2. И гаснет свет (1/2)

Тяжелое закатное марево алеет на горизонте, заставляя рефлекторно содрогаться — оно как напоминание о том, что ничто в этом мире не вечно. И никто не вечен.

Ему страшно.

Сердце ухает в пятки — вся жизнь как одна большая, неизбежная головоломка, в которой невозможно определить, какой поворот окажется верным. Куда надо идти, чтобы в тупик не свернуть. Пальцы, дрожащие мелко уже с час, инстинктивно перебирают выбившийся из косы цветок. Эту косу заплетал сам, когда матушка его мужа будущего посоветовала сделать это самостоятельно. Что будет дальше, когда его свобода окончится так же, как постепенно, но неизбежно скрывается за горизонтом алое солнце? Само по себе чувство неизбежности давит на мозг сильнее, чем можно было себе представить. Он попросил дать ему еще немного времени. Еще чуть-чуть. Пальцы разжимаются, выпуская лепестки, горсткой мятой упав на пол деревянный. Кольцо. Кольцо, одетое Беллроком, смотрится невероятно нелепо. Что-то их должник говорил про то, что спустя лунный цикл после бракосочетания он сможет вернуть свои силы? Привычный холодок, обычно гуляющий вдоль его спутанных волос, холодок, живущий на кончиках пальцев, холодок, который всегда был его частью, теперь не напоминает о себе. Сжав руки в кулаки, он сжимает и зубы — ничего такого страшного не происходит, это всего лишь на лунный цикл. Он сможет справиться. Он не имеет права не справиться хотя бы ради себя самого.

За дверь мягко выскользнув, Скраэль тормозит — навстречу к нему выходит кот. Непонимающе моргнув, юноша на корточки опускается, осторожно касаясь пальцами шерсти мягкой; и этот простой жест отвлекает его от дум тяжких, позволяя улыбке скользнуть на уста. Не думать, что сегодня его жизнь закончится виной судьбы-злодейки. Кот ластится — на спину укладывается, подставляя пузико навстречу ласке. Теплота шерсти, однако, почему-то, не греет руки. От этого занятия его отвлекает женский голос, окликнувший по имени. Скраэль глаза поднимает в сторону матушки Беллрока. Но, когда они скользят назад, то кота на прежнем месте не оказывается.

— Не от сего ты мира, не от сего. Чудился тебе кот. А кошки — проводники в мир мертвых, — головой качнув, с горечью в голосе говорит старушка.

— Вот почему он был холодным, — бесшумно оттолкнувшись, колдун принимает вертикальное положение. Не от мира сего? Оно и логично — он был рожден непростым. Рос средь ветвей колючих, сдирая колени в кровь; пил росу кристальную с листьев утром тихим. И учился колдовскому искусству у лучших учителей — хозяина лесного и практики собственной. Причудливые танцы, смех детский и вечная хладная изморозь были ему верными спутниками, — не создан я для домашнего очага, матушка, не создан. И частичка запертого все еще живет во мне, теплится на груди. Но губить вас я не стану. Вы были добры ко мне, а я буду добр к вам, — говорит голосом тихим, голову склонив. Старушка-мать не виновата ни в чем.

Беллрок встречает мать и жениха своего возле выхода из дома. Пышных празднеств никто по понятным причинам закатывать не стал. Поэтому, перенимая ладонь чужую в свою, он чувствует себя странно — не такой должна была быть его свадьба. Не такой. Рука его будущего мужа почему-то холодна. Еще вчера была горячей, а сегодня ощущение, будто бы ко льду прикоснулся. Глаза невольно скользят к профилю чужому, и внутри не по себе становится — от него всего словно вытянули всю жизнь, оставив только оболочку. А та неполноценна — холодна и неприкосновенна; а когда Скраэль поворачивается навстречу, будто бы почувствовав на себе взгляд, холодом уже упомянутым пронзает его самого — взгляд колдовской подобен тысяче льдинок, острой метели, заметающей все на своем пути. Колючки метают эти голубые очи, заставляя все внутри сжиматься рефлекторно. Может быть принимать в дар это существо было ошибочно? Чтобы страху мимолетного не выдавать, мужчина крепче ладонь стискивает, отвернувшись. До церкви идти осталось не так далеко.

