1. Не прима (1/2)

Пятница для Чуи выдалась бессовестно долгой отчасти потому, что началась где-то с обеда четверга и продолжалась даже сейчас вместе с нетерпеливыми окриками Коë с первого этажа. Она была уже давно готова к выходу, а Накахара всё пялился на свое бледное и осунувшееся от недосыпа лицо и на все лады клял тот чертов день, в который Ане-сан любезно согласилась на предложение Мори сходить в театр на балет. Чёртовы пятницы.

Казалось бы, очередное светское мероприятие, на котором Чуя решительно собирался клевать носом, засыпая под звуки классической музыки, но «подковырка» обнаружила себя чуть позже. Лондонский Ковент-Гарден заканчивал гастрольный тур в Йокогаме постановкой «Жизель», в которой примьером был драгоценный сынишка Мори-сана, — не родной, но для Чуи это ничего не меняло.

Мужчины в семье мафиози неотвратимо шли по стопам своих родителей, доказывая верность «семье», боссу и общему делу, пятная руки в крови, взращивая в себе бойца и лидера — иначе не выжить. Сын кумитë, как думалось Накахаре, должен быть едва ли не правой рукой при своем родителе, поддерживая его и готовясь унаследовать клан.

Однако наследника Мори мало кто видел в живую, а если и видел, то очень давно, ещё ребенком: ходили слухи, что мальчик отправлен учиться в Лондон, но чему его там обучали не знал никто. А оказалось, что пока Чуя учился стрелять с двух рук одновременно и точно между глаз противнику, Дазай Осаму — сын кумитë — учился, сука, танцевать.

Секретом это, как оказалось, вовсе не было — знала даже Ане-сан и некоторые другие приближенные босса. А Чуя просто не интересовался. А теперь должен был смотреть, как его ровесник, проведя беззаботное детство вдали от крови и тьмы мира якудза, будет скакать по сцене в колготках. Отвратительно.

Накахара тяжко вздохнул, похлопал себя по щекам и всё же вышел из ванной, потому что голос Озаки уже полнился раздражением.

— А говорят, что женщины долго собираются, — она покачала головой, но все же снисходительно улыбнулась Чуе, который, спустившись, надел шляпу и любезно открыл перед Коë дверь.

— Извини, Ане-сан, был трудный день, — он выдавил ответную улыбку и предложил женщине руку, чтобы проводить до ожидающей их машины.

И, конечно же, он не стал говорить, что Озаки начала свои сборы ещё в обед, пока сам Накахара думал о своем забытом на рабочем столе сендвиче с тунцом и самозабвенно запинывал ногами клинического идиота, который догадался подсунуть ему кучу фианитов вместо партии краденых алмазов из Якутии.

— Превосходно выглядишь, Ане-сан, — Чуя подал рукой сигнал водителю, и машина тронулась с места.

В театре Сетагая в зале не было свободных мест.

Обменявшись приветствиями с Мори-саном, они заняли свое место в ложе, и вскоре свет начал медленно гаснуть — подсвечен был лишь тяжёлый бархат красного занавеса.

Понять происходящее на сцене Чуя смог с трудом и лишь благодаря оставленной на столе работниками театра брошюре с программой.

Мори, с невиданной доселе довольной улыбкой, смотрел на сцену, где его сын в высоком прыжке взмывал вверх, словно бы его необычайно стройное для танцовщика тело ничего не весило. Он двигался без каких-либо усилий, играл так, словно проживал свою роль — потерю любимой женщины, с которой волею судьбы не мог быть вместе — здесь и сейчас.

Признаться, Чуя в какой-то момент даже залюбовался его длиннющими ногами, пусть и с толикой зависти. Дазай был волшебно красив и выглядел удивительно уместно на этой сцене, среди меркнувших на его фоне корифеев, даже рядом с изящной примой он был средоточием прекрасного, совершенного, всей вселенской красоты, обещавшей спасти целый мир.Только он бы и смог его спасти, но только вот он был сыном босса мафиозного клана и должен был совсем не танцевать.

Но Мори Огая, кажется, это совсем не волновало: весь его вид выказывал сплошь довольство и гордость за приемного сына, что вызывало у Накахары, с малолетства восхищенного своим кумитë и верного ему и «семье», тупую ревность и негодование.

Отсидев всю постановку, Чуя так и не задремал, неотрывно пялясь на аккуратную подтянутую задницу Дазая Осаму, которому уже на невозможно долгой служебке шестерки Мори, ожидавшие у театра, вручили пышный и бесполезный букет цветов явно с подачи Огая.

