Глава 13. Смятение (5 серия АДъ) (1/2)
Октябрь, 1888 год*** Октябрем в доме потянуло сыростью. Штольманов флигелек, предваряющий вход в комнаты, стал совсем холодным, и он иногда любил постоять там вечером, остужая голову после рабочего дня… Набросив на плечи пальто, он неспешно любовался, как в пожаре октябрьского заката иглы лиственниц наливаются огненносй медью, и думал, что вот уже месяц он проводит свои дни вдалеке от великолепия столицы, и что провинция, вопреки опасениям, вошла в него просто и совсем не скучно. Жизнь его устроилась, мысли о крахе не посещали, а новые лица и впечатления утихомирили боль…
В Затонске дождило. Рябины, дрожащие на ветру в садах и палисадниках, обсыпало красным. Тяжелые дождевые капли сбивали ягоды наземь, и они рдели в бурой траве щедрыми сгустками: над добычей хороводились веселые свиристели.По-над речкою, в небе, отливающем последней голубизной, потянулись гусиные караваны. Они вспарывали протяжными клиньями небесные дали… а из разреза, с изнанки небес, проступали лохматые тучи. Ночами над городом вставал розоватый леденец месяца, льющий нежный свет надуховитые дымы истопленных бань, и где-то за околицей жарко взбрёхивали псы…
В эту пору в затонских лесах загомонили, загудели рожками утиные охоты: предрассветными утрами своры гончих и барские левретки жадно рвались на гон зверя. Рынок в центре города заполнился битой птицей, жирными зайцами, да молодыми кабанчиками. Торговые ряды уставлялись пузатыми кадушками с квашеной капустой, моченой клюквой и вареньями. Румяные бабы раскладывали на домотканых дорожках разносолы: крепко соленое сало, огурчики, и лаковые грузди; покрикивали: ?подходите, добры люди, у меня самое-что ни есть лучшее!?. Залихватские мужички разливали пенистое ячменное пиво. Рыбаки из слободки вели бойкую торговлю свежей рыбой – огромные рыбные садки на всю округу источали щекотный тинный запах…Авдотья Саввишна занемогла в эти дни и прервала свои воскресные посещения. Теперь по воскресеньям Яков ходил пить кофе и угощаться в ресторацию – на полицейские столовые деньги, и официант быстро запомнил его предпочтения. Пару раз в неделю с хозяйкиного крыльца спускался любимый ею доктор Загорский, такой же ветхий, как и сама Авдотья Саввишна. Яков Платонович, ежели бывал в ту пору дома, приходил проведывать старушку, спрашивал: не надо ли чего? Ему навстречу с радостным лаем выбегала надушенная и причесанная собачонка, при виде которой Якову всякий раз хотелось извиняться, что сегодня он так небрежно побрит...Андреевна чуть скрашивала его холостяцкое бытье. В бывшем когда-то малиновым, а теперь выцветшем шушуне, с подвязанной темным платком головой, она неспешно шаркала по комнатам: прибирала, хозяйничала. В спальне Якова сквозило – он беспомощно пожаловался служанке, и тогда Андреевна, ворчливо, но добросовестно заткнула рамы ветошью.Прошло уже три недели с того момента, как он изловил Филина и освободил Анну Миронову из сырого склепа. С тех пор они и не виделись. Прелестное создание больше не появлялось в участке со своими сумасбродными идеями, и огромными убежденными глазами. И он, старый пес, скучал… Яков собирался было зайти к Мироновым, да все откладывал: повода не было. Сам он давно разучился ухаживать за девицами, а точнее – он знал это за собой – никогда и не умел… После пристрастного допроса маменьки, и болезненного, произведенного с дотошностью юной особой, он так и не сумел придумать, как подступиться к негромко маячившей мечте… Мечта маячила все тише, все глуше… Совсем он не годился для этих дел.
