9. Этой осенью, кажется (1/2)

— По-моему, я все испортил, — сказал Майлз с порога.

Франциска пристально посмотрела на него, пытаясь понять, какого черта он — опять — вламывается без приглашения и — опять — знает то, чего знать не должен.

Потом поняла: ничего он не знает. Майлз смотрел куда-то сквозь нее, потерянный в своих мыслях.

Опять во что-то вляпался. Как будто Франциске мало своих проблем.

Она вздохнула. Мало своих проблем? Как же. Распутывать чужие проблемы всегда в сотню раз привлекательнее, чем встречаться лицом к лицу со своими.

— Что ты опять натворил, глупый маленький брат? — Франциска посторонилась, пропуская Майлза в дом. — И что с твоей одеждой? Что за пятна на пиджаке? Выглядишь как последний неряха.

— К сожалению, сейчас это меньшая из моих проблем.

Еще одного душераздирающего разговора на кухне Франциска бы не выдержала, поэтому свернула в свой кабинет. Здесь было два стула — Франциска развернула тот, что стоял за столом, и села, закинув ногу на ногу.

— Ну? Что с тобой произошло?

— Феникс Райт, — буркнул Майлз. Он проигнорировал свободный стул и принялся мерить комнату шагами, сердито стуча каблуками по деревянному полу. — Иногда мне кажется, что все проблемы в моей жизни начинаются с этого.

Франциска фыркнула.

— Винишь в своих проблемах других людей? Мы оба знаем, что это кривая дорожка. То, что у тебя столько проблем из-за Феникса Райта, — только твоя вина.

Стоило осторожнее выбирать слова, но у Франциски не было сил. Она хотела помочь Майлзу, хотела помочь хоть кому-нибудь, раз не может помочь себе, но он так прочно застрял в своем тупике, что разумные доводы и мягкие уговоры все равно бы не помогли. Оставалось только выпинывать ногами.

— Так что он опять сделал? Выбросил твою одежду в помойку?

Майлз рассмеялся — взрывом странного лающего смеха. Франциска вздрогнула. Майлз смеялся очень редко — непривычный, почти пугающий звук. Его плечи тряслись, рука прижалась к губам в бесполезной попытке остановить сыплющиеся смешки.

— Нет, — выдохнул Майлз протяжно, между толчками судорожного веселья. — Хуже. Мы с ним переспали.

Франциска замерла, вцепившись в подлокотники.

— Что это значит? Это хорошо? Или плохо?

— Это значит, что мы лучшие друзья, — Майлз развеселился еще больше. Смех царапал уши, и больше всего Франциска боялась, что следующей стадией станут слезы. Она понятия не имела, что будет делать тогда. — Это значит, что мы все еще друзья, и я сам на это подписался. А хорошо это или плохо... Ты мне скажи. Как оно — быть друг с другом ”по-дружески”, когда у одного из вас настоящие чувства?

Совершенно случайно Майлз ударил в самое больное место.

Сквозь сжатые зубы Франциска выдохнула:

— У тебя своя голова на плечах, Майлз Эджворт. Ты что думаешь?

Смех оборвался — резко, будто вытащили батарейку. Майлз уставился в окно, крепко обхватив себя руками.

Низкое серое небо. Очередной промозглый ноябрь.

— Я ненавижу каждую секунду этого фарса, — сказал Майлз. — И меня уже тошнит от слов ”друзья с привилегиями”. Но самое смешное? Я ведь и о таком мечтать не смел. Вроде бы грех жаловаться.

Франциске казалось, она смотрит на свое кривое отражение. И действительно — не грех ли жаловаться? Сейчас у нее не было и того, что получил Майлз.

— Ты сам это на себя навлек, — сказала Франциска, чувствуя себя последней лицемеркой.

— Полагаю, что так.

— Неужели сложно было прояснить все сразу и до конца?

”Ответь хоть ты, раз я сама не знаю.”

Майлз молча посмотрел на нее — и как будто впервые увидел.

— А с тобой что такое? Выглядишь так, будто всю ночь бегала от одной сцены преступления к другой.

И что же привело его к такому удивительному заключению — землистый цвет лица, красные глаза или помертвевший взгляд? А может, от нее все еще несло табаком?