Часть 1. Освобождение (1/2)

Хёнджин ненавидел звуки шагов по коридору, ведущему в его «спальню» – по факту тюремную камеру – разносившиеся эхом от холодных стен огромной безвкусно-пошлой золотой клетки, называемой родовым поместьем Янг. Они всегда были медленными, вальяжными, сопровождались насвистыванием какого-то популярного мотивчика, в котором чувствовалась неприятная ухмылка. Это из раза в раз вызывало горькие, вяжущие, пронизывающие насквозь ощущения неотвратимости, неизбежности. Они пугали лишь поначалу, пока не пришлось привыкнуть.

Те, кому привыкнуть не посчастливилось, с завидной частотой выпрыгивали в большие панорамные окна верхних этажей, вешались на дорогих люстрах и вскрывались винтажными ножами – просто не выдерживали. Хёнджин был не из тех, кто сдается так просто. Спустя уже целых два года с тех пор, как его похитили, всё что осталось у него внутри - это всепоглощающее отвращение и одна единственная цель – выжить и попытаться сбежать из этого непрекращающегося ада.

У ублюдка, что владел поместьем, не было своего собственного имени. Он взял себе кличку «Мидас», когда начал стремительно взлетать по криминальной лестнице, обгоняя остальных членов своего клана. Его любимым развлечением стало коллекционирование симпатичных малолетних мальчиков, что похищали со всей страны и привозили к нему во дворец. Хёнджин был одним из первых, на своей шкуре прочувствовав весь ужас сексуального рабства. Он стал любимчиком Мидаса со временем, отвоевав своей покорностью и невозмутимостью каплю его благосклонности, заключающейся в менее агрессивном поведении в свою сторону и даже отведению отдельной комнаты. Хозяин показательно при всех сдувал с него пылинки, называя лучшей вещью в своей стремительно пополняющейся коллекции, ухаживал и делал всячески более привлекательным, чтобы потом брать ночами на огромных и холодных золотых постелях. Жестко, мерзко и гадко. Благо, что нечасто…

Парень подготовился в этот раз. У самой безучастной и спокойной девушки из прислуги он вымолил нож, чтобы покончить со всем этим. Она подумала, конечно же, про очередное самоубийство, сочувственно покачав головой, и принесла его на следующий день. Это был день, когда почти весь клан разъехался на очередные разборки и Мидас был единственным, кто остался. Он планировал сегодня как следует развлечься со своим любимчиком и может быть на десерт взять наконец того самого новенького, совсем еще невинного малыша с лисьими глазками, которому только исполнилось четырнадцать. Хёнджин успел с ним пересечься и при взгляде на это создание, сжавшееся в испуганный комок в углу, даже его уже, казалось бы, закаменевшее сердце дрогнуло от невообразимой несправедливости. Может быть, если всё получится, то он попробует предпринять попытку…

В данном конкретном случае было опасно думать хоть о ком-либо ещё, кроме себя. Не зря ведь существовали законы о выживании сильнейших. Сочувствие и сострадание – это слабости, которые могут загнать тебя в могилу. Хёнджину не посчастливилось убедиться в этом самому на протяжении прошедших двух лет. Он постарался отогнать от себя все мысли, способные его сбить, чтобы ни на что больше не отвлекаться. Нож был припрятан совсем недалеко и ждал своего часа.

Мидас явился в своей обыкновенной манере в одном лишь узорчатом шелковом халате. В попытках изобразить из себя соблазнительность, которая совсем не вязалась как явление с его внешностью и натурой в принципе, он размахивал поясом и раздевался на ходу, предвкушая очередные несколько часов долгих издевательств над своей любимой игрушкой. Он уже привык к бесцветным, потухшим и равнодушным взглядам своих мальчиков, поэтому не удивился, встретив подобный от Хёнджина. Это был новый взгляд, но Мидас был слишком глуп, чтобы распознать в нем угрозу.

Приближаясь к парню, он осыпал того неуместными вульгарными комплиментами, теша свое самолюбие и упиваясь властью над кем-то более слабым, как удав над кроликом. Низко.