Нужно было выбросить бесполезные мечтания из головы, и заняться петербургским делом. Но в этом новом покое, что Яков обрел здесь, в Затонске, ему совершенно не хотелось беспокоиться мыслями о прошлом. Что-то внутри: размякшая ли в провинции душа или еще не выветренная усталость – упрямилось и не желало старых тягот. Что там в Петербурге? Затих ли скандал, связанный с дуэлью? Что император? Простил ли ему временную пропажу Негошевых денег? Эти вопросы казались неважным, почти ненужным мусором, да и задавать их сейчас следовало Варфоломееву, а полковник уже с месяц молчал. Для Штольмана это означало только одно: Григорий Афанасьевич не спешит и ждет от него отчетов.Пора, пора было браться за обдумывание фактов и событий, приключившихся с ним в июле и августе. И отправлять с нарочным пакет полковнику… Но при мысли о князе и бывшей любовнице он всякий раз чувствовал такой болезненный укол в душу, что – дни шли за днями, а он манкировал должком…
Сесть за бумажную работу ему все равно пришлось нескоро.
Однажды утром придя в отделение, он с порога окунулся в самый разгар необычного для их участка скандала. Тихий, добрейший Иван Кузьмич, налившись алым, как маков цвет, гневом, отчего его благообразная седина встопорщилась соломой, кричал на стоящих перед ним навытяжку участкового пристава Бочкина и околоточного Самсонова!- Болваны! Ротозеи! – расхаживая взад и вперед, потрясал интеллигентным кулачком Артюхин. – Вы кого взяли? Ученого из Москвы! Зачем вы его в холодную посадили?- Тык, эт-та… Ваше высокородие… – таращили честные очи служаки. – Он ведь в мужицкое платье обрядился, и все газетку какую-то совал, и пачпорт у нево засаленной. Посчитали мы, что пачпорт тот поддельный.- Это г-н Якушкин, известный этнограф, а не какой-то вам мужик! Мне по его душу уже из Москвы, из самого Императорского географического общества телеграфировали!- Так он ведь не в дворянском обличье явился. – уныло оправдывались полицейские, – документ, мы думали, что поддельный…- Молчите уж! – раздувая ноздри, задышливо крикнул Иван Кузьмич. – Хорошо, что г-н Якушкин не стал скандалить и отправился восвояси. Наряд вам вне очереди, с занесением. Идите!И, расстроенный, повернулся к Штольману:- Позор на мою голову: документы прочесть не умеют. Ох, Яков Платонович, прошу пройти в мой кабинет.Кода они вошли, полицмейстер посетовал с горечью:- Видите, что делается, милейший Яков Платонович? Наши болваны меня под монастырь подвести хотят на исходе службы.И чуть отдышавшись, продолжил:– Я хотел похвалить Вас, Яков Платонович, за успешное расследование того дела, ну… с купеческими смертями. Вы весьма быстро сообразили, как спасти дочь г-на Миронова. – теперь его лицо лучилось удовольствием, – Виктор Иванович выражал нашему отделению и Вам личную благодарность. И как Вам это удалось… – он иронично взмахнул рукою, – с нашими-то ротозеями?
- Благодарю за похвалу, Иван Кузьмич. – поклонился Штольман, пряча польщенную улыбку. А потом ответил полицмейстеру:– Времени сомневаться не было, пришлось соображать на бегу.- А я не удивлен, – резюмировал Артюхин, – Вы ведь знавали настоящую дисциплину, Яков Платонович. А вот нашему отделению дисциплины не хвата-ает.Это было правдой. Сколько раз приказания, отданные околоточным и городовым в критические минуты, не исполнялись вовсе или исполнялись с большими фантазиями. У Штольмана не доставало полномочий намылить им головы, а полицмейстеру по-настоящему повлиять на кадры и вовсе не удавалось... Штольман выжидательно взглянул на начальство.- Я решил назначить Вас начальником Сыскного отделения! – широко раскинув руки, радостно сообщил Артюхин. – Как Вы на это смотрите?- Что ж, я согласен, Иван Кузьмич, – недолго думая, ответил Штольман. – Но мне нужна свобода в действиях. Следует срочно устроить в отделении обучающие сборы!- Вот это дело! – обрадовался полицмейстер. – Давно пора заняться обучением личного состава. Верю, что и здесь Вы проявите себя незаурядно. Скорее и займитесь.Так он стал начальником Сыскного отделения Затонска.*** В середине октября он вывел младший состав на покрытое жнивьем поле, что остывало на ветру у самой кромки леса, сразу за Михайловской свободой. Едва рассвело, на нескольких подводах они отправились на место, и готовые к самому худшему служивые даже не запевали дорогой.Проехав слободку насквозь, они выбрались на проезжий тракт, ведущий на Тверь. За городом было привольно. Красавцы-битюги хрупали шерстистыми ногами по слюдяным утренним лужицам; по широкой гати, устланной опавшей листвой; и жижа переливалась и хлюпала под колесами телег. В низинках пахло коричной пряностью, темный ельник укрывался клочковатым туманом... А по сторонам тракта в туманном, холодном воздухе взметал яркую листву неряшливый ветер, и обрывал с трепещущих голеньких осинок брызги сонного дождя.
