5. От отца (1/2)

Франциска поняла, что что-то не так, в ту секунду, когда Майлз объявился на пороге дома фон Кармы. Даже не потому, что он не предупредил о визите, хотя всегда это делал. Просто она с детства единственная под этой крышей не была слепой.

— Майлз Эджворт, какой нежданный сюрприз, — сказала Франциска без выражения и направилась в столовую, оставив его в дверях. — Я как раз заваривала чай, иди за мной.

У Майлза не было выбора — он подчинился. Затылком Франциска чувствовала его прожигающий взгляд.

— Я не чай пришел пить, — бросил Майлз с порога столовой, когда Франциска вытащила вторую чашку с полки застекленного шкафа. — Не хочешь объяснить мне, какого черта ты делаешь?

Она обернулась, сжимая в руках изящный фарфор. Майлз хорошо контролировал эмоции, но бушующий в глазах черный океан выдавал его с головой.

Этот разговор был неизбежен. Рано или поздно Майлз должен был узнать — Лан не из тех, кто хранит секреты от близких людей, особенно такие. Но почему-то Франциска надеялась, что Майлз проигнорирует ситуацию и сделает вид, что ничего не происходит. Ведь ничего не происходило — ничего, что в корне меняло ситуацию. А надвигающийся разговор грозил стать одним из самых неловких моментов между ними.

— Я делаю чай, — сказала Франциска. — А что делаешь ты, застряв в дверях, вместо того, чтобы занять свое место за столом, как полагается воспитанному молодому человеку, мне непонятно.

— Франциска. Избавь меня от своих игр в ”Самый Остроумный Ответ”.

— Только если ты избавишь меня от громких сцен, — их взгляды скрестились, и Франциска вздернула подбородок. — Ты ведешь себя так, будто я увела у тебя жениха, или что-то столь же непростительное, когда в действительности все обстоит совсем иначе. Ничего. Не. Изменилось.

— Ничего не изменилось, кроме того, что ты спишь с Ланом, — Майлз наставил на нее обвиняющий палец, и Франциска чуть не запустила в него чашкой. Как он смеет тыкать в нее пальцами в доме ее отца?! — Франциска, мне плевать, чем ты занимаешься в своей личной жизни, но почему из бесчетных миллионов людей, населяющих эту планету, тебе нужно было выбрать человека, с которым сплю я?

Франциска фыркнула. Какой же он нелепый!

— Майлз Эджворт. Тебе когда-нибудь приходила в голову мысль, что мир не вертится вокруг тебя?

— Поверь, я об этом прекрасно осведомлен. В отличие от тебя.

А это еще что значит?

— Прекрати свою дурацкую истерику, будь так добр, — рыкнула Франциска и поморщилась — она звучала совсем как папа. — Не понимаю, почему ты так завелся. Ты сам сказал, что вы не встречаетесь, и у вас нет друг перед другом никаких обязательств. Ты сказал мне это в этой самой комнате. И что бы ни означала твоя бестолковая ремарка, мой мир тоже не вертится вокруг тебя. Тебе не приходило в голову, что я сделала то, что сделала, потому что меня интересует именно Лан?

— Еще что расскажешь? — спросил Майлз, и Франциске захотелось его задушить. — Франциска, мы уже взрослые. Тебе многовато лет, чтобы отбирать у меня любые игрушки, которые мне приглянулись.

Франциска замерла с распахнутым ртом. Это? Это — тот вывод, который он извлек? Как можно быть таким непроходимым кретином?

Это правда — в детстве, когда Франциска заставляла Майлза играть с ней, она всегда забирала ту игрушку, к которой он тянулся в первую очередь. Выхватывала перед носом его любимые фрукты, как-то раз даже книгу попыталась отобрать, но тогда ее остановил суровый папин взгляд — учеба была неприкосновенна.

А Майлз всегда безропотно отдавал, что она требовала, потакал ее детским прихотям и поддавался в шахматы, когда она закатывала истерику. Весь из себя терпеливый и взрослый. Глупый бесхребетный дурак. Майлз никогда не воспринимал ее всерьез. Как будто не понимал, что если уступит ей плюшевую собаку или притворится, что зевнул ферзя, это ничего не изменит. У него было то, что Франциска отобрать никак не могла, — безраздельное внимание папы.

— Если ты правда думаешь, что дело в этом, то ты просто невероятный глупец, — прошипела Франциска.

— А что, нет? — Майлз скрестил руки на груди — надменный и до зубовного скрежета уверенный в своей правоте. Как и всегда. — Я привык тебе уступать, но это переходит всякие границы.

У Франциски в горле запершило от ярости. Майлз говорил с ней как с маленькой избалованной девочкой — да как он смеет?

— Ты мелочный самодовольный индюк! — крикнула она, сжимая чашку до побелевших костяшек, не заботясь о том, что хрупкий фарфор мог треснуть в любую секунду. — Думаешь, твои детски подачки хоть чего-то стоили? Думаешь, мне правда нужны были эти игрушки, которыми завалена вся детская, или несчастные победы в поддавки? Думаешь, это могло заменить то, что папа носился с тобой как с писаной торбой, пока мне доставалось хорошо если ”доброе утро”?

Майлз посерел.

— Ты говоришь о человеке, который убил моего отца, — сказал он зловеще тихо. — Из-за которого я пятнадцать лет думал, что это я виноват в его смерти, и который в итоге попытался повесить на меня это убийство.

— Я говорю о своем отце!

Фарфоровая чашка полетела в стену и разлетелась водопадом осколков. Майлз вздрогнул, ошпаренный ее яростью.

— Думаешь, мне было легко? — голос дрожал и ломался — непозволительно, непозволительно, Франциска фон Карма не имела права... — Узнать, что все было ложью? Все разговоры про идеальность, про то, что наш святой долг — карать преступников? Думаешь, мне было легко узнать, что папа был лжецом и убийцей?