— Ты тоже боишься. Все люди боятся. Неизбежности и того, чего они не способны понять, — Скраэль говорит то, что чувствует. Изгнать истинную сущность из него не удастся никому; ослабить и напугать — вполне. Но не изгнать. И вполне себе оправданный ужас в глазах алых в миг, когда они столкнулись с его собственными. Пожалуй, это ему польстило — все действительно не так страшно, как ему кажется.

— Ересь. Стану ли я страшиться того, кто сегодня станет моим? — Беллрок осекается на полуслове, онемев в момент — руки прохладные обхватывают его щеки, обратив лик к себе. И теперь ему не удалось бы сбежать от пронзительных очей, даже если бы он оного пожелал всем сердцем. Сердцем, чье биение замедлилось, мешая нормально дышать.

— Станешь. Ты страшишься. Того, что я могу в гневе на тебя и тех, кто посмел вогнать в это жуткое состояние меня самого. Но то напрасно — пока ты не заставляешь меня бояться, я не заставлю тебя. Идем. Священник нас ждет, — пальцы пробегаются по подбородку напоследок, а потом разжимаются, позволяя остолбеневшему мужчине проследить немигающим взглядом за удаляющимся в одиночестве вперед женихом. Ему действительно жутко стало в тот момент. А потом, когда чувствительность вернулась к нему, он, коснувшись подбородка, с ужасом ощутил влагу на пальцах — тающий лед.

Аромат церковного ладана отрезвляет разум. А руки, приятно холодившие все это время горящие щеки, немного, но греются. Они оба становятся подле алтаря. Правда, судя по выражению на лице у Беллрока, напуган он был прилично — и повторно брать без пяти минут супруга желанием не горел. Но так обязует требование традиций — с явным недоверием берет ладони в свои, сжав их. И всем своим видом выражает ожидание подвоха, чем заставляет Скраэля подавлять в себе смешки еще усерднее. Священник читает молитвенник, попросив их не отводить глаз друг от друга — для Беллрока еще одна явная пытка. Хотя, стоит им только снова взглядами столкнуться, как оторвать сил нет — завораживающие голубизной и пылающие, словно тысячи пожаров. Огонь и лед, притянувшиеся друг к другу и не способные более существовать автономно.

— Согласен ли ты, Беллрок, сын кузнецкий, любить своего супруга и в горе, и в радости. Согласен ли ты пройти с ним и огонь, и воду. Согласен ли ты взять его в свои законные мужья? — голос священника прерывается этой фразой, а глаза обращаются к нему. Вначале Беллрок не понимает, что именно его спрашивали. А потом, когда смысл сказанного наконец до него доходит, соглашается, глаз в сторону не уводя. Кажется, он видел усмешку на устах чужих — молчание прежде слишком затянулось. Чертенок.

— И я согласен, — прежде, чем священник повторит свою монотонную речь, выдает на адреналине Скраэль.

Звуки становятся тише. Беллрок, вогнанный в ступор, все еще теряется. Теряется средь собственных мыслей. Но, чувствуя, что ненужная пауза затягивается, опускает глаза к губам чужим. Кажется, они поджаты — или дрожат? Вернувшийся испуганный взгляд он точно видел. Достаточно могущественен, чтобы держать в страхе все поселение, но так отчаянно противящийся плотскому? Улыбка мелькает на его собственных, а уверенность и контроль над ситуацией возвращается. Он склоняется вниз, примкнув поцелуем к устам напротив. И физически ощущает тот страх, который охватывает его _уже_ супруга в тот момент. Руки по-свойски стискивают в объятиях, держа за талию тонкую. Для приличия — именно что для приличия — трясущимися пальцами Скраэль щек касается, неумело пытаясь ответить. Ком в горле давит, а паника нарастает с каждой секундой. Первая брачная ночь — обязанность. Традиция. Почти ритуал, без которого ни одно бракосочетание таковым не сочтется. Поэтому, когда его отпускают, отстранившись, он глаза в сторону уводит.

