Воскресшая и отмщенная (1/2)
И я все-таки не чудовище, и сотрудникам моим полагается небольшой отпуск. Хотела бы я быть волшебницей, чтобы заколдовать отель на автономную работу, но такими средствами не располагаю. Поэтому в сентябре с первого по седьмое число наше заведение приостанавливает работу, что было бы губительно и ужасно для любого нормального бизнеса, но не для моей адской гостиницы. Учитывая, что зарплаты я никому не плачу, для Ликориса небольшой отдых персонала никакой картины не сделает. Я этот отель держу, чтобы было чем заняться в вечности, да нагрузить работой души, которые собирала по всем странам СНГ. Однажды труд и из мертвеца сделает человека.
— Товарищи усопшие, — объявила я в последний день экстремально жаркого лета, — Дина помнит, что такое уже бывало, а для остальных это станет сюрпризом.
Мы расположились в кафе, где на большинстве столов уже стояли перевернутые стулья. В целом, думаю, Эльвира уже догадалась, еще когда я в начале месяца запретила селить новых постояльцев на начало сентября. Другие наверняка тоже заметили, что чем ближе конец августа, тем меньше у нас гостей.
— И мертвому иногда нужен отдых, — я выдерживала паузы, чтобы насладиться предвкушением на лицах моих девочек. — Поэтому завтра мы едем отдыхать.
— Да ладно, — удивленно протянула Надя, — а куда?
— В санаторий!
Повисла тишина. Кажется, санаторий впечатлял только меня.
— Кто будет выпендриваться, тот останется запертым сидеть тут, — пригрозила я.
Уже через пять минут они старались приободрить друг друга, высказываясь в пользу этой идеи. По-настоящему хорошо это предложение приняла только Серафима, ведь в сравнении с другими тоже была немолодой — на момент смерти ей было 26 лет. Возможно, многие проблемы в нашем коллективе связаны с тем, что возраст большинства не превышал 20 лет, а ведь все мы остаемся в возрасте, когда умерли. Вот, например, мне было 23 года. И одному богу известно сколько бы мне сейчас было лет. Да и предположить, что я бы дожила до этого года, я не осмелюсь. Я удивлена, что протянула так долго после трагедии, предрешившей мою судьбу.
Мы выехали на заказанном мной мини-автобусе в санаторий «Сосны» в полдень следующего дня, когда школьники и студенты уныло шли домой после торжественных линеек.
— В мое время, — по-старчески начала я, глядя на черно-белые силуэты с портфелями, — школа была роскошью.
Водитель неоднозначно посмотрел на меня через зеркало заднего вида, на долю секунды отвлекшись от дороги.
— Для меня тоже, — грустно прошептала Есмин и отвернулась к окну.
— А я так и не поступила в мед, — сказала Ариетта, — и теперь работаю горничной в отеле…
— А я закончила мед и тоже работаю в отеле, — добавила Серафима, которая предпочитала отсиживаться в своем кабинете и редко разговаривала даже со мной.
— А я ничего не закончила, — рассмеялась Аянат, — и тоже работаю в отеле.
— Невероятно, — я закатила глаза, — Дина, а ты?
— Я закончила только школу, и, вы не поверите, но я тоже работаю в отеле.
— Подумать только, — рассмеялась Надежда, — мы что, все работаем в отеле?
За тонированными окнами мелькали знакомые мне с молодых ногтей районы Нижнего Новгорода, которые я помнила еще довоенными. Знакомая мне со дня открытия в 1966 году школа под номером 183, в которой я, конечно, не училась, но с ней связывала меня одна старая история. Центр одаренных детей, открывшийся в 1997 году, находился через дорогу, рядом с торговым центром «Золотая миля». Чем старше я становилась, то все больше скучала по временам, в которых, вообще-то, я никакого участия не принимала. Например, мне нравилось смотреть на ЦОД со стороны и представлять, будто я одна из учеников. Многие радости жизни обошли меня стороной, потому как сознательная жизнь моя прошла во времена Второй Мировой войны, а посмертное существование не предполагает простых радостей смертных. Я не могу интегрироваться в общество, сделать вид, словно я принадлежу ему. С живыми сблизиться тоже не представляется возможным, как минимум, в конце концов нам придется расстаться через 10, ну максимум 15 лет после знакомства. Кажется, что это много, но этого недостаточно, чтобы провести время с кем-то близким, поэтому мне остается только менять место жительства каждый десяток лет, окружать себя мертвецами, подделывать документами. Последнее с каждым годом становится все сложнее.
