Глава 24. (1/2)

Густой, как молоко, туман укрывал все вокруг и заглушал все звуки. В абсолютной тишине, казалось, должно было быть слышно, как шевелится трава - но, как ни старалась, она не могла уловить ни шороха, ни даже звука собственных шагов.

Вдруг откуда-то справа донеслось журчание воды. Тихое, приглушенное - но это было единственным ориентиром в этой молочно-белой реальности, и она пошла на звук.

Где-то неподалеку, оглушительно хлопая крыльями, пролетела птица - и вновь воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь далеким журчанием.

Высокая трава оплетала ноги, мягкий, влажный грунт проседал так, что с каждым шагом она все больше вязла в нем - но продолжала идти вперед, не зная, куда идет и зачем.

Откуда-то позади донесся слабый, едва различимый оклик - она развернулась в ту сторону, но голос уже затихал вдали, и даже невозможно было понять, кто звал её - женщина или мужчина. Зов не повторился - и, поколебавшись, она выбрала продолжить свой путь.

Трава становилась все выше и выше, и каждый шаг давался все сложнее - она продолжала идти.

Внезапно все закончилось. Исчезла трава. Стихло журчание. Перед ней был берег реки, что несла свои воды абсолютно бесшумно. Не пели птицы. Не шумел ветер. Не шуршала мелкая галька под ногами. Словно кто-то просто выключил звук, выкрутив переключатель громкости на ноль.

На берегу стояла палатка - брошенная, одинокая, истрепанная ветрами и непогодой, как будто тот, кто её поставил, ушел много лет назад и не смог вернуться.

Она осторожно откинула край полога в сторону и вошла.

Кромешную тьму внутри освещал яркими алыми всполохами замерший на столе, словно в стоп-кадре из фильма, вредноскоп. В этом зловещем кровавом свете отчетливо виднелись грязные следы на полу, раскрытый, с вывернутыми внутренностями рюкзак под одним из стульев, разбросанные повсюду вещи. Остро пахло застарелой кошачьей мочой. Она подошла ближе: на столе лежала раскрытая на середине книжка, написанная древними рунами, и надкушенное зеленое яблоко.

Вдруг снаружи раздались шаги. В тишине они казались слишком, как-то неправильно громкими и приближались - решительно и неотвратимо.

Ей стало страшно. Рука потянулась к волшебной палочке - но карман оказался пуст. Она была здесь одна - и абсолютно беззащитна. Что бы ни произошло сейчас - все останется здесь, так же, как эта палатка. Никто никогда не найдет их. Не узнает, что случилось.

Шаги приближались - и она отступила назад, во тьму, вжалась в тонкую, зыбкую, ненадежную тканевую стенку палатки. Казалось, если она замрет, застынет неподвижно, перестанет даже дышать - её не заметят. Оставят. Уйдут.

Внезапно оно остановилось, не дойдя до палатки всего пары шагов. Сердце стучало, как бешеное, и в тишине эти удары, казалось разносились гулкой барабанной дробью на много миль вокруг. Но снаружи было все так же тихо.

Из-за спины взметнулась стайка маленьких ярко-желтых птичек. Словно выпущенные снаряды, устремились они к выходу из палатки, в попытке атаковать, защитить её от неизбежного - но, наткнувшись на невидимую преграду, осыпались крохотными комками перьев и смятой плоти на пол.

И тут снаружи раздался голос. Звонкий, нежный, девичий.

- Бон-Бон!..

***</p>

Гермиона проснулась совершенно разбитой, с бешено колотящимся сердцем.

Дурацкий сон оставил после себя сосущее чувство беспомощности, страха и одиночества, и, как ни старалась она от него отмахнуться - никак не шел из головы и мешал сосредоточиться на вещах, которые сейчас были по-настоящему важными.

После душа гриффиндорка прошла в гардеробную, распахнула дверцу того шкафа, где висела её старая одежда - но ничего похожего на неё не обнаружила. Полки, вешалки, ящики - все было занято тем, что купила для неё Нарцисса. Не осталось ни джинсов, ни толстовок, ни её прежних юбок и блузок. Даже почти новые туфли на низком устойчивом каблуке - и те пропали.

- Эмили! - повернулась она к горничной, раскладывавшей на туалетном столике расчески и шпильки. - Где вся моя прежняя одежда?

- Ой, - растерянно пискнула та. - А миссис Малфой велела от неё избавиться... Она сказала, что теперь в ней больше нет надобности.

- Эмили, - безуспешно пытаясь подавить растущее раздражение, процедила Гермиона. - Скажи мне, это была одежда миссис Малфой?

- Нет, мэм, - еще более растерянно пробормотала горничная. - Ваша, мэм. Но…

- Без ”но”! - оборвала готовый вот-вот вырваться изо рта несчастной поток оправданий рассерженная гриффиндорка. - Впредь будь любезна обо всем, что касается меня и моих вещей, спрашивать сперва у меня! Где теперь моя одежда? И от чего еще ты по приказу Нарциссы ”избавилась”?

- Её отдали, мэм, - проблеяла Эмили. - На благотворительность, мэм… Но, кроме одежды, обуви и сумок я ничего не трогала, ничего, клянусь вам!

- И сумок?.. - севшим голосом проговорила Гермиона. - И моя бисерная сумочка?..

- Нет-нет, эта лежит вон там, в ящике! - поспешила успокоить её горничная. - Миссис Малфой говорила только о тех сумках, которым куплена замена, а эта ведь вечерняя, их же много не бывает…

- И на том спасибо, - не скрывая облегчения, выдохнула шатенка. - Но с этого момента…

- Я все поняла, мэм, и больше ни за что не буду! - взмолилась Эмили. - Простите Мерлина ради, мэм!..

- Ладно уж, - отмахнулась Гермиона. - Что сделано, то сделано…

Поневоле ей снова пришлось надеть новые вещи, которые теперь казались не только чем-то чуждым, но и унизительным - однако выбора не было. Позволив Эмили причесать себя и даже нанести легкий макияж, чтобы скрыть следы беспокойной ночи, Гермиона мысленно повторила про себя план действий и спустилась в столовую.

Вся семья Малфоев уже была в сборе. Нарцисса и Люциус вполголоса вели беседу между собой, а Драко полностью скрылся за листами ”Ежедневного Пророка”.

- Что-нибудь интересное? - тихо спросила она.

- Ничего, - ровным тоном ответил ей Малфой, после чего свернул газету и приступил к завтраку.

Не успела она сесть, как дворецкий подал ей конверт, подписанный знакомым почерком Гарри - правда, с годами он стал, кажется, еще неразборчивее.

- Ну, как все прошло вчера? - живо поинтересовалась Нарцисса у молодых супругов.