– Ты сегодня просто выше всяких похвал, малыш. Я думаю, мы нескоро закончим, – разливался в отвратительных интонациях Мидас, нависая над парнем своей мерзкой тушей. От него сильно несло алкоголем. Это было более противно, чем если бы он снова нанюхался чего-попало, но по крайней мере более безопасно. Координация была нарушена, что играло только на руку ситуации.

– Тогда я побуду сверху, если вы не возражаете, – с вызовом глянул Хёнджин.

– О, ты решил проявить инициативу? – Мидас плотоядно облизывается, переворачивается на спину и устраивает на своем паху парня, обхватывая его своими влажными холодными ладонями, что вызывают неприятную дрожь. – Похвально. Мне нравится.

Нужен был особенный момент, нужно было не сорваться раньше времени, иначе вс1 провалится, и он останется здесь навечно. Каждый раз терпеть эту мерзость было по-разному сложно, но можно было хотя бы отвернуться. Сейчас Хёнджин смотрел вверх, изображая удовольствие и сдерживая слезы отчаяния, появляющиеся от мыслей, что надежда на лучший исход призрачна настолько, что о ней можно лишь мечтать. Но он не сдастся, пока не попытается. Пока попытка не приведет хоть к чему-нибудь. В крайнем случае всё это можно будет закончить также, как и все до него…

«Я больше никогда не дам тебе ко мне прикоснуться, ублюдок. Ты сдохнешь сегодня, прямо в этой блядской постели, и надеюсь, разложишься в ней же. Я открою окна и впущу сюда твоих любимых воронов, что будут склевывать твои глаза и внутренности, чтобы ты больше никому в этой жизни не причинил столько страданий»

Хёнджина вдруг пронзило острой горячей болью на груди в области сердца, как будто отрезвив и давая тот самый нужный толчок к действию. Его глаза загорелись всепоглощающей ненавистью, и он навис над Мидасом, потянувшись к ножу, спрятанному под подушкой – как неосмотрительно с твоей стороны потерять бдительность в собственном доме, да, ублюдок? Пара резких движений, пока мразь кончает, закрывая глаза, и нож перерезает его горло, из которого тут же вытекает столько крови, что окрашивает руки Хёнджина, забрызгивая кровать и все вокруг.

Мидас хватается за шею, пытаясь закрыть огромную расщелину, безмолвно хрипя и в ужасе смотря на своего состоявшегося убийцу. Хёнджин в полнейшем шоке наблюдает за этой картиной, не в силах сделать хоть что-нибудь, замороженный в состоянии первобытного страха. Одно дело – планировать убийство, и совсем другое – воплощать подобные планы в жизнь. Это было даже слишком быстро и просто. И от этого лишь сильнее шокирует. Неужели у него и правда получилось?..

Он убил человека. Эта мысль бьет его под дых, как только жизнь в глазах Мидаса угасает, и он больше не хрипит и не дергается. Лицо, застывшее в ужасающей гримасе, стремительно теряет цвет, и теперь кажется каким-то ненастоящим. Хёнджин наконец приходит в себя, осознавая, что всё ещё сидит на нем сверху. Жадно хватая ртом воздух, будто только что вынырнул из-под воды, он резко вскакивает с кровати, весь испачканный чужой кровью. Ошеломленным взглядом смотрит на свои руки, в которых всё ещё сжимает нож, после чего резко отбрасывает его в сторону в приступе омерзения.

Вдруг становится очень плохо. Его рвет на дорогой ковер, и голова сильно кружится, но разум всё сильнее очищается от первого впечатления, давая мыслить более холодно и расчетливо. Нужно бежать как можно скорее. У него достаточно времени с учетом того, что в поместье почти никого нет, даже охраны толком не осталось, так что промелькнуть мимо неё на свободу будет не так уж сложно.

