144. Бандиты королевского леса (1/2)
Эйгон не знал, сколько прошло дней, но все они прошли в том же бреду: он был связан, втиснут в трясущийся гроб вместе с Джоном, рядом ползал огромный чёрный кот, под потолком шипела летучая мышь размером с собаку, а то, что он принял за длинную диванную подушку с пастью... он не был уверен, что это вообще было. Время от времени трясущийся гроб останавливался и тогда приходили люди, поили мерзким горьким питьём и Эйгон снова терял сознание. Время утратило всякий смысл, осталось только ощущение тряски и горечь снотворного на губах.
Гроб остановился очередной раз, и на этот раз Эйгону позволили выкатиться из него на траву, мокрую от вечерней росы. Посреди поляны, окруженной деревьями со всех сторон так, что было не видно неба, горел бездымный костерок, и незнакомый тощий тип ворошил его длинной палкой. Тёмные фигуры вокруг — люди и лошади — было не разглядеть, только лицо незнакомца. С таким знакомым шрамом на левой щеке.
— Дейнерис? — прохрипел он.
— Племянник, — кивнул незнакомец. — Джон, помоги ему встать на ноги, что ли.
Повинуясь приказу, Джон — тот самый музыкант Джон, теперь Эйгон его узнал — вздёрнул его на ноги, разрезал верёвки, даже помог сделать пару шагов к костерку. Следовало драться, следовало пытаться вырваться и бежать, но куда? Он даже не знал, где они находятся и сколько дней назад покинули Тамблтон. Да и не справиться безоружному против троих вооружённых мужчин и ”Джонквиль Дарк”... тем более, один из этих мужчин — Оберин Мартелл, Красный Аспид, привольно разлёгшийся у огня, пристроив голову на коленях своей наложницы.
— Мой родной дядя предал меня, — прошептал он. — И ради кого?!
— Я тебя не предавал, — возразил одноглазый. — Взял тебя в плен, это правда, и ввёл в заблуждение — но не предавал.
— Я не о тебе, принцесса Дейнерис, — он вложил в обращение весь яд, который оставался в его ослабевшем теле. — Я о своём настоящем дяде. Княжич Мартелл, неужто память вашей сестры вам настолько не дорога, что её сына... — он захлебнулся чем-то средним между всхлипом и рыком, потому что Аспид посмотрел на него без малейшего раскаяния — только с какой-то неясной печалью.
— Давай определимся сразу, мальчик, — сказал он, не покидая колен своей женщины и не отпуская её руки. — Ты не сын моей сестры, ты не имеешь права поминать её имя и мы с тобой родня не больше, чем вот с ним, — он указал подбородком на одноглазого. — Ты глупый мальчишка, которому много врали и который поэтому много о себе полагает; что поделать, пришло время встретить реальность, вот такая она неприятная штука.
— Оберин, — одноглазый укоризненно нахмурился, и это было омерзительно.
Потому что он хмурился ради него. Человек, который пытался совратить его, упрятал его в трясущийся гроб и поил дрянью — смел возмущаться, что Аспид слишком резко выразил свои мысли. Как будто он имеет на это моральное право.
— Да-да, ты предпочёл бы поить его этим горьким настоем в час по чайной ложке, — закатил Аспид глаза. — Я считаю, лучше однажды высказать всё, как есть, и пусть дальше живёт, чем тянуть жилы и отмалчиваться.
— Как говорится, — подала голос наложница, — лучше отрубить больную ногу, чем отпилить тупой пилой. А это сродни больной ноге, — она посмела смотреть на Эйгона с жалостью, и ему захотелось разбить в кровь её всё ещё красивое лицо.
Музыкант, ”Джонквиль” и третий наёмник о чём-то переговаривались в тенях — их голоса поглощала листва и трава, Эйгон всегда поражался, как лес искажает звук: то позволяет услышать шорох за многие лиги, то не даёт разобрать слова совсем рядом. Но сейчас было не до загадок — он смотрел на своего похитителя.
— И если я не сын Элии Мартелл, то кто же? — дерзко, как только мог, спросил он.
— Сын Сейры Уотерс и купца Иллирио Мопатиса, насколько я понял, — безмятежно ответил одноглазый. — То есть, сын моей незаконнорожденной сестры и мой племянник. Извини, я не представился: Визерис, третий моего имени. Здесь по поручению Узурпатора Баратеона.
Из темноты кто-то ахнул. В самом деле, заявление звучало дико сразу со многих сторон.
— Сейры? Жену магистра Иллирио звали Серра, он показывал нам её окаменевшие руки, — начал он разбирать по пунктам. — Но положим, это пентошийское произношение, хотя кто назовёт дочь таким... именем?