траву, побегать кругами и повыть. Не-вы-но-си-мо. В озаренной лишь светом забытого ночника маленькой спаленке, на узкой холостяцкой кровати мертвым сном спит Какаши-сенсей, в одних только, о, святые, облегающих черных трусах. И неизменной тканевой маске, черт бы ее побрал, конечно. Ирука, едва не теряя сознание, впивается пальцами в подоконник. Последний разум покидает его голову.
— Нужно его укрыть, он же замерзнет, — скороговоркой шепчет Ирука, будто пытаясь оправдать глупый поступок, и ужом скользит в гостеприимно распахнутое окно.
Это уже наваждение, психическая болезнь, не иначе. Ирука стоит на коленях рядом с кроватью спящего Какаши-сенсея и кусает себе ребро ладони, чтобы не заорать. Этого слишком много. Мечта Ируки, не дающая покоя три с лишним года, в каком-то шаге, а Ирука не имеет права хотя бы прикоснуться!
«Он устал, — твердит себе Ирука, как мантру, — он устал, он вернулся после миссии, он… Свежий шрам на руке. Был ранен? Что я за сволочь, он был ранен, а я со своими домогательствами… Если бы я мог помочь, забрать вашу боль, Какаши-сенсей, что мне немного лишней боли — пустяк. Она потеряется в моей, растворится, я даже не заметил бы ее… Как красив. Если бы я мог прикоснуться, хотя бы пальцем…»
Какаши-сенсей спит так, как может спать лишь смертельно измотанный человек. Наверняка, будь он не так замучен миссией, он услышал бы рваное, перевозбужденное дыхание над собой. Дыхание маньяка, чокнутого, не знающего, куда деться от этих раздирающих нутро чувств. Что ты делаешь, Ирука, разве это нормально — так хотеть другого мужчину? Впрочем, разве можно назвать нормальным… Такого, как он…
«Но Какаши-сенсей — нормальный, — зачарованно думает Ирука, лаская взглядом изгибы мышц спящего. — Просто… Ну, предпочитает он не девушек, а парней. Но он же не мечтает о том, как подставит зад коллеге. Это все — обычный недотрах. Если бы я хоть раз, хоть с кем-нибудь, было бы не так жестко. И почему именно он? Да, красив… Но мало ли красивых парней в Конохе, даже гражданских? Почему же именно от него у меня кишки в узел завязываются?»
Ирука зачарованно тянет ладонь к спящему Какаши. Он не решается прикоснуться и гладит лишь воздух, повторяя рельеф полуобнаженного тела. Одним пальцем бы, о, пожалуйста, хотя бы пальцем прикоснуться… Пальцем, а потом рукой, а потом, если будет позволено, ртом. О, да, Ирука никогда раньше не… Но так хотел бы попробовать, что в глазах мутнеет от жажды.
В голове нарастает дурман. Ирука вдруг почему-то представляет себя рядом с Какаши-сенсеем. Они лежат в обнимку, Ирука проснулся первым и рассматривает спящего возлюбленного. Скоро и он проснется, хрипло промурлычет: «Йо, Ирука», потянется поцеловать… Да… Прикоснется — легко, как крылом бабочки, к скуле, поворачивая голову Ируки к себе… Накроет пересохшие губы своими, легко скользнет между них языком… Сгребет в кулак волосы на затылке, притягивая ближе…
Ирука чувствует, как в носу у него что-то лопается. Черт! Красная юшка бежит из левой ноздри, и у Ируки не получается вовремя прижать крыло носа пальцем. Две яркие капли падают на половицу, безнадежно пачкая пол. Черт, черт! Ирука сдергивает с себя водолазку, комкает, прижимая к лицу. Опять! Оно опять!
Нужно в госпиталь, прямо сейчас! Но Какаши-сенсей заметит кровь, он догадается… Надо замыть. Хотя бы собственными бинтами затереть, размотать лодыжки и затереть, чтобы…
Неподвижно спавший до сих пор Какаши-сенсей вдруг поворачивается на живот и подгибает одну ногу под себя. Ирука захлебывается воздухом. Стройная, покрытая светлым, едва заметным пушком нога с аккуратными, какими-то беззащитными пальцами на ней. Рельефные, четко очерченные мышцы, переходящие в самую привлекательную в мире ягодицу, обтянутую тонкой черной тканью белья… Узкая талия, перетекающая в широкие плечи, крылья лопаток, светлые пряди волос, щекочущие шею…
Ирука вдруг живо представляет, как проводит языком по бедренным мышцам Какаши-сенсея, и сразу же чувствует, как что-то лопается и в другой ноздре. Во рту становится солоно, и Ирука сглатывает кровь, едва удержавшись от рвоты. Он умудряется выбраться из окна, даже не сверзившись с подоконника, но прежде чем рвануть в Госпиталь, Ирука аккуратно прикрывает распахнутые створки, чтобы к Какаши-сенсею не забралась еще какая-нибудь нечисть.
С него и Ируки хватит. Безумного, озабоченного, по самые корни волос влюбленного Ируки, который только что кончил в штаны от разглядывания спины мужчины, которого собрался шантажировать. Кончил без единого прикосновения к себе.
Совершенно пропащий человек.