А после Накахара узнал от шепнувшей на ухо Коë, что любимый сыночек Мори проведёт межсезонье в родной Йокогаме. Скривиться на эту новость он так и не успел, потому что наконец освободившийся Дазай уже подлетел к отцу, принимая поздравления с такой сиятельной улыбкой, что Чуя забывал дышать.

— Осаму Дазай, — Накахара глупо моргнул и наконец вернулся в реальность, когда Осаму, прижимая к себе одной рукой целую охапку цветов, вторую протянул Чуе, успев уже поздороваться с Коë и прижаться губами к тыльной стороне её ладони.

— Накахара Чуя, — прохрипел он в ответ, прочистил горло и сжал протянутую ему ладонь чуть крепче, чем следовало.

— Рад знакомству, — Дазай с улыбкой склонил голову к плечу, как это всегда делал Мори-сан, и Чуя понял, что пропал.

Ну какого хрена он был так бессовестно красив? Накахара чувствовал себя последним придурком, жадно и очевидно смотря на его ключицы в разрезе кофты, и, блять, они тоже были прекрасны, как и его руки с длинными суставчатыми пальцами, стройные ноги, подтянутая задница и... Черт возьми, он был воплощенным совершенством! Пиздец.

***

Всю следующую ночь напролëт в вязкой и беспокойной дрëме Чуе виделся чертов Дазай: в кабинете кумитë он вскакивал на полупальцы, с двух лёгких шагов прыгал вверх, разводя длинные ноги в шпагат и бесшумно приземлялся, протягивая к Накахаре свои изящные руки, сложенные в позиции по всем канонам классического балета. На лице его застыла полная нежности к нему, Чуе, улыбка, он ничего не говорил, не приближался и не касался, — лишь танцевал в золотистых лучах закатного солнца, проникающих сквозь панорамные окна под звуки надрывающегося до треска динамиков будильника, который Чуя с вечера забыл отключить.

Уже за завтраком Коë внезапно поставила перед фактом, что кумитë и его ненаглядный сын любезно согласились прийти на ужин этим же вечером, на что Накахара как-то неуверенно пошутил, что балеринам много жрать не положено. Смешно это, правда, было только в его голове.

Он понятия не имел, о чём можно было говорить с танцовщиком, что можно было при нем обсуждать с боссом и Ане-сан, а что нельзя. Обычно таких сложностей не возникало, но обычно Чуе и не приходилось праздно беседовать с кем-то, кто не был в «семье».

Выходило всё так, что ужин обещал стать, в лучшем случае, просто неловким, а в худшем — Накахара опозорится до конца своей жизни, ляпнув что-то тупое или сделав что-то ещё более тупое, чем до этого сказал.

Поэтому всю первую половину дня он справедливо решил потратить запас глупости заранее и донимал Озаки вопросами о том, придет ли Дазай в колготках, а всё оставшееся до назначенного часа время — виртуозно сам себя накручивал, представляя, как Мори-сан, нахмурившись, поднимется из-за стола и молча покинет дом вместе с сыном. Как кумитë понизит его в пожизненные шестерки. Или вышвырнет из «семьи». Или застрелит прямо за столом. Или Осаму Дазай брезгливо сморщит свой аккуратный нос и до конца вечера не улыбнется, не заговорит с Чуей, даже не посмотрит в его сторону, решив, что он последний кретин.

Напоминает забористый бред взволнованного школьника? Да. Пытался ли Накахара влепить себе мысленную затрещину и успокоиться? Тоже да, но всего один раз.

Спокойствие как-то само собой вернулось за час до прихода гостей, когда Ане-сан добродушно улыбнулась, взяв его руки в свои, и настойчиво попросила перестать наконец терзать волосы, а то они превратятся в сальную мочалку. Чуя вдруг почувствовал, что может спокойно вздохнуть, и понял, что он ведь уже ни один раз завтракал-обедал-ужинал со своим боссом где только можно, и не было никакого волнения или неловкости.

Просто в этот раз с ним будет его сын.

Довольно симпатичный сын. Ладно, он привлекательный.

Вот же блять.

Чуя с тоской посмотрел на время: без пятнадцати семь — в теории, он мог бы ещё успеть залить в себя грамм сто пятьдесят вина и всё же расслабиться.Эта мысль тревожила его ещё с минуту, а потом Накахара сорвался к винному шкафу, чтобы мгновением позже с удовольствием вдохнуть чудесный аромат красных фруктов, лесных ягод, черного перца и почти не ощутимого танина. Едва он успел пригубить вино, в столовую тихо зашла горничная и, перепугав Чую своим бесшумным и внезапным появлением, сообщила, что гости прибыли.

