Глава 12. Виденья и могилы (4 серия АДъ) (2/2)
Если бы он знал тогда… Если бы он только знал!В назначенный час, когда в затонских подворотнях глухо залаяли собаки, и потянуло сырым холодом с реки, к дому прокрался человек в плаще и капюшоне, полностью скрывающем лицо. Через десять минут этот ловкач вылез из окна второго этажа, опять удрав от Коробейникова, и спрыгнул на землю, но тут его ждал хороший удар Штольмановой трости! Человек опрокинулся навзничь.Подбежавшие городовые подхватили обмякшего чужака и Штольман уже собрался задать ему пару хорошеньких вопросов, как вдруг…Вынырнув из-за угла, к ним бросился запыхавшийся от бега Виктор Иванович, и сбивая дыхание, прокричал:- Яков Платонович! Анна! Анна – пропала!- Как пропала? – внезапно севшим голосом переспросил Штольман.- Целый день ее не было… а соседи видели, как она садилась на извозчика. Я боюсь, грешным делом, не пошла ли она искать следы этого пресловутого черного человека?Сердце глухо бухнуло под ребрами и стало больно дышать…- Я встретил ее утром, и она что-то говорила о кладбище! – ответил он, пытаясь соображать на ходу.И обернулся к Филину. Тот качался в крепких руках городовых, скалился всем своим гниющим страшным ртом и мычал, как полоумный. Штольман зло произнес несколько слов, не делающих ему чести, шагнул к Филину и сделал два коротких удара.
…Через пять минут они уже мчались на полицейском возке в сторону старинного Затонского кладбища. Взяв фонари у кладбищенского сторожа, они сновали меж заросшими могилами по его дальней части, читали надписи на полуразрушенных склепах, искали заветную... Миронов непрерывно выкрикивал имя дочери:- Анна! Анна! – металось над кладбищем.- Барышня! Анна Викторовна… – вторили ему Коробейников и городовой.У Штольмана оглушительно грохотала кровь в висках, и сильно саднило грудь. От страха за ее жизнь он двигался немного хаотично. На бегу чуть не потерял котелок. Продираясь через колючки заросших могил, оцарапал руки и одежду, и не заметил того. Только бы найти ее живой. Только бы…Рядом то и дело пригибался городовой. Всполохи фонарного света над черными ветками кустов, кладбищенский дым, сторожс собакой...Вдруг они услышали, как из-под земли донеся приглушенный девичий вскрик: - Папа! Папа! Я зде-есь…Они бросились к высокому замшелому склепу, к которому вела хорошо набитая тропинка. Отомкнули тяжелый замок, отвалили неподъемную дверь… Анна Викторовна, его драгоценное виденье, сидела у стены на грязной подстилке, с завязанными за спиной руками. Лицо ее было бледным, перемазанным сажей. От пережитого потрясения глаза казались чернильными озерами…
Виктор Иванович бросился к ней и прошептал: - Господи, девочка моя…Штольману хотелось сделать то же самое, и он молча поспешил развязать веревки на ее затекших запястьях. Огромные, перепуганные глаза барышни Мироновой качнулись у его виска и застыли в немом вопросе… Он обессилено заглянул в них…Когда сажали бедную девушку и ее перемазанного грязью отца в возок, последний помедлил, повернулся, крепко сжал Штольманову руку и промолвил:- Ждем Вас всегда… Во всякое время.
*** На следующее утро купец Прохоров был вызван на допрос. Не хватало некоторых деталей в истории с Филином – неясен был мотив его фанатичного преследования купцов и их семей. Сам Филин совершенно обезумел: только хохотал и мычал. От него ничего нельзя было добиться. И Яков Платонович решил расставить точки над i.Коробейников, бледный и собранный, сидел у стола, против Прохорова, и аккуратно записывал. Адвокат Миронов стоял у окна спиной ко всем, и его напряженная поза выдавала сильное волнение. Пригласил его, конечно, купец Прохоров и пришел адвокат, конечно, не один – его неординарная дочь, еще вчера погибавшая в мрачном склепе, появилась на пороге кабинета – свежая, строгая, в прелестной мужской шляпе с лентой.Штольман с помощником насели на купца, да тот и не стал запираться, и рассказал все.