Околоточные трех затонских околотков: Ульяшин, Евграшин, Тяпкин и Самсонов, все как один, смирные, в темно-зеленых кафтанах и с револьверами, препоясанные шашками, тихо молчали, трясясь на телеге. Около дюжины городовых в черных мерлушковых шапках с бляхами и шинелях переговаривались о том о сем, и угощались папиросами. Сам Штольман ехал бок о бок с Коробейниковым, и участковым приставом Бочкиным, Петром Акинфычем, и тот поглядывал на сыскного с опаской.
Еще загодя на эту пору Штольман купил себе крепкие сапоги, и теперь радовался своей предусмотрительности. Антон Андреич же щеголял в новеньких калошах и прорезиненном плаще с пелериной.Добравшись до места, Яков скомандовал Бочкину построение, и тот выстроил служивых в ряды: околоточные стали позади, а перед ними вытянулись во фрунт городовые: Архипов, Дементьев, Меркушин, Терентьев, Селиверстов, Кочкин, Лыткин, Синельников и веснушчатый Колупаев.
Участковый пристав Бочкин скомандовал: ?равняйсь! смииррр-но!?. И Штольман, выступив вперед, обратился к служивым с краткой, но яркой речью:- Господа офицеры и унтер-офицеры. Мне нет резона ругать вас за повседневное выполнение обязанностей на улицах Затонска. Хорошо ли вы следите за лотошниками и фонарями, мне не интересно – тут вотчина капитана Бочкина. – он кивнул на напряженно косившего глазом пристава. - Как вы ловите сомнительных, и бродяг – это тоже не ко мне, а к г-н Артюхину – он с вас и спросит. Мне же нужно познакомить вас с навыками, необходимыми в сыскном деле.
Сейчас мы будем работать на местности. Я научу вас, как грамотно осуществлять поиск улик. Чтобы, случись нужда, вы бы действовали с умением.- Селиверстов! – обратился он к толстому одышливому городовому, - вы почему не нашли трость Мазаева, когда обыскивали берег?Селиверстов застенчиво потоптался и отвечал:- Так… Не видно в траве ничего.- Не видно потому, что неумно искали. Местность следует резать на квадраты, мысленно, конечно, и тщательно обыскивать эти квадраты от угла к углу, задерживаясь у стволов и кустов. Все ясно?- Так точно! – вскинулись городовые.- Тогда начнем. По этому полю – вон от той березы до тех стогов – он очертил рукой периметр, – я раскидал серебряные ложки. Любимые ложки! – он предупреждающе поднял палец, – подарок моей тетушки. Всего четырнадцать штук. Господа городовые, я даю вам два часа: постарайтесь найти их все. Коробейников, направляйте!Городовые, тараща от усердия глаза, кинулись в атаку. Штольман повернулся к околоточным:
- Господа офицеры. Вы помните недавнюю историю с Филином? Почему упустили его в доме, как думаете?- Спрятался ловко, Ваше высокоблагородие! – отрапортовал бойкий Ульяшин.- А может, ловко выскочил? Городовые плохо обыскивали комнаты, а вы, господа, были невнимательны снаружи. Идемте со мной.И он отвел околоточных к неубранным, бурым стогам сена:- Представьте, что это углы и закоулки помещения, а мы ищем засевшего в засаде преступника. Сейчас будем отрабатывать правила поиска человека.И он показал им, как нужно входить строго по двое, как проверять углы, и смотреть за дверями... И как прикрывать спину товарища.
