110. Что назначено судьбой (2/2)

Но чем дальше, тем больше казалось, что Оберин здесь один.

Что его противник его даже не видит, не считает нужным видеть.

И это было страшно.

* * *</p>

Им пришлось их всех убить, и леди Эллария всё прижимала к себе голову Рози, чтобы та не видела происходящего — как корчатся в рыжем огне люди в доспехах, как текут по щекам Вериса слёзы, как Джон, Мия и Терранс добивают тех, кто смог уйти от всепожирающего жара.

— Жжёная плоть, дым и раскалённый металл, — шептал Верис, как заклинание. — Жжёная плоть, дым и раскалённый металл...

Шиповник слизывал слёзы с его щёк и разворачивался на врагов, снова и снова выпуская из пасти струи пламени.

Скоро красноплащников не осталось — кроме одного, вокруг которого, всё медленнее и медленнее, нарезал круги княжич Оберин.

— Мы должны ему помочь, он устал, — сказал Терранс.

— Он должен отступать, — согласилась Мия. — Уж вместе-то мы что-нибудь придумаем, даже с этим чудищем.

— Княжич! — крикнул Джон. — Княжич, сюда! У нас есть дракон!

Верис гладил Шиповника по мордочке, по длинной шее. Если бы тот мог летать, можно было бы попробовать пустить его на чёрного гиганта, но летать Шиповник не умел — его крыло, поломанное в бою с Горой, ещё до конца не поправилось.

— Оберин! — крикнула леди Эллария, и в её голосе было столько боли, что у Джона сжалось сердце. — Вернись, Оберин!

Но тот словно не слышал их голосов, продолжая делать всё то же и то же, несмотря на заведомую неудачу.

«Отец говорил, что это определение безумия: делать всё то же самое и ждать иного результата».

— Мать Небес, надежда женщин, проведи нас через бой, — тихо шептал Верис, гладя Шиповника. — Усмири и гнев, и ярость, дай нам выплакать всю боль...

Макара доползла до дерущихся и вцепилась в ногу ломовика, хоть как-то меняя рисунок боя, разрывая безумную монотонность, где один выматывал себя, а другой бесстрастно ждал, пока тот больше не сможет шевелиться. Княжич двумя руками поднял копьё, рванул своего коня ближе к гиганту, рухнувшему на землю. Отчего-то Джону показалось, что и этот, решающий в любой другой схватке, удар ничего не даст — и он не дал.

Только покатился по земле шлем, под которым ничего не было.

И в следующий миг чёрные железные руки сломали копьё пополам. Гигант поднялся — и одним лёгким движением отбросил княжича в сторону, а затем двинулся к нему. Добивать.

— Нет! — крик леди Элларии резал уши, и Джон ломанулся вперёд: Джон и Призрак, и Мия, и Терранс, но быстрее всех — Верис и Шиповник у него на плече, которые успели встать между безголовым монстром и лежащим на земле человеком.

И снова прозвучало страшное валирийское слово, но сейчас оно было как молитва надежды:

— Drakarys.

* * *</p>

— Бестолочь ты моя, — нежный голос Элии звучал словно отовсюду, потому что голова гудела, как с сильнейшего похмелья. Но он видел сестру, её улыбку, чувствовал её пальцы у себя на щеке, на вывихнутом из сустава плече. — Мстить он за меня хотел! Зачем мне месть? Она вернёт мне детей? Или тебе даст новых дочерей? Она утешит Элларию, которая едва не умерла, на тебя глядючи?

— Элия... — прошептал Оберин.

— Эллария, — поправила та. — Вот о ком ты должен думать. Со мной-то всё хорошо, а с ней ты что делаешь? На коленях, на коленях прощенья проси. И под плащ веди, пусть тебя на том свете Ройна за это топит, ты заслужил.

— Заслужил, — согласился он. — Эллария, выходи за меня замуж.

Если Элия так решила — так тому и быть. Элия всегда знает, как правильно.

Женщина, с рыданиями припавшая к его груди, была точно Элларией, поэтому он медленно, через боль, поднял руку и её обнял.

— Так-то лучше, бестолочь, — согласилась Элия. — И что у меня за брат, даже в райских кущах не даст покоя! И никаких Делонн и Хармиан. Назовёшь их Эгея и Ренон, понял?

— Но Ренон — это...

— Понял или нет? — она упёрла руки в боки, сияющая, как тысяча звёзд, и он не посмел с ней спорить.

Он только обнимал Элларию и смотрел, как сестра решительной походкой идёт куда-то навстречу свету, где её ждал мальчик с белыми волосами и мама, совсем молодая и весёлая, как в дни больших праздников.