What's wrong with you? (2/2)
— Сегодня последний день. Когда ты его купил? В субботу?
— Нет, в пятницу.
Сону не сдерживается от возмущённого восклицания. Получалось, намеренно скрыл, что в холодильнике стоял торт и не подумал делиться. С его стороны несправедливо прятать сладость и не предложить тогда, когда собрались впятером и неплохо повеселились, хоть и разошлись довольно рано.
Переживания за Чонвона полностью не отпускают. Джей, без всяких сомнений, хороший человек, но нетерпеливый и порой грубый. Как он сумеет встречаться с тем, с кем необходимо быть терпеливым? Веселиться и не брать ответственность можно, однако не когда этим ты причинишь боль человеку, коего жизнь и без того наказывает.
Поначалу кажется, что всё по плечу, а затем выясняется, что симпатии мало, как и мало сексуального влечения. Сону, к сожалению, заметил, как Чонсон всячески пытался сделать так, чтобы Чонвон — слепой — посмотрел на него. Предпочитая не вмешиваться без надобности и держать дистанцию, позволять человеку самому принимать решения, из последнего разговора с Хисыном открыл для себя неожиданное.
Почему конкретно Чонсон буквально кипел от злости и как грубо высказывался о Чонвоне, не заметив очевидного. А когда поссорятся, что случится в таком случае? Раздавит словами?
Никоим образом не в обиду, но Джею нужен человек, который станет его тенью. Кто-то нежный, глядящий на него с широко распахнутыми и безумно влюблёнными глазами, тихий. Из кого реально вылепить любую фигуру, кто будет успокаивать, а не разжигать огонь. И это естественно — гармония важна, «взаимозамещаемость» во многих вещах и терпение. Чонвон же под данное описание ни капельки не подходит.
— Я купил для тебя, — нечитаемая усмешка. — Думал, ты останешься, и мы вместе посмотрим что-нибудь, поедим…
— Ты же не обиделся на меня, потому что я не остался? — Сону заливисто смеётся и стирает крем с уголка губ. И самое абсолютно непредсказуемое, что юмор не оценен по достоинству. Сонхун складывает руки на груди и прислоняется к кухонной тумбе. Глаза в пол — странно.
— Я не планировал в тот день видеться с кем-то, кроме тебя.
Губы машинально кривятся. Ощущение знакомо — когда проснулись вместе, и оказался зажатым в стальных объятиях.
— Что ты хочешь сказать?
— Что хочу чаще быть с тобой наедине, — чуть тише. — Только с тобой.
Кусочек торта приторной сладостью остаётся на языке. Святое правило: когда спрашиваешь что-то, готовься получить любой ответ. Сону же поступил весьма самонадеянно, отчего прямо сейчас молчал с набитым ртом и не знал, что стоило бы предпринять.
Что это значит?
Может, взаправду десерт просрочен. И не зря человечество сделало резкий скачок, чтобы придумать телефоны. По крайней мере, через трубку собеседник не видит, как дрожит рука, в которой держишь ложку. Непонимание отпечатывается по всему телу ярко-красными буквами.
— Ладно, забудь, — отрицательно качает головой и скупо улыбается, словно старается перескочить на тему менее волнительную, не вгоняющую в ступор, последствием чего становится неловкое молчание. — Прости меня, я что-то себе накрутил и… Хочешь чай или кофе?
— Чай, пожалуйста.
Сонхуну неприятно продолжать, он смотрит куда угодно, но не в лицо. Сону неприятно, что сердце бьётся сильнее обычного, потому подыгрывает. Неловких моментов становится больше и больше — процесс накопления перерастает в снежный ком.
Младшему зима не то чтобы нравится.
***</p>
В музыке — особенно любимой — всегда было что-то особенное. И Чонвон не мог бы со стопроцентной уверенностью сказать, что без слуха был бы более счастлив, нежели сейчас. Безусловно, наличие зрения делает жизнь проще, ярче и открывает новые горизонты, потерянные вместе с возможностью видеть.
И всё-таки сложно.
Чонвон в каком-то извращённом эквиваленте привык получать повышенное внимание от сочувствующих, родственников и друзей. Людей нельзя винить в том, что после трагедии именно они почему-то начинают ощущать себя ответственными, горечь вины оседает и на них, заставляя сердце болезненно сжиматься. Но нечто оставалось непонятным для него, выбивалось из установки.