История трех купцов была до невозможности банальна. 17 лет назад веселая троица: Молчалин, Прохоров и Курехин - начинала расхитителями могил. Мародерствовали они на славу, снимали с мертвых украшения, забирали дорогие иконы, часы - все, что хоронили с телами. Однажды они наткнулись на могилу какого-то ведьмака, лежавшего лицом вниз, и обнаружили там простенький амулет. Взяли от нечего делать… Но были застигнуты свидетелем – человеком в черном плаще.Прохоров сознался в давнем преступлении. Испугались они отчего-то и втроем избили пришедшего, да сбросили на дно могилы умирать, присыпали яму землей. Это и был Филин.
Разбогатев на таком поприще, они занялись подъемом купецкого промысла. Уехали в Сибирь, промышляли там, и вернулись в Затонск солидными купцами первой гильдии. Здесь обзавелись семьями… О Филине они и думать забыли.А вот Филин – нет... Нужен был ему это наконечник, даже через 17 лет. И сам Прохоров горячо и страстно утверждал, что сила в этом наконечнике необъяснимая – деньги, мол, к ним рекой текли. Вот и держали они его: то у одного, то у другого, то у третьего... Филин объявился и потребовал свое назад! Ни откупиться было нельзя, ни отговорить его! Угрожал убить всех. Прохоров, было, плюнул, а вот Курехин испугался, да с горя и повесился…
Оставшиеся купцы ссорились, метались, пока не случилась кровавая драма с Липой. А потом и Молчалин, не найдя амулет, не выдержал… Запропавший наконечник прятала Соня – и как ей теперь с этим жить, одному Богу известно…- Ну, вот все и выяснилось, господин Прохоров. Вы арестованы. Сроков давности такие преступления не имеют.Прохоров только тихо кивнулв ответ. Штольман поднялся из-за стола. Господин Миронов тоже поднялся и молча проследовал к выходу. Анна, идя вслед за отцом, чуть замедлила шаг и, заговорщически взглянув на Штольмана, быстрым жестом, строго по-военному, подровняла шляпу. Штольман только хмыкнул: непробиваемая девушка!
*** Ночью он ворочался на горячей постели. Пытался заснуть, смаргивая сухой песок бессонницы, и ворочался опять... Думы одолевали перетруженную голову. Яков не выдержал, сел на постели, зажег свечу, протер усталые глаза…Глядя, как за высоким окном темнеет ночь, он медленно встал, подошел к окну, отогнул занавеску и заглянул в черноту… Сильный страх за прелестную барышню Миронову в тот глухой час, когда они метались по кладбищу с фонарями, ошеломил его. Он и не думал, что способен на такое волнение за совершенно незнакомое и такое очаровательное существо...
Штольман повел затекшими плечами, запустил горсть в короткие пряди на затылке... Они с Анной и виделись всего-то несколько раз со времени его приезда, а вот, поди ж ты!
Шальная мечта, которая ярким бликом какой-то идеальной, незнакомой жизни временами посещала его: о собственном доме, о маленьком саде, о хозяйке… - снова забрезжила. И Штольман сильно занервничал.
Он всегда, с пяти лет тосковал о доме, но с годами эта тоска притупилась, стала привычной, почти незаметной ношей, и в последние годы такая мечта казалась ему приятным, ничего не требующим сном. Помечтал, да и забыл.Но сейчас мечта соблазняла его совершенно ощутимой властной силой. Встреча с затонским прелестным созданием, этим мимолетным видением его собственного желанного благополучия, перевернуло что-то внутри, и он совершенно явственно терял волю.
Очи сентябрьских звезд смотрели на него из темноты и словно улыбались. Ему начинало казаться, что недостижимость этой мечты не такая уж и бесспорная… Что оживи его мечта, и все его узлы и проблемы вмиг разрешатся.
Только он не умел осуществить такое… Опыта не было. Неудачное давнее сватовство, да странная жизнь с Ниной, - вот и весь его опыт. У других людей это выходило как-то само собой, немного буднично и по-житейски, а он даже не знал, как и подступиться...
