7. Не во все эти "да", а в одно твое "нет" (2/2)

— Нет, этого я сейчас точно не хочу.

Франциска замерла, дыша нервно и отрывисто.

— Я много сегодня думал, — сказал Лан, рассеянно сжимая и разжимая кулаки.

— Какое приятное разнообразие, — пробурчала Франциска, ненавидя себя за этот беспомощный бесполезный яд. Но ей было страшно.

Лан вздернул бровь, однако не удостоил ее ремарку ответа. Вместо этого он сказал, оглушающе финальное:

— В общем, я решил, что все эти отношения — не мое.

Франциске захотелось заткнуть ему рот. Франциске захотелось схватиться за бутылку и бить его по голове, пока он не возьмет свои слова назад. Франциске захотелось, чтобы он прижал ее к груди и зашептал в макушку, что все неправда, что она не так поняла, что все будет хорошо.

Вместо этого она деревянным голосом переспросила:

— Не твое?

Лан кивнул и с силой поскреб затылок.

— Мы вчера поговорили с Эджвортом, и кое-что из его слов неожиданно задело меня за живое. Думаю, мне просто чертовски надоели отношения, в которых никто ничем не рискует, ничего не теряет и ничего не выигрывает.

Надоели. Франциска уважала прямолинейность, но сейчас слова Лана были все равно что посыпавшийся в лицо град битого стекла. Она яростно моргнула.

— Отрадно слышать, что ты разобрался в себе, Шилун Лан, — услышала Франциска свой перетянутый напряжением голос.

Лан пристально посмотрел на нее.

— Не делай такое лицо, ладно? — попросил он. — Я начинаю чувствовать себя виноватым, что просто смешно, учитывая, что это я каждый раз... — он оборвал себя на середине предложения. — Знаю, паршивое ощущение. Я вчера был на твоем месте. Но в долгосрочной перспективе так лучше для всех нас. Для тебя тоже, Франциска. Ну и... Нам обоим все нравилось, так? Это было весело. Так почему бы не закончить на хорошей ноте?

— Весело, — откликнулась Франциска безжизненным эхом.

Да уж, настоящий цирк.

Каждое слово, каждый поступок за последние три месяца и одиннадцать дней были бомбами замедленного действия. Она разбрасывала их широкими жестами и танцевала по ним, прекрасно зная, что рано или поздно ей оторвет ноги. Какая разница, если это весело?

Поганый карнавал.

Франциска ударила кулаком по бутылке — та отлетела в другой конец комнаты, чудом не разбившись. Лишь бы не лежала под рукой.

— Полегчало? — спросил Лан.

— Ты был влюблен в Майлза? — спросила Франциска.

Лан вытаращил глаза.

— Что? При чем тут он?

— Я ненавижу вас обоих, — сказала Франциска.

Ее захватил водоворот, цепная реакция старых мыслей, засохшие терновые шипы.

Опять. Опять весь мир крутится вокруг Майлза Эджворта. Опять она запасной вариант, забытая где-то на фоне.

Если бы только Франциска могла снова возненавидеть Майлза. Если бы только могла возненавидеть Лана или своего отца. Кого-нибудь, хоть кого-нибудь кроме своих искромсанных чувств. Насколько же стало бы легче...

Лан откинулся на спинку кресла, мрачный и усталый.

— И вот поэтому тоже, — сказал он непонятно к чему. — Мне кажется, я так и не научился тебя понимать, Франциска. Ты всегда говоришь слишком мало.

Не научился. Слепой, невыносимый, глупый дурак.

Неужели одного взгляда на нее недостаточно? Все в ней кричало и звенело. Только он ни черта не слышал.

— Это неважно, — Франциска медленно встала. Ее поразило, как твердо звучал голос. Горло забило битое стекло, и все равно она могла говорить. — Ты ничего мне не должен, Шилун Лан. Такой уговор был с самого начала.

— Да, — скривился Лан. — Да, такой был уговор.

Франциска развернулась и вышла из номера.