Первым делом нужно было отмыться. Он побежал в ванную и так быстро, как только мог, смывал кровь с тела, дергаясь от каждого шороха и стараясь не думать о произошедшем. Если мысли снова вернутся, он потеряет контроль над ситуацией, а потеряв контроль можно сорваться на истерику и тогда всем мечтам и планам придет конец. Безумие, творившееся внутри, отражалось лишь в глазах, что выражали сейчас крайнюю степень ошарашенной неадекватности. Хёнджин бы не узнал себя, если бы помимо взгляда, это читалось во всём его внешнем виде.

Глянув в зеркало на грудь, он обратил внимание на причину своей недавней боли – метка. Конечно же чертова метка решила проснуться прямо сегодня, в тот самый момент, когда ему требовалась определенная доля решимости и адреналин, что в итоге спас ему жизнь. Спасибо конечно, что подстегнула, но лучше бы не появлялась вовсе. Хёнджин уже её ненавидел, за что она больно прожигала его кожу. Имя на ней было ему незнакомо, ну и плевать, в общем-то. Сейчас не до этого.

Он побежал через несколько соседних комнат, осторожно озираясь, чтобы не наткнуться на прислугу. В просторном вычурном кабинете был сейф, код от которого парень давно знал – Мидас никогда его и не скрывал. Как может мальчишка-раб, что сидит в золотой клетке на привязи, воспользоваться этим? Никак. А вот свободный человек, что только что прикончил главного урода вполне может. Несколько крупных денежных пачек отправились в небольшую сумку, забив её почти под завязку. Вместе с пистолетом. Хёнджин понятия не имел как им пользоваться, но предположил, что он может пригодиться при побеге. В крайнем случае его можно будет просто выбросить. Или продать.

Что-то зашумело на заднем дворе, и парень опасливо выглянул в окно. Это были всего лишь любимые шавки Мидаса, неуклюже бегающие друг за другом без присмотра. Но сердце всё равно колотилось как бешеное, а руки дрожали. Было пора сматываться и желательно как можно скорее.

На выходе из дома, в который он больше никогда не вернется, он почувствовал на себе взгляд из комнаты, примыкающей к фойе. Там, на самой настоящей золотой цепи, в ошейнике, сидел тот самый мальчик с лисьими глазами. Он смотрел буквально сквозь Хёнджина взглядом, в котором плескались моря страха и безысходности. Хван на мгновение замер в раздумьях, затем выматерился себе под нос и решительным шагом направился к нему. Подросток смотрел на него с опаской, но не двигался, когда Хван развернул к себе его затылок и ввел правильную комбинацию на кодовом замке. Эти комбинации были на всех ошейниках, имеющихся в этом доме и часто используемых для мальчиков-рабов Мидаса. Цепь с грохотом рухнула на пол, заставив испуганно вздрогнуть их обоих.

Во всёем дворце было до неприличия тихо. Большинство охраны и прислуги сегодня выехало из поместья вместе со всем кланом, а те что остались, находились в гостевом доме на другом конце участка, наконец-то дождавшись отдыха без хозяев и отрываясь на всю катушку. Другие рабы были заперты в комнатах и о них Хёнджин не думал от слова совсем – не испытывая ни уколов совести, ни жалости, ни желания помочь. Этот мальчишка почему-то стал исключением. Хёнджин обратился к нему шепотом, опасливо озираясь по сторонам:

– Как тебя зовут? Хотя, неважно, забудь. У тебя есть близкие? Есть куда пойти?

Мальчик кивнул, отвечая с легким заиканием:

– Брат есть. Он скоро должен вернуться из армии или может уже вернулся… – он испуганно моргал, стараясь унять дрожь в теле и голосе. Хёнджин почувствовал укол зависти. Домой к отцу, которому было на него настолько наплевать, что за все эти два года он не предпринял ни одной попытки его разыскать, он явно возвращаться не собирался. Ему вообще некуда было идти.

– Тогда слушай сюда. Мы с тобой сейчас сматываемся отсюда и больше никогда не возвращаемся, расходясь в разные стороны, понял?

Мальчик кивнул. Хёнджин взял его за худое запястье и потащил за собой на выход из поместья. Им удалось тихо миновать охрану с собаками и пролезть под камерами незамеченными. Не день, а праздник удачи. Каков был шанс на такое везение?

