Глава 17 (1/2)

Близящийся воскресный вечер собрал в Альберт-Доке толпы и людей, и нелюдей. И как точно пообещал Никки, привёзший их на набережную, здесь было ветрено и ярко от бьющихся на ветру шёлковых флажков. Доменик и Фрэй прекратили переваливаться через колясочные поручни, задрали головы вверх и долго-долго следили глазами за флажковыми растяжками.

— Похожи на цветы, да, тётушка Сесиль? — спросил Адам.

— Ты прав, дорогой. Хочешь, натянем такие в патио?

Адам согласно мотанул головой и напомнил:

— И ещё мороженого хочу.

— А пару кругов в чёртовом колесе? — Сесиль отдала коляску Джону, сама взяла Адама за руку, чтобы повести, пока на пристани не найдётся кафе с детской зоной.

— Да, но после мороженого.

— Да ты просто несгибаемый, дружочек, — похвалила Сесиль.

Ветер подхватывал её волосы, крутил и бросал на лицо, плечи и вокруг шеи. Но Сесиль этим не тяготилась, разве что иногда, для передышки, поворачивала голову навстречу потоку, чтобы на секунду-другую освободить лицо от светлой вуали.

По набережной в огромных вазонах цвели совершенно к ветру равнодушные бугенвиллии: сорванные цветы и листья попадались под ногами. Через каждые десять-пятнадцать ярдов встречались тележки со сладостями, с россыпями игрушек и накрепко прикрученными к грузилам связками фольгированных и обыкновенных, но зато всех цветов, воздушных шаров.

Между всем этим, кто во что горазд, работали уличные музыканты.

Адам, увидев одетых в псевдоконцертные фраки скрипачей, вдруг выстроил собственную ассоциацию и спросил, повернувшись к отцу:

— А Кору приведут?

— Приведут, но позже.

— Тогда есть мороженое я буду с Корой. Купишь ей?

— Куплю, — согласился Джон.

Он старался не улыбаться, несмотря на то что Сесиль, зацепив за руку и потянув, требуя склониться, прошептала на ухо:

— Всё, лорд Джон, твой сын пал жертвой. Готовься только тем и заниматься, что тратиться на пирожные и конфеты, удовлетворяя аппетиты растущей женщины.

— Я справлюсь. Пирожные — это не сапфиры от Картье, — сравнил Джон.

— Так то пока… — весело повела глазами Сесиль.

Сквозь запахи жжёного сахара, горячего шоколада и кофе пахло речной водой, илистым камнем пристани, чешуёй и топливом для лодочных моторов. В небе и над самым пирсом носились и кричали чайки, воодушевлённые перспективами отхватить кусок. Любой. А для начала те, что, отрывая от булок, кидали в воду дети.

Одна из чаек сквозанула мимо катящихся в коляске младенцев. Доменик испугался, вздрогнув и округлив глаза, а Фрэй, наоборот, взвизгнул и хлопнул пухлыми ладошами в мягкий поручень.

— Мы мещане. Мещане, которые вечером в воскресенье пришли со своим выводком пялиться на толпу и пить в этой же толпе кофе и бутилированную кровь, — сказала Сесиль.

Джон отвёл взгляд от мерно раскачивающихся на тёмной, бликующей солнцем воде ботов, баркасов и яхт, заведённых в периметр дока.

— Я уже в том возрасте, когда меня это устраивает и приносит удовольствие.

— Не скучаешь по бурной молодости?

— Молодости? — Джон хмыкнул. — Молодости? Сесиль, мы только как от силы полгода-год живём спокойно и мирно. Хочу получить удовольствие даже от мещанских будней. Просто вожделею.

Сесиль, если судить по её благодушному взгляду, была настроена абсолютно так же. К тому же подходящее кафе с детским кортом уже нашлось. Адам показывал на него и тянул за руку.