От пира, к сожалению, ему сбежать тоже не удается: Беллрок еще на выходе из церкви за локоть поймал и попросил выпить с ним. Улыбка хилая не сползала с его губ, пока он говорил что-то про то, что на трезвую голову не сможет ничего сделать, а должно — матушке его поручено доложить. А ему, Скраэлю, на трезвую голову вряд ли удастся со спокойной душой отдаться. Скраэль с этим утверждением, подумав, соглашается мысленно — действительно не удастся. Одна чаша вина, вторая, третья — щеки бледные, словно мел, розовеют. Девицы пляшут вокруг костра, распивают сладкое вино, венки плетут. И, кажется ему в тот миг, что все действительно не так худо, как ему казалось с первого раза — если не думать головой, позволив алкоголю разлиться по венам вместо крови, не думать о грядущем да жить настоящим днем, он не сопротивляется хихикающим девицам, что волосы расплетают, с визгами и хохотом извлекая из шелка черного кладбищенские цветы. Волосы его водопадом смольным падают до лопаток, плечи оковав. Обернувшись назад, Скраэль сталкивается взглядами с мужем — и, кажется, тот не может оторвать глаз. Настолько очаровательно колдун страшный по суевериям чужим выглядит, аж дух захватывает. Натуральный океан из смолы и копоти, посреди которого точеными чертами выделяется выбеленная, млечная кожа. И голубизной глубокой зияют глаза большие. Какой-то голубой лепесток выпадает из волос, и Скраэль глаза уводит, чтобы поднять его, а вот Беллроку не удается так легко справиться с нахлынувшим на него восхищением касаемо мужа.

И почему его считают ужасным? За его поступки? Тут, к сожалению, и ему пришлось знатно пострадать посредством приложенной к гадостям руки ныне мужа. Сколько раз сталь рассыпалась от одного удара мощного? Сталь, которой полагается форму определенную обретать после обработки термической. А тут рассыпается и хоть стой хоть падай. Сколько раз продукты портились, скотина болела? А сколько раз гадкое создание своими словишками едкими заставляло его, скрепя зубами от бессилия, просто взглядом провожать? Очень хотелось кулаком проехаться по мордашке симпотной. Вот, теперь у него таковая возможность под руками — но Беллрок не использует ее. Моргнув, он поспешно глаза перемещает куда-то в сторону, улыбнувшись очередному односельчанину. Казалось бы: что такого? Смотрит на своего вполне себе официального супруга — а вроде бы и...стыдно, что ли? Все они, нечистые, такие: хитрющие, манящие наружностью дивной. А в душе лишь пустота и холод.

— Чего кручинишься, сын мой? — Беллрок свою матушку не сразу замечает. Начатый стакан отодвигает от себя и подбородок ладонью подпирает, грустными глазами уставившись на старушку. Матушка никогда дурного ему не советовала и всю жизнь рядом была. Вот и теперь ему совет требовался, как быть. В какую сторону мысли рознящиеся направить, чтобы ошибки не совершить?

— Не знаю я, как мне поступать. Ненависть прежняя таится на груди, но..сердце воспринимает оное иначе немного. Не знаю, что будет верным. Помоги, маменька, помоги, родная, направь меня в последний раз, — голосом отчаявшегося человека просит он. Руки складывает поверх старческих сморщенных, накрыв своими, будто бы щитом.

— Нежить ты в церкви мужем своим назвал, нежить. Возможно, согласившись на дар этот, ты приговор себе смертный прописал. Возможно, получил великую силу в руки. Не подпускай близко, но и не отталкивай. Позволь времени расставить все по своим местам, — теплая улыбка на устах родных заставляет и его тоже улыбнуться. Понять, что как бы там ни было, как бы не сложилось — матушка будет рядом. Поможет и поддержит.