Одиночные выпады доброты — ладно, проехали. Сострадание и «сядьте, пожалуйста, на моё место» тоже вполне объяснимы, учитывая что нормы приличия и исконное сочувствие живы в глубине души каждого человека. Волонтёры и социальные работники, имеющие просто детей или близких с подобным недугом — вот почему от них исходят «жесты доброй воли». А у Чонсона нет ни единой причины быть настолько хорошим и тратить своё время, не требуя ничего взамен.
Пока что не требуя, ведь мотивы куда прозаичнее. Впрочем, Чонвон не станет разыгрывать жертву или безрассудно обманутого, потому как старший ничего не обещал. Ему же плюс в карму — отсутствие пустых обещаний перекрывает будущий обман.
Незачем красивому, молодому, богатому, успешному и здоровому человеку заводить настоящие отношения с инвалидом, который и оплатить-то ничем, кроме собственного тела, не сумеет. Чонвон ведёт социальную жизнь, но после пары часов в клубе для слепых чувствует усталость — долгое время быть в больших компаниях у него не получается; умеет делать много чего, но раздражается, когда что-либо не получается, и замыкается в себе, дабы остыть.
Это бесполезная борьба с глухой стеной. У тебя есть глаза, а они не видят ни черта по твоей вине.
Мелодия звонка обрывается мысль чересчур резко. Чонвон лениво разлепляет веки — привычная темнота — и нажимает «принять», не думая даже, кем может быть абонент. Навскидку сейчас около четырёх часов, поэтому стоит услышать знакомый голос, как снова убеждается в том, что чувствует время правильно:
— Привет.
Чонвон лишь мычит в трубку оттягивает немного ткань домашней футболки в районе груди, чтобы вернуться в реальность. Нужно перестать грезить о былом, ведь на то воля момента — подумаешь, глупые мечты, коим не суждено сбыться ввиду множества причин.
Искренне хотел бы со спокойной совестью принимать ухаживания Чонсона, но знание итога мерзким червём грызёт нутро, когда остаёшься наедине с собой. Умом Чонвон понимает, что нельзя каждого подстраивать под определённые рамки, загонять в оковы каких-то личных страхов и комплексов. Вот только расслабиться не получалось, как бы ни жаждал опустить прошлое и (пусть и редко) не возвращаться к унынию.
Долго ли влечение продлится?
— Ты дома? Подозрительно тихо…
— Да, сегодня не работаю, — говорит правду, на задворках сознания понимая, что она может быть обидна. Но выстраивание личных границ необходимо, когда ты и без того уязвлён, не зная, что буквально творится у тебя перед глазами. — Я занят трижды в неделю, как правило. Ты что-то хотел, хён?
Все знакомые, видевшие его фотографии или в живую, утверждают: Пак Чонсон красивый. Слова сестры о том, что «он подошёл бы под твой идеальный тип» не пролетели мимо ушей и тем более не остались незамеченными. Чонвон всё ещё не влюбчивый и не витающий в облаках, но.
— Поедем вместе на окраину города? Я мог бы заехать за тобой к восьми. Мне нужно в гипермаркет, чтобы купить там кое-что, — еле слышно усмехается. — Было бы здорово, если бы ты составил мне компанию на вечер… Или тебе завтра рано вставать, Чонвон?
Завтра тоже выходной, никуда не нужно идти.
Вообще-то, Чонвон не планировал куда-либо выбираться и видеться с ним. Чисто из принципа и нежелания привыкать к хорошему. Настоящие романтические чувства имеют место быть, но вряд ли в данном случае. Разные социальные ступеньки по многим параметрам, похожие в некотором роде характеры (отнюдь не в хорошем ключе, увы) и полное несоответствие понятию «правильно», что применимо к любой паре.
— Зачем я нужен? — скептично выгибает бровь. Не верит.
Не произноси, пожалуйста. Не надо, не совершай ошибку. Не смей давать надежду тому, кому она с момента потери зрения дышит в затылок, а после, играючи, постоянно ускользает.
— Скучаю по тебе. Это хорошая причина?
Нельзя говорить такие вещи, если заранее отказываешься брать всякую ответственность в конце. Чонвон взрослый человек, имеющий опыт за плечами и травмирующее прошлое, когда мир рухнул и пришлось приспосабливаться к обыкновенным вещам заново.
— Давай, — сдаётся и тут же начинает ругать самого себя за слабоволие.
— Отлично. Тогда я позвоню, как буду внизу, котёнок.
— Что?
— Ничего, тебе послышалось, — Чонсон смеётся в трубку будто бы смущённо, пытается разбавить шок, переводя прозвище во что-то забавное. — Оденься потеплее, ладно? К вечеру должно похолодать.
…Но они не пара, чтобы опускаться (или подниматься) до подобного.