За пределами поместья стояли леса и горы, так что скрыться было где. До самого Сеула было не так уж много, вечер еще нескоро, так что все выходило максимально благоприятным образом, прямо-таки судьбоносно. Когда хоть кто-нибудь заметит пропажу двух рабов и убийство главы клана, будет уже слишком поздно и бесполезно их искать.

Им пришлось ползком пробираться в тени растений, чтобы не дай бог не попасться под видеонаблюдение, а затем перелазить через высокий забор, увитый густым плющом со стороны сада, где не было ни камер, ни колючей проволоки. С него легко было сорваться, они исцарапали все руки и ноги, но не без труда преодолели это вместе, помогая подтягиваться и спускаться. Брюнет подумал, что даже хорошо, что решил взять лисенка с собой, ибо он не представлял, как бы смог справиться с этим в одиночку.

Уже за пределами поместья, за забором, где так легко и хорошо дышалось, даже несмотря на духоту и палящее солнце, Хёнджин отвел мальчишку на безопасное расстояние. Оглянувшись по сторонам, он дал ему пару последних указаний:

– Ни с кем не говори и не контактируй, если выглядят подозрительно. Смотри по сторонам внимательно, старайся какое-то время не высовываться. Как с братом встретишься, расскажи ему всёе – я имею ввиду вообще все, чтобы он был в курсе и смог тебя защитить, после этого вам хорошо бы переехать сразу, не дожидаясь пока тебя искать начнут. Вряд ли мы им конечно настолько сдались, но на всякий случай. Вот, держи – Хёнджин вытащил несколько смятых денежных пачек и, подумав, ещё и пистолет. – пригодится на первое время. – он протянул это в дрожащие руки мальчика. Пистолет тот взял чуть увереннее, сразу приценившись. Видимо, знает, как с ним обращаться.

– Как тебя зовут? – спросил мальчик доверчиво, щуря свои лисьи глаза от солнечных лучей.

– Зачем тебе? – нетерпеливо оглядывался Хван.

– Если я смогу когда-нибудь тебя отблагодарить, то обязательно постараюсь. – паренек был совершенно искренен.

Хёнджин тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. Свое имя выдавать не хотелось. Вообще не хотелось его как-либо когда-нибудь еще слышать.

– Кайден, – твердо сказал он первое, что пришло в голову. Мысль пришлась по вкусу. Надо будет оставить.

– Кайден… - протянул мальчик необычное на слух имя. – Оно ведь ненастоящее, верно? Но я запомню, – от слабо улыбнулся. – Спасибо, Кайден.

Они обменялись взглядами полной солидарности и разошлись в разные стороны, каждый своей дорогой. Мальчик обернулся еще всего раз напоследок, но Хёнджин уже этого не увидел, скрывшись за деревьями.

***</p>

Феликсу в последнее время отчаянно нездоровилось. Походы по врачам не давали никаких ответов – он был полностью здоров, может быть только слегка худоват, но это не было поводом для беспокойства и недомогания. Всё чаще его без видимых на то причин обуревали совершенно нетипичные для него эмоциональные недомогания – какая-то внутренняя тоска, ощущение безысходности, потерянности, без надежды на лучшее. Иногда были даже моменты, когда ему вдруг на полном серьезе хотелось умереть.

Он совсем не понимал, что с ним происходит, списывая это на нестабильный подростковый гормональный фон, метеозависимость и стрессы, связанные с учебой в старших классах. Но вс1 же, если включать логику, в его жизни было всё вполне ровно и спокойно, за исключением того, что он сбежал из дома и примкнул к уличной банде, чтобы быть подальше от ужасных опекунов, что были вечно пьяны и плевать с высокой колокольни хотели на приемного отпрыска и всю его жизнь. Поэтому то он и взял себе с тех времен имя Феликс. И с тех пор, как он от них свалил, ему было лишь лучше. Ему хотелось бросить и школу, но Бан Чан – лидер банды – не позволил, отеческим тоном прочитав нотацию о важности иметь хотя бы диплом об окончании школы, если уж в университет поступить никому из них не светит: неблагополучные семьи, разномастные ребята с дырками в карманах – просто шайка безденежных и потерянных бродячих детей.