- Крадетесь по стенкам, господа, внимательно и неспешно, внимательно и неспешно... Револьверы не опускайте – наводите прямо. И не торчите посредине комнаты, не открывайте спины! Все ясно?- Ясно, Ваше скобродие!Он гонял их в стогах и отрабатывал приемы полтора часа, пока служивые не взопрели. И все же, насмотря на усталость, мужики увлеклись. Их бородатые лица зажглись румянцем, в глазах сверкал азарт:- Пах, пах! Самсонов, ты убит! – возбужденно кричал Ульяшин.- Нет, это я тебя задел! – возопил в ответ из-за стога Антип Самсонов. – Тяпкин, скажи ему?- Да, Ульяшин! Давно уж пулею пробито…
- …Днище котелка. – закончил потешные бои околоточных Штольман, – Достаточно на сегодня! Отдыхайте пока, господа.Сам же Яков Платонович отправился проверить успехи городовых, которые, рассыпавшись по полю серым горохом, рыли носами траву. Он подошел к веснушчатому парню, видно, из солдат и строго спросил:
- Колупаев, ты почему под березой посмотрел, а под кустом, который рядом, нет? Там одна ложка лежит.- Что, Ваше скобродие? – вытаращил непонимающие глаза Колупаев.
- Ты не понял вопроса? – наклонил голову Штольман.- Ась?- Пад кустом пачему не смотрел? – громко крикнул товарищу в ухо долговязый Терентьев, - пад кустом, говорю! Туговат на ухо, – кивнул он Штольману.- Туговат, я уж вижу, – согласился Яков Платонович. – Так что, Колупаев, под кустом искать будем?- Будем! – бодро ответил понявший его городовой, и принялся рьяно обыскивать кусты. Только другие. Штольман молча ждал, Колупаев колупался. Через десять минут стараний он вернулся пред скептические очи начальника и в крайне правдивом настроении, бронзовея веснушками, доложил:- Никак нет-с, Ваше скобродие, нет там ложки.Шли годы... – с легкой обреченностью подумал Штольман, а вслух пригрозил:- Если ты не дойдешь до нужных кустов, то тебе до ночи искать придется, Колупаев. А я без ложек не уеду.- Так ведь тут ближе? – удивленно отвечал было Колупаев, но увидев сурово сдвинутые брови начальника, рысью рванул к нужным кустам.
- Так. Кочкин. – обратился еще к одному растяпе Штольман. – Я видел, что ты все это время у подвод ошивался, что ты там делал?
- Да так... огинался… – сразу покаялся Кочкин и потупил долу иконописный взор голубых глаз.- В поле. – коротко приказал Яков Платонович, и тот стремглав бросился за товарищем. Штольман только хмыкнул ему вслед.Через полчаса запыхавшийся Коробейников подбежал к начальнику и доложил:- Семь ложек нашли, Яков Платонович! Половину! Ох уж нерасторопны, а я ведь не слезал с них.
- Молодец, Коробейников! – похвалил помощника сыщик. – Неплохой результат для первого раза.Нежданно похваленный Антон Андреич зарделся от удовольствия. День беготни, – улыбнулся про себя Штольман, – и уже кое-что застряло в их головах. Глядишь, и выйдет толк…- Н-на построение! – скомандовал он Бочкину. И когда городовые, шумно дыша, выстроились в ряд, новоиспеченный начальник сыска объявил:
- Неплохо поработали, братцы, старались. В следующий раз научу вас осматривать место преступления, да так, чтоб не затаптывать улики, как обычно это происходит. И еще… Фантазий много выдаете, братцы, по поводу жертв – не дело это. От чего они умерли, когда умерли, и ?они? ли это вообще: решать можем только я, доктор Милц и другие следователи. Вам ясно?- Ясно, Вашскобродие. – нестройно отвечали служивые.- Теперь о стрельбе и погонях: впредь слушать только мои команды! Если я или другие следователи командуют ?сидеть?, значит, сидеть! ?Не стрелять?, значит – не стрелять. Поговорку знаете? Про то, что ?терпение приносит спасение?? Так вот у кого терпение и выдержка слабые, тому не место в полиции.
- Главное, репу держать. – шепнул Синельников Колупаеву. Но Яков услышал.- Вот и держи свою репу, Синельников, внимательно держи. Преступнику все равно, а у тебя она одна.И возвысил голос:- Итак, господа городовые, впредь фантазий не чинить, своеволья не предпринимать. Отныне я буду строго спрашивать за выполнение своих приказов. А сейчас будут стрельбы.
При последнем слове служивые радостно оживились, и каждый потянулся к черной в своей кобуре… И только к вечеру набеганный по приволью младший состав вернулся в город.
