26. Разговоры о любви (1/2)

«На Перешейке в воздухе больше комаров, чем воздуха», — подумала Санса. Спастись от них можно было только в повозке, за пологом из тонкой кисеи — но постоянно сидеть в повозке она не желала, да и не могла.

Не желала, потому что несмотря на шелковые занавески, музыку, благовония и говорливых девиц из свиты принцессы (решивших, что дочь гранд-лорда лучше бастардов королевы), несмотря на мягкие подушки и вкусную еду, повозка была тюрьмой.

— Нас даже не пускают к Джону, — надул губы Бран. — А Джон наш брат!

— Наполовину, — автоматически напомнила Санса.

Мама огорчалась, когда они звали Джона братом. Она боялась, что он станет для Старков Блэкфайром. Но чтобы создать Блэкфайра понадобился Эйгор — так говорила история, — а на эту роль годился разве что Теон... абсурд, конечно. Теон любил Робба и ненавидел Джона.

— Наполовину или нет, но брат, а нас к нему не пускают, — настаивал на своём Бран. — И везде за мной следят.

— Ты сын гранд-лорда, им так положено. Надо всё время окружать тебя заботой и слугами.

Она сама не очень верила в свои слова. Но Мандерли — вассалы отца, им незачем брать в плен его детей. Они просто пытаются по-южному обставить всё, что могут, представляя Юг... по-своему.

Мама бы посмеялась, наверное.

А не могла она не покидать повозку потому, что человек несовершенен, создан имеющим плотские нужды, отправлять которые девице прилюдно не пристало. Поэтому Санса набрасывала вуаль поплотнее, надеясь, что мошки в ней застрянут и шла по одной из грунтовых троп, идущих в стороны от каменной дороги. Шагов через десять тропы терялись в кустах — очень удобно.

Ещё удобно было то, что это давало время. Время побыть одной. Подумать. Посмотреть на воду, чёрную, как тушь, и такую же блестящую, на жаб, зелёных и коричневых. Послушать людей, которые не видели её и потому говорили то, что думали.

— Проклятое болото! Водой не умывайся, там червие. Листом не подтирайся, он ядовитый, жопу разнесёт, в штаны не влезет. Воздухом не дыши — вдохнёшь мошку. Как здесь жить-то можно? — басил знакомый голос.

— Не знаю, — ответил голос папы. — Но мой друг живёт. Правда, — он улыбался; забавно, что улыбку можно слышать, — он дома бывает довольно редко, всё больше странствует. Но его дети не жалуются. Очень любят Перешеек, поверишь ли.

— Сам знаешь, что не поверю, — огрызнулся король. — Так. Ладно, Нед, ты ступай — мне надо подумать одному. Потом обговорим, что я надумал. И не смотри на меня так! Шутник нашёлся...

Папа если и смотрел, то молча, и молча ушёл. А Санса осталась, замерев, как птичка на ветвях, и Леди рядом тоже замерла.

«Если нас обнаружат, то кто поверит, что я просто ходила по нужде, потом решила помедлить, погулять? Что просто не хотела назад, в повозку, слушать пустую болтовню и мягкие намёки, что я пахну псиной? Король подумает, что я за ним следила», — было страшно, но восхитительно. Как тогда, ночью, когда она привязала кисть к длинной палке и писала большими буквами своё ”освиндомлён”.

— Да вылезай уже, не сдам я тебя папане, — сказал король и сердце Сансы ухнуло прямо в пятки.

— Правда? — дрожащим голосом спросила она.

— Конечно. Чтоб Роберт сдал девчонку, что та гоняла на свиданку? Я же не зверь, — ответил тот. — А ты не дура, свои цветы хранишь как подобает, верно я говорю?

— К-конечно, верно! — ойкнула она.