Для Дины этот город тоже родной, мы вместе вернулись в него спустя почти 30 лет, когда вряд ли ее кто-то вспомнит. Меня-то и подавно. Для меня девочки все особенные, но Дина у меня на двойном сроке, потому что когда я ее встретила, то оказала ей одну небольшую услугу. Помогла отомстить, но то был особый случай, в другой ситуации я бы не стала этого делать. Потому что не знаю, чем это мне грозит. Вообще-то я о себе знаю в десятки раз меньше, чем о других. В августе 2010 года я ждала собственного перерождения или хотя бы окончательной смерти, хотя знала, что со мной все не так просто, как с другими. Об этом мне рассказывали другие Хозяева, они же мне посоветовали собирать души. В наших представлениях и теориях о незнакомом никому мироздании это является благом, единственным возможным способом отмолить себя, вымолить хотя бы смерть.
Когда мы въехали в родной поселок Дины, лицо ее изменилось. На самом деле, пока мы ехали в этом направлении, она уже начала немного нервничать, о чем говорила ее нарастающая отрешенность. Она не была там с 28 апреля 1984 года, но, конечно, помнила родные с детства места. Наш автобус остановился у храма Михаила Архангела, который находился неподалеку от дома Дины.
— Хочешь посмотреть на дом? — спросила я у нее, когда водитель, с которым все было оговорено заранее, затормозил.
— Думаю, да, — ее руки сжимали подол черного платья. — Ты ведь знаешь, что произошло с бабушкой?
— Конечно, — призналась я, и первая выпорхнула, едва не упав на колени, из салона.
Девочки спустились вслед за мной, я махнула водителю, и он умчался в назначенное место, откуда он нас заберет после прогулки. Люди, что толпились у здания почты, на втором этаже которой находилась музыкальная школа, с интересом за нами наблюдали. Хотя поселок в последние годы и набирал популярность у местных богачей, но восемь молодых незнакомок все равно привлекали внимание.
— В твоем селе многое изменилось с нашего последнего визита, — я прикрыла глаза от слепящего солнца, выглянувшего из-за туч, и первая двинулась в сторону улицы имени Генерала Рязанова. — Бабушка твоя, — мы с Диной вышли вперед, остальные остались позади, но могли слышать наш разговор, — умерла в 1996 году от рака.
— А мы можем узнать о наших родных? — догнала нас Ариетта.
— А ты уверена, что это тебе нужно? — уточнила я и, не получив ответа, вновь обратилась к Дине. — Дом несколько раз перепродавали, в 2004 году его купила семейная чета, приехавшая с севера.
Мы свернули на нужную улицу, перед нами предстали изрядно постаревшие дома под номерами один, два и три. У выкрашенной сто лет назад в синий избушки сидела пожилая женщина в цветастом халате — эту же старушку я видела и в предыдущий свой визит. Только она была значительно моложе и рядом с ней сидели жительницы из других домов. В лицо бабушки мальчугана, что вышел из-за калитки, глубоко врезались морщины горя — она пережила всех своих подруг и доживала годы практически в одиночестве, как выжившая из ума старая родственница среди собственных детей и внуков. Богатством, очевидно, эта семья не располагала: за высоким забором слышался голос мужчины и женщины, вслед за мальчиком-подростком вышла девушка с младенцем на руках. В одноэтажном домике умещались четыре поколения, которые, кажется, не планировали останавливать свое безудержное размножение.
— Бабка Татьяна, — прошептала Дина, когда мы отошли подальше.
— Не переживай, она тебя не узнает даже если ты начнешь кричать свое имя ей в ухо, — успокоила ее я, — она уже никого не узнает.
— Немудрено, — хмыкнула Аянат, — сколько ей? 120?
— Около того, — тихо посмеялась я, — 96 год пошел.
— А ты знаешь когда она умрет? — вдруг спросила меня Эльвира.
— А мне почем знать-то?
Мы подошли к пятому дому, где жил дядя Ваня и его столь же старая собака Буся. От того краснокирпичного строения не осталось и камешка, теперь там вырос приличный двухэтажный особняк.
— Тут дядя Ваня жил, — заговорила Дина для девочек, — у него была собака, которой я выносила кости каждый вечер после ужина. А это, — она указала на зеленый дом в два этажа, — вернее, тут был мой дом. Он тоже был зеленым, но деревянным. У нас были очень красивые наличники и резные ворота.
Теперь там стояло кирпичное строение с воротами, которые автоматически открываются. Кривой деревянный забор сменило высокое ограждение из железных пластов и только палисадник отдалено напоминал тот, что был при жизни Дины.
— Твою бабушку похоронили на старом кладбище за счет поселкового совета, — я уже заметила старый дом убийцы Дины, который тоже изменился.
— Моя мать родила меня в 17 лет, оставила на бабушку и пропала без вести, — пояснила она и вопросительно посмотрела на меня.
— Мать твою не нашли, — ответила я на безмолвный вопрос. — Кто твой отец только бог знает.