Глава 1 (1/2)

Белая кожа Сесиль, крошки Сесиль, её неразлучной сестры Сесиль, расползалась под ладонями Валери, стоило коснуться. Но Валери знала, что дело не в её прикосновениях, не в её смертоносных, полных чистой боли, руках. Потому что этих рук она ещё не получила. Дело было в другом. Самом, что ни на есть, тривиальном. В смерти.

Сесиль умирала у неё на руках, сколько ни пыталась Валери ту удержать. Когда истаяла белая кожа, открылось полное крови то, что кожа скрывала. Кровь сочно напитала шёлковые юбки как платья самой Сесиль, так и платья Валери. Ярко-алый шёлк почернел и отяжелел так, что облепил и сковал колени, словно и вправду знал, что Валери не сдвинется ни на дюйм с этого места, предпочтя окаменеть, нежели продолжить жить одной в мире, где Сесиль нет.

Чёрная, местами выжженная до дымящейся травы и сучьев земля впитала кровь. Валери видела, что под корсажем прежде светлого, голубого платья, которое она продолжала сгребать и прижимать к себе, оставалось всё меньше: теперь уже только рёбра и запрокидывающийся на слабеющих шейных позвонках череп. Глазницы его сине истаяли, отняв у Валери возможность видеть остекленевшие и гротескно округлившиеся голубые глаза сестры.

Краем осознания Валери знала о себе всё, чувствовала всё и отдавала отчёт каждому своему движению. Перепуганная до полусмерти случившимся, по-женски орущая и обливающаяся слезами, с руками, ходящими ходуном, она слышала, как, громко и почти шёпотом, раз за разом повторяет одно и то же: «Помоги мне!»

Тем же краем осознания Валери чувствовала, почти невыносимо и раздражающе, почти физически, что палач рядом. Она видела его, когда Сесиль упала. Но сейчас Валери совершенно не находила в себе сил, чтобы точно найти убившего Сесиль. Сил оставалось только для того, чтобы удерживать останки и кричать.

Волшебный некроз съел тело Сесиль за минуту-другую, оставив после себя нетронутыми лишь одежду да золотую роскошь волос, что растеклась по той же земле, в которую ушла кровь.

Валери закричала на пределе всех человеческих и ведьминых сил. Никогда она так не рыдала. Ей почудилось, что на голове вырос ковыль и закачались засохшие, сожжённые солнцем чёрные маки. На ресницах свили гнёзда птицы и словно десятилетие за десятилетием выводили птенцов. Длинные алые когти, пропоров голубые, окровавленные тряпки, одеревенели, пальцы покрылись корой и трещинами и проросли корнями в землю. Всё тело налилось земляной тяжестью, вплоть до того, что нос высунулся скальным краешком из грохочущего водопада. Внутри вместо лёгких болтались безъязыкие колокола. Одежда Валери, под гнётом времени, стала сухими листьями, занесёнными снегом, а волосы — диким укропом. Глаза Валери вот-вот должны были стать осколками тёмного витражного стекла забытого в чаще храма. Вокруг не осталось ни воздуха, ни жизни, а сама она была такой столетиями. Или так бы точно случилось. Когда бы острым звёздным светом в костяной пыли не блеснула искра. Один в один что далёкая небесная Венера на вечернем горизонте, за которой всё детство, стоя рядом и держась за руки, можно было следить из болот.

Искра билась, словно сердце. Она была прекрасна. И тоже умирала, готовясь вот-вот погаснуть.

Валери согнулась и схватила её ртом. Вдохнула, чувствуя, как остро пошло в горле и дальше, а потом застряло под колотящимся на пределе сердцем и там же свернулось. Что там бывает под сердцем у женщин? А у ведьм? На сердце — камень, у сердца — змея, а под сердцем — ребёнок.

Всё это время она продолжала кричать и плакать. Но уже по инерции. Как и по инерции выдохнула последнее «помоги мне».

***</p>

— Конечно, детка, я тебе помогу. Я всегда тебе помогу, ты же знаешь, — пообещал Элек, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, потому что, сидя в кровати, держал Валери на коленях.

От Элека было тепло, надёжно и безопасно. Об Элека можно было вытереть мокрые лицо и нос. И на Элеке можно было продолжать сидеть сколько угодно, потому что огромный и с давних-давних времён удобный. Он держал Валери крепко, но мягко, успевая и качать, и поглаживать пальцами скользкую атласную бретельку её ночной сорочки.

Валери попыталась высвободиться, но не получилось. Судя по всему, Элек решил, что последствия кошмара ещё не откачаны и покачать нужно ещё.

— Ты посиди, миледи, не прыгай.