Но ведь благодарный отец барышни, адвокат Миронов, лично пригласил его в дом. Чем не подходящий момент для сближения?*** Он поехал к ней наутро, едва дождавшись приличного чайного часа. В залитом теплым сентябрьским солнцем саду, в беседке чаевничала Марья Тимофеевна. Утонченная, изящная, чудесно причесанная маменька в прогулочном утреннем платье больше напоминала неподкупного цербера, заострившего невидимые когти. Поздоровавшись с ним, она каким-то непостижимым материнским чутьем уловила его смятение и смутные надежды, и направила на него кошачий прищур настороженных глаз.
Штольмана усадили за накрытый белоснежной скатертью стол. Анны не было, и пока за ней посылали, он молча наблюдал, как тонкие пальцы Марьи Тимофеевны между чайной парой и пирожными отбивали нервную кадриль. От чая он отказался, и теперь не знал, чем заполнить тягостную паузу. Он и сам явственно нервничал и смущался, и только многолетняя полицейская выучка не позволила ему повторять за маменькой эти танцевальные фигуры на столешнице.- Может быть, все-таки чайку? - Марья Тимофевна принужденно улыбнулась, но ее голос заиграл хорошо слышимой угрозой неприязни.Сыщик понял: для маменьки он теперь враг номер один. Так вот, как оно бывает у обычных людей! Не просто это, оказывается, не просто…- Нет-нет. Благодарю. – очень убедительно отказался он.Он не знал, куда себя девать под ее пристальным взглядом.- Надолго Вы к нам? – продолжила вопросы, а вернее допрос Марья Тимофевна.
- Трудно сказать…
Но она перебила его:- Я Затонск… имею в виду. – ого, как же далеко она его желала выслать. Очень далеко от юной барышни. Штольман усмехнулся.- Наперед не загадываю… - уклонился он и посмотрел в ее кошачьи глаза.
- У-ху. Аа… позвольте узнать, Вы – женаты?-Нет. – обезоруженно и честно сознался сыщик, раз уж в ход пошли такие откровенные вопросы. - И не был.- А что так? – преувеличенно удивилась Марья Тимофевна. - Достойной спутницы не нашлось?- Ну… скорее меня не находят достойным. – вернул он ей шпильку и сцепил подрагивающие пальцы.- Ну, это уж зря, - вздохнула она с сожалением.Неизвестно, чем закончилась бы эта утонченная баталия, если бы на дорожке вдруг не появилась Анна Викторовна – веселая и здоровая, и опять – на любимом велосипеде.Штольман стремительно поднялся из-за стола. Девушка лихо подкатила к беседке, небрежно бросила свои колесики, подошла поближе и улыбнулась сияющей улыбкой.- Пойдемте в сад? – вымолвила она коротко и совершенно без приличий, так, как могла вымолвить только она, барышня в жокейском костюме…Марья Тимофеевна, кажется, дара речи лишилась.- Спасибо за чай. – учтиво кивнул Штольман и устремился за Анной.
***
Онподнял ее колесики, вручил ей, и они пошли по аллее, нагретой солнцем, где лето, кажется, поселилось навсегда. Изумрудная трава все еще играла в просветах между стволами...- Хотели бы иметь этот амулет, Анна Викторовна? – начал Штольман разговор о близких ей материях.- Да Вы что! – поразилась она.- Все-таки магический предмет…- Нет. Его лучше отнести на кладбище. – твердо ответила юная духовидица.- Это вряд ли. – сразу решил прояснить спорный момент Штольман. - Полиция магией не занимается. Это – вещественное доказательство.- Ну, тогда давайте его уничтожим! – запальчиво предложила девушка. И взглянула на него убежденно.- Боитесь, что заберу его себе на удачу? – отшутился Яков Платонович.- Не-ет, за Вас я не боюсь, - тепло улыбнулась Анна, - но мало ли к какому человеку оно может попасть в руки.- Вы все о магии? – произнес Штольман чуть нетерпеливо. Он думал о том, как бы уже свернуть разговор к вопросам их странной дружбы. - Но это лишь плод воображения наших фигурантов! Кстати… я навещал Филина. За месяцы поиска этого амулета он совершенно свихнулся и наверняка отправится в лечебницу…Анна прикусила пальчик и совершенно беззлобно сказала:- Странно, но мне почему-то совсем его не жаль.И для меня это странно, волшебная барышня. До немоты.
