161. Вороньи несчастья (1/2)
Бринден начинал понимать Эйгора с его нелюбовью к Деймону и любовью скрежетать зубами. Вот чем больше смотрел на то, как близнецы обнимают своего призрачного папашку, тем больше хотелось скрежетать и ненавидеть. А они, семейка идиотов, даже не трудились вести себя скромно и с достоинством — нет, обжимались, вопили, трещали не затыкаясь, кто там как в семье отличился за прошедшие годы...
Бесило.
Потому что сын, всё так же неразлучный со своим вороном, даже не подошёл к нему — остался стоять на краю богорощи, глядя печально и строго. Потом развернулся — и исчез в холодном семерянском свете, потому что даже веру у него отняли, не позволили вернуться к корням и стать частью семейного дерева, над которым кружатся вороны. Эйгор наверняка таким образом мстил — за провал на Краснотравном, за поражения потом, за то, что молодой Бринден когда-то зачал сына его женщине...
Он сам знал, что это чушь, но продолжал её себе твердить, потому что иначе пришлось бы признавать куда менее приятную правду. Правду, что он обещал безопасность и не дал её; правду, что кучка заговорщиков смогла отрезать гостю голову под носом у всесильного Десницы. Правду, что он отправился на Стену не во имя грядущей войны, а чтобы заткнуть чувство вины.
Трёхглазый Ворон говорил — древовидец всегда одинок. Его жена, его дети, его родители, сёстры и братья — всё это жертва, которую он приносит за возможность быть одновременно в прошлом и будущем, знать всё настоящее и помнить то, что другие забыли. Когда-то молодой и глупый Бринден считал, что сможет преодолеть одиночество, сохранить своих близких и сохранить дар. Теперь он понимал, что жертва не только неизбежна — она необходима, потому что если не пожертвовать земными связями, то...
— Ты опять думаешь какую-то ересь, Бринден. Я это вижу по твоему лицу.
— Да, у тебя всегда именно такие глаза, когда ты пытаешься убедить себя в том, во что не веришь сам.
...то от родни не будет ни отбоя, ни спасения, и весь мир будет страдать от того, что королева Нейрис, дурак Деймон или малышка Гвис осуждают человеческие жертвоприношения.
Он перехитрил их, он изображал смирение достаточно, чтобы его свободно отпускали в богорощу. Это не слишком помогало — пока что. Следующими после третьего Визериса по степени легитимности шли братья Баратеоны. Увы, с ними ничего не вышло.
Старший вовсе не пожелал ничего слушать и сразу взялся за молот, стоило начать объяснять ему про Обетованного Принца — с криком «Я покажу, как меня Таргом делать!».
Средний выслушал внимательно, но заявил, что он послушен своему долгу и не собирается переходить дорогу старшему брату.
Младший с энтузиазмом принял предложение стать королём, но и только — на Стене, по его мнению, было слишком скучно и безлюдно, никаких массовых мероприятий, а зачем быть королём, если не ради балов и турниров?
Что до девчонки Ширен, она просто натравила на него толпу каменных драконов. Он не успел сказать ни слова, но судя по всему чем-то её напугал.
Ещё он попробовал подступиться к другой девчонке, сестре короля Визериса. У неё был дракон, она была правильного происхождения... к сожалению, она была ещё и чудовищно упряма и на все попытки подступиться требовала обращаться или к брату, или к мужу — она, как хорошая девочка, сама такие вещи решать не могла. Кто эту оторву назначил хорошей девочкой, Бринден не знал, но тактику не мог не оценить как крайне действенную.
В итоге он получил синяк во всю грудь, укус во всю задницу и лютую головную боль, а жертвенный король был так же далёк от выполнения своего долга, как и накануне. И теперь он сидел под деревом и грустил под бдительным взором сестричек, пока Деймон, мерзавец, никак не мог намиловаться с сыновьями и дочкой.
— Он опять чем-то таким занимался, — сказала Гвис сокрушённо.
— Как будто не понимает, что это ему вредно! — поддержала её Мия.