Еще несколько раз Яков менял места, гонял городовых и околоточных по кочкам, да по оврагам. В последний день сыщик выбрал берег реки, и два заслуженных полицейских надзирателя отделения, скрывая легкую зависть, напросились с ними. Они понаблюдали, как Штольман гоняет служивых, послушали его объяснения и команды:
- Вот он, столичный сыскарь, – говорили они промеж себя.- Столичная язва, сказать точнее… Ишь как распинает, – подал реплику один.- Но дело знает, – заключил второй.- Да, – одобрительно покивал бородой первый. – Дело знает хорошо. Так что ужинать нам сегодня нескоро придется.
И остались наблюдать до конца.*** К концу октября похолодало, дни потянулись тоскливые, промозглые. По вечерам быстро темнело. Штольман с сожалением прекратил обучать отделение, прекратил свои воскресные конные прогулки на вольных крутоярах Затони, и теперь по выходным сидел у себя в Бригадирском переулке и читал у камелька газеты. Он скучал по сентябрьскому, совсем летнему солнышку, встретившему его по приезде в город. По вихрастой провинциальной зелени… И чего таиться – ему снова хотелось увидеть шебутную барышню, которая со всей убежденностью неопытной юности, сама того не зная, развеяла его столичный сумрак...
Анну Викторовну он уж давно не видел. Она, наверное, и думать забыла о нем, мало ли у нее интересов... А он, нет-нет, но все еще предавался пустым мечтаниям, и это его не радовало. Таким манером, того и гляди, он и хандрить начнет. А это никуда не годилось. Пора, пора браться за августовское дело! Хватит ему баклуши бить и раскисать в провинциальной осени... Собрав волю, он твердо решил больше не думать о барышне Мироновой.В субботу он поднял нужные половицы, достал из подпола архив, и обмакнув в чернильницу новенькое перо, вывел на чистом листе:Июль 1888 года.Дело о пропаже государственных облигаций Николы I Петровича,
князя Черногории,генерал-фельдмаршала Русской императорской армии. (Теперь вечерами, при свечах, он скрупулезно восстанавливал события злополучного июля и катастрофического августа. У него неплохо получалось, но спать он снова начал маетно.
Как-то Яков задремал за бумагами прямо на бархатной скатерти, и в том долгом блаженном сне он опять оказался на берегу Затони, где по изумрудной траве мчались велосипедные ?колесики?, и солнце билось в быстрых спицах, разбрасывая блики, и подол развевался, как легкое пламя... Когда же сквозь кружевные занавески залы забрезжило утро, Якову Платоновичу приснилось и вовсе невообразимое: будто бы он собирался поцеловать Анну Викторовну, а она его.... Он увидел очень близко светящуюся кожу ее лба, всё ее взволнованное лицо, опушенное вьющимися прядями... Его губы щекотало ее теплое дыхание…
Через время он случайно поднял взгляд и больно укололся о неподвижные зрачки Нины, глядящие в него без улыбки. Нежинская ничего не говорила и не шевелилась, но уже явственной угрозой наливался сон. Яков отпрянул! А губы фрейлины зазмеились в медленной улыбке, и вдруг она расхохоталась в голос, и смех ее до жути стал похож на глуховатый смех князя…- Бр-р-р, – Штольман вскочил с сафьянового гостиного диванчика, куда незаметно для себя перелег посреди ночи, и потряс головой, прогоняя наваждение… – Приснится же такое!
Сон быстро забылся за умыванием, но гадкое впечатление застряло в сердце занозой нехорошего предчувствия…
Он вышел из дому, прихватив трость и перчатки, и быстро зашагал вдоль решетчатых заборов мирных палисадников, где прямо в гуще раскидистых ветвей загорался, словно костер, рассвет.Перед тем, как зайти на службу, Штольман заглянул к портному – на примерку нового костюма. В ателье он планировал оставаться с четверть часа, а задержался на все сорок минут. Бойкий портной мужского платья г-н Лисичкин, лучась радостью, принялся навязывать ему костюм модного гридеперлевого оттенка. ?Г-н Лисичкин, я ведь в прошлый раз оговаривал двубортный синий? Вы обещали первую примерку?. Портной, с метровой лентой, свисающей с шеи желтой змеей, и в фартуке, утыканном булавками, кивал яркой лысиной, но не сдавался: ?Самый модный цвет, господин полицейский, гридеперлевый! А какой фасон! Сам император такой жалует!?. Пришлось долго и терпеливо отказываться, а потом, когда терпение иссякло – обреченно мерить два костюма: с единственным приличным портным Затонска ссориться не стоило... Наконец, Штольман с облегчением покинул ателье: совсем его замучил господин Лисичкин своим гридеперлем! (от франц. gris de perle - жемчужно-серый, и правда очень модный в то время цвет ткани).Штольман опоздал на службу, и пришлось ему догонять своих в лесу.