Накахара чуть не выплеснул на себя всё вино — он сглотнул, даже не чувствуя вкуса, утер губы тыльной стороной ладони и волнение вернулось, заставив нелепо метаться, пока Коë с милой улыбкой встречала Мори и его отпрыска в холле. Чуя не придумал ничего лучше, чем сунуть бокал на полку в винном шкафу и поспешить к Ане-сан — было бы неуважительно встретить кумитë уже в столовой.

— Привет, Чуя, — первым, игнорируя все существующие правила и традиции, поприветствовал Дазай, который явно растерял весь такт в своей Европе.

Он даже не прибавил к имени Чуи уважительный суффикс.

Словно они с ним были старыми школьными приятелями или дружили с пелëнок. Но Осаму так легко помахал ему, так улыбнулся, что все свои претензии Накахара без труда проглотил и тут же забыл, коротко махнув рукой в ответ.

— Мори-сан, добрый вечер, — он привычно пожал боссу руку — Огай не жаловал никаких церемониальных поклонов в неформальной обстановке. — Дазай-с.. — договорить Чуя не успел, потому что его наглым образом прервали.

— О, нет-нет-нет, — Осаму беззлобно нахмурился, — никаких «сан», «кун» и прочих. Можешь звать меня по имени или фамилии. Мы, вроде как, ровесники с тобой.

Накахара кивнул в ответ. Кажется, пока что всё складывалось неплохо.

***

Дазай всегда был падок на идиотов. Выдающийся ум вполне позволял считать идиотами очень и очень многих, но немного не в том смысле: долго тупящий и мямлящий под нос хлипкий мальчишка Осаму бы не устроил. А вот сидящий за столом напротив Накахара Чуя был просто мужчиной мечты с IQ 0,5, жилистым подтянутым телом и склонностью разговаривать матом.

Он был явно смущëн вниманием сына своего босса и пару раз даже путал вилку с ножом, на лице его не было ни тени интеллекта в такие моменты, что ноги Дазая раздвигались в стороны сами собой, — не буквально.

Видят Боги, Накахару хотелось дразнить до багровой пелены перед глазами и пялиться на переплетения вздувшихся вен на его руках, но Мори ещё в машине настойчиво попросил прикусить язык, хоть один вечер в году побыть папиной конфеткой и не дергать его драгоценного сотрудника. И Дазай честно старался, очаровательно улыбаясь Коë и отвечая на её вопросы, но взгляд против воли возвращался к сосредоточенно нарезающему стейк Чуе. Тупица. Феерический.

— Да, в межсезонье мы готовим новую программу, — Осаму с тихим стуком поставил на стол свой винник. — Здесь я буду готовиться к гала-концерту в Цюрихе, мне повезло найти хорошего русского хореографа.

На этих словах праздная светская беседа была прервана повисшим молчанием и обменом хмурыми взглядами, даже Накахара поднял голову и посмотрел сначала на Озаки, а потом на босса.

— Риск совершенно оправдан, — Мори совершенно спокойно сложил на край стола тканевую салфетку. — Осаму-кун знает свое дело.

Если Коë заметно расслабилась, то Чуя понял всё либо не до конца, либо не так.

— Да, его дело — танцевать, — голос его был хриплым и серьезным, потому что очевидный намек босса на осведомленность сына прошел мимо его головы.

А Дазай тут же подумал, что если бы Накахара сморозил какую-нибудь чушь ещё раз, то он дал бы ему в ближайшей комнате без раздумий.

— Сбор информации — одна из сильнейших сторон моего сына, — терпеливо пояснил Огай, спасая от неловкого молчания. — Не стоит беспокоиться, Накахара-кун.

Разумеется озвученная информация вызывала много вопросов, и весь остаток вечера ушел на обсуждение задуманного плана, — Мори не углублялся в детали и подробности, отвечая коротко и только для того, чтобы успокоить и устранить чужие сомнения.

Безусловно, выдающийся хореограф Ф.М. Достоевский, в свободное время настойчиво досаждающий Йокогамской мафии и заявляющий на город свои права, прекрасно знал, что восходящая звезда Ковент-Гардена — приемный сын Мори Огая. И были приложены колоссальные усилия, чтобы Достоевский был окончательно уверен в том, что обожаемый отпрыск Огая жил беззаботной жизнью, будучи обласканным бесконечным банковским счётом отца и счастливым неведением о его темных делах в родной Японии, откуда подрастающее чадо тот и выслал как можно дальше.

Ни одной ниточки, ни одной улики, свидетельства или зацепки, чтобы можно было его в чем-то заподозрить, — биография Осаму Дазая была ангельски чиста, насколько могла быть чиста биография избалованного ребенка с безлимитной банковской картой.