И всё же эмоции и ощущения, что терзали его изо дня в день, становились лишь сильнее. Он задумался о том, что что-то не так и так быть не должно, когда на классном часу, посвященном меткам соулмейтов, учитель вёл лекцию об их проявлениях. Семнадцать лет – это средний возраст появления меток на теле. У кого-то они могут проявиться раньше, у кого-то позже. Чаще всего метки появляются не одновременно, но бывали и исключения. Появление метки на твоем теле становится той связующей нитью с человеком, что предназначен тебе самой судьбой, с помощью которой помимо своих эмоций и ощущений иногда начинаешь чувствовать и своего соулмейта, где бы он ни находился и что бы ни делал в этот самый момент. Чем сильнее эмоции, тем выше вероятность, что их будут испытывать оба. Но это всё было применимо для людей, что уже носили метки, а на теле Феликса её всё ещё не было.

Задержавшись после урока, парень подошел к учителю и долго выпытывал у того, бывает ли связь между соулмейтами до непосредственного появления меток, на что тот заверил ученика, что в истории были подобные случаи, но крайне редко, и что они означали особенную связь, очень крепкую.

Озадаченный блондин шел со школы, глубоко погрузившись в свои мысли. Если всё это правда, то может он и есть тот самый случай? Может его связь с меченым настолько сильна? Феликсу всё время казалось, что все эти негативные эмоции – не его. Ему стало по-человечески жаль человека, что видимо в этот самый момент был то ли в депрессии, то ли непонятно что еще могло с ним происходить такого плохого…

Левую сторону груди в этот самый момент вдруг сильно прожгло, заставив Феликса осесть прямо на землю, скорчившись от нестерпимой пронзающей боли. Парень зашипел, прижимая руку к сердцу, подумав сначала, что болит оно. Но сердце было на месте и вело себя как обычно - вместо него болела кожа. Он расстегнул рубашку, чтобы рассмотреть, что же там такое творится, и лишь краем глаза успел увидеть буквы, которые даже не успел прочитать. Его сильно повело в сторону, голова отчаянно закружилась. Глаза пришлось закрыть, о чем он тут же пожалел, ибо под закрытыми веками лишь на доли секунды промелькнула картина окровавленных рук, после чего его желудок как будто вывернуло наизнанку. Блевать пришлось в ближайшие кусты, прислонившись рукой к дереву, чтобы не упасть.

Феликс испытал целую гамму обуревающих чувств: омерзение, животный ужас, опустошение, ненависть. Всё стало понятно сразу, но отпустило буквально секунд за десять. Эмоции меченого отступили, уступив место абсолютному и всепоглощающему шоку. Теперь он осел на землю, потрясённый произошедшим. Отчаянно хотелось рассмотреть метку, но стало вдруг ужасно страшно и он решил отложить это дело, пока не поговорит с Чаном.

У Чана было собственное «логово», в которое он пригласил Феликса пожить, пока тот не сможет сам стать на ноги. Это был старый, некогда заброшенный склад, принадлежащий его дальним родственникам, которые отдали его на нужды старшего, который силами всех ребят, что он собирал под одной крышей, стал напоминать самый настоящий дом. Большую часть времени в нём было пусто, потому что парни всегда были при деле и искали хоть какой-то заработок. Феликсу повезло находиться в тишине практически круглые сутки, хотя поначалу и было страшновато оставаться одному.

Сегодня Чан как раз должен был быть дома, что было как нельзя кстати. Феликс бежал в логово со всех ног, ужасно устав, запыхавшись и боясь испытать приступы меченого снова.

– Феликс? Ты откуда так несёшься? За тобой гонятся что ли? – Чан выглядел крайне обеспокоенно, оглядывая блондина, что при входе в логово с порога упал на пол, пытаясь восстановить дыхание.