Точка невозврата (2/2)

***</p>

После случившейся потасовки в хижину отшельника прибыли Киндред. Они застали Витуса в ослабленном состоянии. Раны уже затянулись, но герой ощущал себя, словно насухо выжатая тряпка. По настоянию старика (ему, наконец, помогли), мужчине споили несколько отвратных на вкус снадобий. Это помогло частично восстановить силы.

— Здраво наш малой ему пёрышки поотрывал, — прорычал Волк, с отвращением осматривая труп Ворона. — Говорил тебе: рано или поздно это случится. Нужно было прийти раньше, поднатаскать Витуса...

— Заткнись, — неожиданно для себя вспыхнула Овечка. — Помоги дефектному.

Женщине, как и любой матери, было тяжело смотреть на страдания своего чада. Она расположилась подле Витуса, разглаживая быстро затягивающиеся рубцы. Чувство вины не давало ей покоя, и каждое новое прикосновение к отпрыску вызывало эмоциональную эскплозию в сердце Овечки.

— Моя любовь — моё проклятье.

***</p>

— Мама, это ты?

— Я тоже здесь!

— И вы, дядя Волк, тут? Как же я рад вас видеть, но, — женщина пыталась прижать очнувшегося Витуса, но он старательно избегал этих объятий объятий, — Но прошу: добейте меня.

— Бредит, — вмешался старик, раскуривая очередную сигару.

— …Добейте меня признанием. Будьте честны, — продолжил мужчина. — Вы знали правду, или Ворон и вас ввёл в заблуждение? Ох, мамочка, ты молчишь, значит...

— Нет, Витус, конечно, нет, — сын обмяк в объятиях женщины, позволяя собой располагать. — Ни я, ни Волк не желаем тебе зла. В кознях Ворона мы не участвовали, но были вынуждены исполнять волю Матери.

— За своё коварство, — прорычал Волк, кидая взгляд на труп, — он поплатился. Но для него смерть, что для тебя сон. Это негодяй ещё явится, будь уверен, малой.

— Значит, это ещё не конец?

— Конец наступает только после смерти, всё остальное — путь, — начала Овечка. — Тебе не стоит опасаться Ворона, по крайней мере, в ближайшем будущем. Матерь его восстановит, он возлагает слишком большие надежды на тебя, поэтому не станет выдавать.

— Матерь, — мужчина почувствовал вмешательство Овида, но он не сумел выйти на первый план. — Острова. Точно. Мне нужно на Острова.

— Бредит, — повторил старик.

— Нет. Старик, ты мне рассказывал про столицу, про Матерь, про души. О, мамочка, не смотри на него так, не скаль клыки, дядя Волк, он сделал это по моей просьбе. Если существует способ договорится с ней — следует им воспользоваться. Нет, мама, не нужно меня отговаривать. Я уже не ребёнок и волен сам принимать решения.

— Ты и правда вырос, — задумчиво произнесла Овечка, прижимая голову сына. — Но каким бы большим ты ни был, время ещё не пришло. Что за коварство отправлять на верную смерть любимого сына, убеждая его и себя в успехе этой поистине безумной затеи. Способны ли матеря, людские душонки к подобному предательству? Я не способна.

***</p>

По прошествию трёх дней Витус был готов отправляться в путь. Если быть до конца откровенными, герой уже давно мог отбыть, но всячески тянул время: хотел подольше побыть с Киндред. Но чем больше времени он проводил с Овечкой и Волком, тем меньше оставалось причин для поездки на Острова. Однажды утром Овид сломил его нерешительность; братья твёрдо решили, что пора сделать шаг вперёд. Настал час прощания. И в одно прекрасное утро Гальего пожал руку отшельнику, обнял Овечку, погладил Волка и отправился в Туулу с намерением воспользоваться бригом брата. По пути ему повстречались Тифон и Тумба. Он привлёк их внимание знакомой читателю фразой:

— А ну пшли сюда, псы безмозглые!

Подобное поведение было своего рода игрой для Витуса. Он понимал, что сыскал славу богатого приезжего, а потому вжился в роль и вёл себя, как настоящий барон. Герой унижал, но только для вида. Его лицо зачастую говорило совсем о другом.

— Я отбываю. Мне нужно забрать вещи из лачужки, — начал Гальего, когда рыбаки подошли к нему. — И доставить их, сопровождая меня в порт. Плачу по сто динаров на лапу. Договорились?

***</p>

— Тифон, харе дрожать, как осиновый лист, лучше крепче телегу держи.

— А как не дрожать-то, Тумба? Мы дожидаемся господина среди сгоревшего селения, где смердит трупной вонью и повсюду кровь.

— Не смотри на кровь, смотри на лачужку. Ох, и знатно же оно обгорела. И чего здесь удумал брать господин? Как зашёл внутрь, так уже несколько минут там ходит. Может, деньги забирает?

— Не знаю, Тифон, ох, не знаю. У богатых свои причуды, кто ж их поймёт, — после недолгого молчания, хлопец продолжил. — Совестно мне.

— За червя в компоте?

— Нет, то другое, шутки ради ведь. Я как вспомню того жупеля... Кажется мне, что это мы... Ну, того...

— Замолчи, Тумба. Мы поступили, как честные люди, а если этот господин насолил кому, так кто ж скажет, что это наша вина? Всё, молчок. Он возвращается!

***</p>

— Так, значит, уважаемый господин, вы отплываете?

— Да.

— И, стало быть, жёнушку свою забираете? Ай, Тумба, ты чего бьёшься!

— Она погибла, — наиграно-холодно ответил Витус. — Я буду нести траур в Ноксусе.

— Ох, мои соболезнования, господин. Ужасное напастье про...

— Стоп, — скомандовал Витус, расположившийся на тележке. — Это ведь там поля мака? Заплачу ещё сто динаров за букет цветов.

***</p>

— А, всё-таки, добрый этот господин, — говорил Тумба вместе с другом, сидящий на причале, смотря вслед уходящему судну. — Оставил нам не двести, а тысячу динаров.

— Откупился, — парировал Тифон. — Ворожея говорит: коль на душе тяжело, человек пытается задобрить духов через себе подобных.

— Тьфу на тебя! Вот что ты пристал к этому господину? Как краб за задницу укусил, да не отпускаешь!

— Я-то чего? Я ничего! Я просто говорю, мол, добрый господин, но не чистый.

— Пусть так. Знаешь, Тифон, что-то мне подсказывает, что мы его больше не увидим. Даже грустно как-то.

— Твоя правда, Тумба, твоя правда... Но чего грустить-то? Где бы ни был этот господин, уж он-то точно не пропадёт!

Вскоре судно скрылось за линией горизонта, оставляя за собой след из маковых листьев, раз и навсегда вычёркивая Витуса Гальего из жизни Ионии...