***</p> Пришлось вести Сесиль Сэндхилл от дома на Колледж-Лейн до Виктория-Стрит, где к ведьме и её конунгу присоединились высокий вампир с двойняшками и не похожим на всех остальных мальчиком. Потом конунг высадил Сесиль с коляской и вампира с одним ребёнком у королевского Альберт-Дока.

Подселенец на выверенно безопасном расстоянии держался позади. Присматривался.

Безусловно, его временем была ночь. Но после многих изнуряющих (а такими они были не только для Валери Сэндхилл), причём бесполезно изнуряющих ночей пришлось высунуться днём.

Сесиль сильно походила на себя прежнюю, но и многим отличалась. Она, как подселенец помнил из восприятия когда-то живого Кинси Рондо, идя рядом с вампиром и ведя за руку ребёнка, всё так же легко и беззастенчиво смеялась. Миледи обе всегда много смеялись, шутили и любили остроты. Сесиль оставалась по-прежнему маленькой, стройной и очень живой. Эта живость тянула за собою, как якорь, выброшенный из стопора и намертво держащий корабль рядом.

Новым подселенец посчитал всё то преходящее и проходящее, что люди связывают в своей жизни с одеждой, модными веяниями, сиюминутными пристрастиями и приобретённой компанией. Но настораживало его не это. Было что-то иное. Может, наработанная мощь самой ведьмы. Может, её уверенность в безопасности, которая говорила о том, что страх уже пережитой смерти проработан и существенно ни на что не влияет. Может, странное поведение густой толпы, через которую шли ведьма, вампир и дети, неосознанно расступающейся и дающей дорогу. А может, настораживал и беспокоил аурический принт. Не ведьмы. Он был всё тем же огненным, жарким и плотным. Не детей, которые все трое были словно запечатаны в золотые светящиеся коконы. Подселенец понимал, что Сесиль и Валери поставили на каждого ребёнка защиту. И не одну. Иначе какой прок быть ведьмой, если не окружить безопасностью всех, к кому привязан?

Другим был принт вампира.

Начать с того, что у них, у вампиров, вообще никогда не было никакой ауры. Однажды умершие тела не озаряло ничто. Считать за свет тёмный мёрзлый покров не дальше полудюйма от тел было неправильным. И этот покров исправно вампира с Сесиль Сэндхилл укрывал. Но весь его прошивали нити ослепляющих белых молний. Постоянно клубящаяся грозовая туча, вот на что был похож свет вокруг вампира, за которым шёл подселенец.

Встретить такой свет здесь и в таком необычном контексте — вот что было удивительным.

В астрале богов не было. Там они скучали и туда не заходили. Встретить бога в физическом мире временами было можно, и подселенец с богами сталкивался. Но никогда не видел ничего божественного в попадавшихся ему вампирах.

***</p> Сесиль перестала следить за барахтающимися в поролоновых кубиках Домеником и Фрэйем, потому что знала, Джон слышит и их, и Адама. Она отвернулась с чашкой кофе и стала любоваться оживлённой Мёрси.

Джон молча пил кровь из бутылки. Медитативность Сесиль и собственное безмолвие устраивали. Попеременно среди игрушек, в шариковом бассейне или в мягком городке сопели, кряхтели и шлёпались младенцы. Адам, дожидаясь Коры и мороженого, назначил себя старшим из трёх и добровольно за Домеником и Фрэйем присматривал. Иногда он, повиснув руками за страховочную сетку, прижимался к той лицом и кричал «папа, я тут». А дождавшись кивка и улыбки, снова убегал.

Когда Джон услышал «папа не разрешает нам говорить с чужими» и не по-хорошему вкрадчивое «твой папа прав: чужие бывают очень опасны», Сесиль уже успела кофе допить, а сам он допил кровь. Развернувшись на скамейке, Джон взглядом мгновенно отыскал Адама. И «чужого», с которым сын говорить отказывался.

«Чужой» присел у борта бассейна с шариками и держал маленького Фрэйя за пухлую руку.

Джон встал.

Сесиль, привлечённая движением, повернула голову.

Мгновенная перемена, сделавшая её почти неузнаваемой, убедила Джона, что Сесиль узнала «чужого», несмотря на отзеркаливающие «рейбены» и то, что сам Джон его никогда в окружении ни одной из Сэндхилл не видел. На лице её отразились чувства, которые Джон даже не сразу опознал, потому что ничего подобного прежде на её лице и не видел: страх, отвращение, злоба и бессилие. Все они сменяли друг друга, говоря только об одном: «чужого» от детей нужно держать подальше.

Джон знал, что детям мало что могло по-настоящему грозить, и тем более его поразила реакция Сесиль. Уж если она боялась, так «чужой» оказывался кем-то или чем-то из ряда вон выходящим. Вряд ли он просто неприятный человек. Да вряд ли он и человек. Не вампир. Своих Джон чувствовал. Волшебник? Ну может быть. Только очень могущественный. Просто невероятно, если сама миледи Сэндхилл с лица сошла.

— Джон… — прошептала Сесиль. — Твою… Боже, Джон…

Все размышления о происходящем и анализ ситуации, как оно и бывает, уложились у Джона Сойера в секунду-другую. И не успела Сесиль связно закончить оборванной фразы, как он уже вынул Фрэйя из бассейна, попутно вытянув детскую руку из высохшей и будто пергаментной руки «чужого».

— Адам, уйди к Сесиль, — сказал Джон.

Дважды повторять не пришлось. Адама как ветром сдуло.

«Чужой» поднялся, медленно и неспеша, одёрнул, скорее для вида, чем по необходимости, джинсовую ветровку и только после этого посмотрел на Джона.

Действительно, кожа у так необычно подействовавшего на самообладание Сесиль была невероятно состарена. Тонкая, жёлтая той желтизной, какая достаётся покойникам, покрытая сухой сетью морщин. Волосы росли редко и, скорее, проплешинами.

Джон не видел его глаз, и что-то подсказывало: это даже хорошо.

Взяв Фрэйя за запястье, которое побывало в старческой руке, Джон огладил его, проверяя на гладкость и отсутствие царапин, в то же время не спуская взгляда со стоящего возле. Кроме всего прочего, очень отвлекал запах. «Чужой» смердел. И всё усугубилось, стоило ему открыть рот и произнести:

— Ваши мальчики в порядке. Их руки, ноги и всё остальное. Все их маленькие тела. Дети мне не подходят. Вырасти со мною они не смогут, так что просто потрачу время…

— Убирайся, — жёстко бросил Джон.

«Чужой» улыбнулся. Рот с чёрными, изъеденными зубами был отвратителен.

Сесиль наконец, собравшись, оказалась рядом и забрала сына к себе на руки.

«Чужой» повернул к ней лицо.

— Здравствуй, миледи.

— Съеби отсюда, — вместо «здравствуйте» сказала Сесиль.

— Не стоит так бояться. Волею случая получилось, что ты мне теперь не нужна.

— Вот и проваливай, — кошачье шипение.

Сесиль, становясь собою, изо всех сил пыталась понять, кто перед нею. Она видела невероятно изношенное тело Кинси Рондо, но самого Рондо в том не было. Человеком, а тем более магом, и не пахло. Была сущность, что вовсю телом попользовалась и теперь таскала его за собою, будто собственную могилу. Но что за сущность и откуда?

— Чем бы ты ни было, уёбывай туда, откуда тебя принесло, — Сесиль отошла чуть дальше, относя Фрэйя и отмечая, что Доменик уполз далеко в городок, где, тыча пальцем в брякающие лапки, увлёкся музыкальной сороконожкой.

— Уже не могу. Это тело мало на что годится. А знала бы ты, как удобно в вас, людях, кататься. До поры до времени, конечно.

— Кто это? — не выдержал Джон.