Коридор отеля был бесконечным. Франциска шла по нему час, или два, или вечность, и еще столько же — ехала в лифте. И еще столько же — стояла на крыльце, разглядывая низкое пасмурное небо. Заморосило, и она пошла дальше, оскальзываясь на мокром асфальте.

Куда ей идти? В дом, где когда-то жил папа с Майлзом Эджвортом? К Майлзу, который всегда хотел как лучше, но всегда все портил? Назад к Лану, и его превратить в свой носовой платок?

Франциска пошла к Адриан Эндрюс. Пешком, потому что знала, что убьет водителя такси, как только тот попытается завести беседу о пустяках, а при мысли об общественном транспорте ее тошнило.

За окном было темно. В гостиной горел приглушенный свет. Франциска лежала у Адриан на коленях, и они передавали друг другу бутылку вина, отпивая прямо из горла. Как низко она опустилась — и как же ей было плевать.

Франциска не плакала — не получалось. Из глаз бы тоже потекло битое стекло, а она и так боролась с желанием разодрать щеки ногтями. Вместо этого Франциска говорила — бессвязный поток пьяных кровоточащих мыслей. Что-то про то, что все мужчины — кретины, и выйти замуж за работу — лучшее решение, которое может принять женщина. Что-то про то, что после того, как мамы не стало, папа уже никогда не был прежним, и если бы только он хоть раз сказал ей словами — настоящими словами, — что любит ее, может, Франциска и не оказалась бы сейчас в такой ситуации. Что-то про то, что родиться фон Кармой — это проклятие не меньше, чем благословение. Что-то про то, что человечество обречено, потому что ненавидеть в сотню раз проще, чем любить, а ярость — в сотню раз легче боли. Адриан слушала и гладила ее по голове, и они по очереди пили дорогое белое вино, отдававшее пеплом и разбитыми мечтами.

— Хочешь закурить? — спросила Адриан. Она знала, что Франциска не курит, и сама никогда не курила в квартире, если та приходила в гости. Но еще Адриан знала, какими притягательными в такие моменты кажутся саморазрушительные привычки.

— Давай, — сказала Франциска.

Адриан вытащила из кармана джинс пачку сигарет и протянула одну Франциске. Затем подала зажигалку.

До этого Франциска никогда не держала в руке сигареты. Она неловко покрутила в пальцах белую палочку, щелкнула зажигалкой и сунула кончик во вспыхнувший огонек. Потом поднесла сигарету к губам и, точно ныряя в омут, резко затянулась.

Это было лучшее решение в ее жизни. Следующие несколько часов Франциска провела, согнувшись над унитазом, и все, что ее волновало — впавший в бешенство желудок, невыносимая головная боль и как не выкашлять легкие. Никаких лишних мыслей. Никакого Шилун Лана или Майлза Эджворта. Только виновато крутящаяся вокруг Адриан, приносившая то воду, то влажные полотенца.

В конце концов Франциска выбралась из ванной и вызвала такси. Душу она излила, содержимое желудка — тоже, теперь ей просто нужно было побыть одной.

Быстрая поездка в такси спровоцировала новый приступ тошноты. Франциска кое-как ввалилась в отцовский дом, держась одной рукой за живот, другой за голову. Пьяная, воняющая сигаретами, совершенно не владеющая собой. Стыдоба.

Что бы сказал папа, увидев ее такой? Что она — позор семьи? Что недостойна фамилии фон Карма? Что...

— Ты умер, — сказала Франциска, голос — тонкий и жалобный писк в пустом огромном холле. — Ты умер, и уже никогда ничего не скажешь.

Дом хранил молчание.

Франциска доковыляла до спальни и залезла в кровать, из которой выбралась целую вечность тому назад. Сегодня она проснулась. Красивый сон разбился о реальность, и теперь с этим нужно как-то жить.

Франциска закрыла глаза и накрылась одеялом с головой.

Ей снился папа, качающий ее на руках и шепчущий, что любит ее больше всех на свете.