Валери обернулась. Попыталась, во всяком случае. Увидеть не увидела, но почувствовала, как тёплая ладонь Иво улеглась между лопаток, а потом заскользнула пальцами на плечо.

— Из рук конунга Элека Милднайта до сих пор не выпрыгнуло ни одного младенца, будь то сойеровский или наш. Так что ты уж подавно не пытайся.

Валери смешливо хмыкнула и всё же развернулась на коленях.

Иво лежал боком и приподнявшись на локте. Он разглядывал Валери и Элека свесив голову. Одеяло закрывало его до груди.

Валери поняла по взгляду Иво, что он не против объяснений, но настаивать не будет.

— Мои поздравления, — прогудел Элек, — теперь ты знаешь о том, чего боится Валери. И даже это увидел.

— Кошмаров? — засомневался Иво.

— Если бы, — фыркнул Элек и наконец расцепил ручищи.

Валери выскользнула в постель и откатилась под поднятое Иво одеяло.

— Того, что этот кошмар вызывает. Вызывало, — поправился Элек. И сказал уже Валери: — Давно, однако ж, я за тобою такого не слышал.

— Я не разбудила детей, — заметила Валери.

— Я быстро тебя обезвредил, — пошутил Элек.

Валери слабо улыбнулась, одновременно разворачиваясь и прижимаясь спиною к Иво. Протянула руку и положила ладонь Элеку на щеку. Погладила.

— Ты незаменим, милый. Но как хорошо, что с детьми сегодня Сесиль.

С младенцами, если те не оставались в многодетной детской, дежурили по-очереди. Сегодняшней ночью с ними спали Никки и Сесиль.

Иво обнял Валери и поджал к себе. Проговорил губами в волосы на её макушке:

— Так что вызывает твои кошмары?

— Кто, — секунду погодя ответила Валери. — Кинси Рондо.

***</p>

Льюис Фаррел и Роджер Финч делили одно жильё на двоих и в то время, как снюхались с Новотным, и в то время, как стали вампирами; остались вместе и после смерти Даниэля. Однозначно, что в совместном быту крылось множество преимуществ, начиная с обыденных расходов по оплате счетов и заканчивая возможностью разделить друг с другом чувство утраты по безвозвратно умершему родителю.

«Как-никак кровные узы, пусть отец и был тем, скучать о ком любому порядочному джентльмену не престало», — подытожил Роджер в одной из бесед, что возникали между ним и Льюисом как между давними сожителями и кровными родственниками.

Разве что сами Фаррел и Финч джентльменами назвать себя не могли. Во-первых таких и не было в человеческом роду ни у одного. Дед и отец Фаррела грузили уголь в доках Мёрси, а Финч вообще не знал ни своего деда, ни даже отца. Родился от проститутки с Хейворт-Стрит, там рос, там же встретился с Льюисом.

Это теперь они могли позволить себе владеть квартирой в Садах Св. Иоанна, джентльменами прикидываясь. Но оба помнили и о «во-вторых». Во-вторых была страсть, на которую при дворе сюзерена Бауэра смотрели как на приемлемое зло и из-за близости Фаррела и Финча к Новотному, и из-за царивших там бесчеловечных нравов в принципе. После же того как страшенный ледяной грендель ведьмы Валери Сэндхилл сровнял «Золотую гордость» с землёю, похоронив под обломками весь двор сюзерена, идти на поводу страсти стало сложнее, а то и вовсе невозможно.

«Палата лордов и сам лорд-канцлер Хейг сваляли такого дурака, когда не казнили Джона Сойера, просто выкатив ему штраф от муниципалитета. А потом ещё и посадили в кресло сюзерена», — некотролируемо сморщился Льюис, катая в ладони бутылку с синтетикой и, скорее машинально, чем осознанно, скользя взглядом по верхушкам деревьев, украшенных нитками голубых гирлянд. Близилось рождество.

Кто бы вообще мог подумать, что с рождением своих невероятных детишек теперь уже сюзерен Джон Сойер сделает всё, что было в его силах, только бы лишить таких, как Льюис Фаррел, утех с несовершеннолетними. А мог Джон Сойер многое. Если быть точным, то многое могли его ведьмы, конунги его ведьм, вампиры его ведьм и фамильяры его же ведьм или «прихвостни», как, не смущаясь, называли себя Кот и Ялу. Так что выходило, что Сойер хорош чужими руками жар загребать.

«Кабы не его лён, пизда пришла и ему самому, и его хуй пойми откуда взявшемуся мужу. Да это понятно, откуда того привезли. Ничего путного из Штатов никогда не прилетало», — с неистребимым снобизмом, свойственным даже последнему отребью, вышедшему из доков, но рождённому британцем, приговорил Роджер.