Как сообщил дежурный, вчера на дальней вырубке лесорубы нашли труп повешенной женщины, и, едва рассвело, сообщили о находке в участок. Коробейников с нарядом немедленно отбыли на место.
…Полицейский экипаж довез Штольмана до лесной опушки. Сыщик прошел пешком по шуршащей листьями просеке, что все время неприметно забирала вниз. Где-то в сырой глубине леса, во влажном мшистом логу каркали осенние вороны. Дорога привела к вырубке, тянущейся вдоль длинного оврага, и там Яков Платонович обнаружил Коробейникова и доктора Милца, скорбно склоненных над телом. Околоточные уже обыскивали овраг.Это была совсем юная девушка, тоненькая, лежащая навзничь в одном ситцевом платьице, с простой русой косой. След от веревки отпечатался на шее сизым синяком… Опирающийся на трость доктор вглядывался в тело.- Лесорубы ее из петли вынули, – доложил Евграшин.
- Мы спилили сук для подробного исследования. – торопливо сообщил Антон Андреич, и отвернулся.
Штольман внимательно склонился над жертвой.- Я полагаю, все очевидно, – в своей обычной неспешной манере сделал очень поспешные выводы доктор Милц, – очередная драма разбитых надежд. Я не удивлюсь, если окажется, что она беременна, а жених ее бросил. Ну, вот она и решила покончить с собой.Сыщик подошел к дереву и осмотрел сук, которую наперевес держал долговязый лесоруб. Он заметил, что древесина была сильно повреждена, так, словно бы ветку перетягивали жестким корабельным канатом. Он видел такое на верфях в Петербурге… Не на канате же она была повешена?- Вот. – с дрожью в голосе пробормотал подошедший Коробейников и протянул обычную пеньковую веревку. Стало быть, висела жертва все же не на канате, а просто кто-то очень-очень долго елозил веревкой по коре…- Ошибаетесь, Александр Францевич, убийство тут. – резюмировал осмотр Штольман. – Уверен, повесили ее. Не обошлось здесь без постороннего вмешательства.- Что видите, Коробейников? – он кивнул помощнику на ветку.- Эм-гм, веревка… След от веревки… - трагично и совершенно беспомощно прошелестел помощник следователя.
- След, как от якорного каната. – перебил его Штольман. – Видите, как глубоко кора содрана? Значит, веревка врезалась в сук и терлась по нему под весом тела, из чего я делаю заключение, что погибшую сначала вздернули на этом суку, а потом подтягивали на веревке наверх. – и он указал на спиленное дерево.- Нелюди… - пробормотал себе под нос Коробейников, и тихо закипел слезами.- А еще она в одном ботинке, ну не Золушка же она: в одном сапожке бегать? – продолжил размышлять вслух Штольман.Антон Андреич сглотнул, и его всегда пушистые усы обвисли печальными стебельками. Он проговорил тихонько:- Выходит, убийца или убийцы тащили ее и не заметили, как один сапожок слетел по дороге?...
Яков внимательно посмотрел на Антона Андреича: его помощник был так удручен смертью незнакомой девушки, что выдавал одни лишь банальности. Мда, соображает Коробейников сегодня плоховато. С этим возвышенным рыцарем прекрасного пола посоветоваться не выйдет, а больше-то и не с кем...- Вы что, плачете? – в раздражении буркнул Яков Платонович. – Так и будете над каждым трупом слезы лить?Это было сказано сгоряча и не слишком деликатно, о чем он сразу же и пожалел, но справедливо: Коробейникову пора было брать себя в руки. Антон Андреич смутился, отвернулся и утер глаза.- А что у Вас, доктор? – отрывисто спросил у Милца сыщик.- У нее разрыв шейных позвонков. А вот была она мертва, как Вы предполагаете, до повешения или нет: я смогу сказать после детального осмотра. – блестя золотой оправой, смиренно пообещал доктор.
К ним по обрыву бегом поднялся городовой: