Врач врачу не врач, (1/2)
— Зачем ты делаешь из себя монстра?
— Мне будет лучше вне больницы.
— Где? На заводе? Какой толк от врача на производстве?
Она всегда стойко говорила в лицо при потери пациента — одним больше, одним меньше: я врач, и на моих глазах будут выживать и умирать тысячи.
Неэтично и грубо.
— Егоршин, это отговорки. Ты не делаешь одолжение десятку погибших — ты ведëшь на эшафот тысячи выживших. Я не умею понимать и успокаивать — поэтому и говорю это. Мне омерзительны разбитые люди.
Она ненавидела сломленный взгляд перед собой — она терялась в зареве гордости Руслана пару дней назад.
— Я совершил ошибку: такие врачи только на заводе и полезны.
— А ты и вправду омерзителен.
Ладонь смяла почти до трещин ткань рубашки Егоршина.
— Чего ты этим добьёшься?
Яростные глаза сверкнули в последний раз. Такой липкой выдавленной улыбки на еë лице нет — на замену пришëл горький оскал.
Первый удар наотмашь рассек лицо, стекая тëмными каплями по коже.
— Я повторяю: зачем ты строишь из себя монстра? Это позволяет делать себе поблажки? Да чем же ты тогда лучше тех, кто делает такие ошибки намеренно?
Она разобьёт его лицо, но она услышит очередное препирательство и увидит в его глазах ярость в истинном обличии.
Если надо, она выстрелит первой.
А он молчал: да столько в этом молчании было столько отчаяния и покорности, что еë рука дрогнула.
Руки Ани не тряслись, как после бессонной ночи дежурства. Куницина задыхалась в ярости, смотря в пустые глаза напротив.
Она не будет жалеть — не его: разбитого, запутавшегося в клубах смерти Егоршина.
И Аня знала — разбивая в кровь его скулы, он подпустил еë на три шага ближе: а обычно и пяти не выдерживает.
Руслан был искренне одинок в своих принципах: он отвергает и будет отвергнутым. Куницина позаботиться об этом.
Он бежал от общества, живя миллионными томами о врачебных ошибках.
Когда между их носами оставалось несколько сантиметров, она прошипела сквозь сомкнутые веки:
— Каждому больно и страшно, а тем не менее, твои поблажки от этого менее аморальней не стают.
Она закрывает глаза, что бы не выдать страх перед телами еë пациентов в морге.
Они знали каждую чужую повадку, но так и не приняли их— сломленные принципы и открытая неэтичность никогда не полюбились бы друг другу.
В еë чертах всегда было что-то фальшивое, неправильное и слишком простое, что бы понять. Куницина не станет слушать, что художник бросил рисование из-за сломленных рук — скорее сама из пассивной агрессии доломает.
В его чертах всегда было что-то искренне благородное, гордое и омерзительно сложное. Егоршин не станет слушать, что люди не в силах изменить свою жизнь — выдрет с корнем свой шанс ухватиться за лучшее.
Делить на двоих разбитые детские мечты было сложно — они слишком разные. Одни надёжно склеены лживыми прищурами, а другие собственноручно разбиты об капельницы.
Делить одну должность на двоих тоже было тяжело: недо-вирусолог, ака недо-невролог Аня резал тихо и в ночи, когда принципиальный Руслан рубал без раздумий.
А ведь любовь к эпидемиологии она потопила в миллионных упрëках о неправильном выборе. Сейчас, смотря в ненавистные глаза, она выбивала второй билет на правильное решение для другого.
А ведь даже с темы, почему она так и не стала вирусологом, Аня раздражённо посмеялась и мягко сощурила глаза.
— А знаешь — к чëрту. У каждого своя рана.
Без ладоней на рубашке было до омерзения пусто, а без сверкающих глаз перед собой было до дрожи страшно.
Она на доли секунды прижалась лбом к лбу, позволяя чужой крови течь по острым чертам, пачкать волосы и сдирать кожу след за каплями.
А ведь когда-то он так же хватался за еë свитер, в ярости желая разглядеть в глазах настоящие мысли. Сейчас же она без слов знала о нëм всë.