Это милое дитя чуть не погибло позавчера вчера от рук жестокого убийцы, а теперькротко и легко отпускает такую обиду! Удивительно чистая, порывистая душа. И этот свет, который так и струит ее живая, непоседливая натура... Пережить столько страха, и через день весело кататься на своих колесиках, как ни в чем не бывало! У него защекотало в груди…- Все-таки… как Вам это удается? – спросил он, снова теряясь перед ней.- Что именно? – пропела она с дивной улыбчивой интонацией.То, что Вы делаете с моим сердцем, Анна Викторовна.Но вместо этого он сказал:- Но ведь все произошло именно так, как Вы и предполагали с самого начала?Анна серьезно и доверчиво произнесла:- Просто они говорят со мной.Она опять не признавалась в своих логических способностях. Неужели, скромность не позволяет? На кокетство не похоже, тогда что?- Интригуете Вы меня. – сознался Штольман, глядя себе под ноги. Он никак не мог разгадать эту девушку…- Да Вы что! – воскликнула она, и внезапно, отставив стройную ножку, прислонила велосипед к дереву. - Я Вам всегда только правду говорю! А вот Вы не хотите мне ничего о себе нового рассказать!
Поистине, сегодня утро интимных вопросов и странных ответов.- Да просто врать не хочется, а правду говорить не имею права. – честно ответил он, не особо рассчитывая на понимание. И верно, ее интерес лишь ярче разгорелся:- И что, я опять у Вас ничего нового не узнаю?- Льстит мне Ваше внимание. – улыбнулся Штольман. – Теперь наверняка запишут в Ваши женихи.
Он решил бросить пробный мяч, чтобы посмотреть, как она воспримет такое положение вещей. Здесь, в этом чужом городе, после едва пережитых потрясений Петербурга, все получалось удивительно и как бы шутя. Может, и это возможно….- Боитесь? – кокетливо спросила она и глянула из-под ресниц как-то так, что он тут же смутился:- Опасаюсь.- Ой, а Вы так непохожи на человека, который боится пересудов! Между прочим! - заговорщически сообщила она, - Вас и так уже записали в дамские угодники.- Это почему? - удивился Штольман такой славе: когда бы он успел?- Ну, знаете… Слава бежит впереди вас. – и она засмеялась.Ловко же она повернула разговор! Опять на щекотливую для него тему...- Вы о той дуэли? Не верьте. – он махнул рукой. - Все было совершенно иначе.- Да это все неважно, - ответила она и подкинула круглую шляпку в воздух. - Главное, что Вы оставили эту женщину…- Вы же оставили ее? – мгновенным движением она обернулась и заглянула ему в глаза.
Ну, вот и сближение… Вы этого ждали, господин Штольман?
- Я бы не хотел об этом говорить.Она отчего-то не на шутку рассердилась:- Почему Вы опять не можете мне ответить на этот вопрос? Оставили Вы ее?! – топнуло ножкой требовательное юное создание…Он начинал злиться на болезненные расспросы. Как будто это так легко – взять и оставить то, чем жил годами…Юность порой бестактна. И мыслит крайними категориями. Анна просто не поняла бы его, рискни он все рассказать ей – о себе и Нине… И как бы он смог объяснить собственное одиночество, и жажду тепла и женской дружбы? И неумение устроить быт? И свою недоверчивость, которой поступился с Ниной, из-за чего и погорел...
- Да… она осталась в Петербурге. – произнес он с горечью.
Прикосновение к еще свежей ране было болезненным. Прогулка вышла не такой, как он рассчитывал, и стремясь скрыть свое разочарование, он кивнул:- Спасибо за прогулку.И быстро зашагал прочь. Она смотрела ему вслед.