трое в беде (2/2)

Когда в тенистой роще лето рыщет,</p>

И лёгкий ветерок по тропам свищет,</p>

В деревне той я юношу встречаю</p>

И в воровстве коварном уличаю,</p>

Кляну я жребий свой, как одержимый,</p>

Рыдая о любви недостижимой.»</p>

Отчего-то Тони останавливается, осматривает парня. По мерному дыханию возле своего уха он понял, что тот уснул. Легко касается предплечья Байерса. Теплое. После тянет его руку на себя, так же легко, стараясь не тревожить, устраивает ее на своей груди. Так ему будет проще следить за состоянием Уилла. Дезмонд опускает взгляд, чтобы убедиться, что тело полностью защищено одеялом. Но видит голую коленку, непослушно торчащую из-под укрытия, и немедленно закатывает глаза. Коленка едва касалась его бедра, это заставило его занервничать.

До Энтони не сразу доходит, что он возбужден. Дурацкое наваждение не покидало его все это время, с тех самых пор, как он инициировал поцелуй с пацаном. «Блять, я как пятнадцатилетний девственник».

Он злится на себя, ведь прежде ему никогда не приходилось сдерживаться. Обычно он решал проблему на месте, потому что рядом всегда оказывалась подходящая кандидатура для снятия напряжения. По этой причине дрочкой он себя не обременял. А зачем, если бабы сами раздвигали ноги перед ним, долго он их не ломал.

Обычно ломался он сам, очень наигранно, естественно, потому что шансов он не упускал. Тони заходил в бар и притягивал взгляды, большинство особей женского пола были готовы уединиться с ним в заблеванной уборной, не зная его. Он не знал, что означает «вынужденное воздержание», зато он знал, что его хотят, и умело пользовался этим. Он нарциссичен и уверен в том, что ему все дозволено. Нездоровый эгоизм и обостренное отношение к собственному «я» влияли на женщин как афродизиак. А еще у Тони было много денег и пиздатая тачка.

В этой самой тачке пару дней назад он трахнул двоих. Для машины типа купе это было подвигом, ведь места там было не так много. Одну из девчонок он повалил на сиденье точно так же, как после и Уилла, только у них было увлекательное продолжение. Уже на водительском сидении она скакала на его члене и орала так, словно ее режут заживо. К слову, Тони думал, что она действительно отдаст концы в процессе, другая же развлекалась с его пистолетами на заднем ряду. Она засовывала их в недра своего тела, используя разные отверстия. Слава Иисусу, они были на предохранителях.

Воспоминания о сегодняшнем поцелуе заставили сердце Тони сделать очередной кульбит. Ткань трусов казалась ему необычайно грубой и доставляла крайне болезненные ощущения перевозбужденной плоти. Надо было срочно ехать в бордель.

Он резко подрывается, забывая напрочь о спящем у него на плече человеке, и слышит едва различимый стон в качестве реакции на потревоженный сон. Дезмонд щелкает языком, медленно опускается обратно на подушку. В свете тусклой лампы буквы превращались в какие-то демонические рожи, которые смеялись над ним, жестоко смеялись. Он вновь берет книгу и сквозь зубы заканчивает, цедит каждое слово:

«Но если план обидчика раскрою,</p>

Его убью безжалостной рукою,</p>

Дождусь, скорбя, когда мой час придёт,</p>

Умру, и память обо мне умрёт.»<span class="footnote" id="fn_32394842_0"></span></p>

­– В пизду. – Тони убирает с себя руку Уилла, поднимается с кровати и идет в ванную твердой походкой.

Он думал прохладная вода поможет ему, облегчит ощущения от каменного стояка, но ничего не работало. Дезмонд стоял под струями воды, не решаясь прикоснуться к себе. Он пытался представить тех девчонок, что были с ним пару дней назад, и то, как ему было хорошо. Ему ведь было хорошо?

Он берет член в свою ладонь и начинает неуверенно двигать рукой, он жаждет повторить те ощущения, когда женское тело так легко и просто принимало его внутрь, полностью отдавалось его воле. Но мануальное удовлетворение и близко не было похоже на настоящий секс. Он помнит, как женское влагалище поглощало его член, засасывало его, каким оно было мягким и податливым. Сейчас его ласкала всего лишь стертая о рукоять пистолета собственная рука. И удовольствие это не приносило.

Энтони закрывает глаза и решает прекратить это издевательство. Ему всего-то надо было кончить, и он хочет засмеяться от абсурдности ситуации – он не может удовлетворить себя сам. Выходя из душа, он накидывает на плечи полотенце, останавливается возле зеркала. Пялится на свое отражение и не узнает в этом человеке того зашуганного пацана, слабого и никчемного. Но в глубине души он знает, что широкие плечи и развитая мускулатура не способны утаить детские травмы и комплексы. Тони – один большой ходячий комплекс, натягивающий маску самоуверенного и сильного мужчины. Он всегда знал, что выжить в этом мире ему поможет только движение вверх по пищевой цепи, поэтому он обеспечил себя всеми необходимыми ресурсами для этого. Но вот только правда в том, что он как слабаком был, так и остался, и никакие женщины, пушки и деньги не смогут этого изменить.

Дезмонд с силой ударяет зеркало, осколки больно впиваются в кулак, но он не замечает боли. И появившейся крови. Внезапная вспышка гнева, кажется, привела его в относительную норму, однако он продолжил пялиться в глаза своему изувеченному отражению.

Звук разбитого стекла вывел Уилла из состояния дремы. Щурясь, он начал оглядываться, искать человека, который до этого грел его своим теплом, но не находит. Он проводит рукой по тому самому месту, где лежал до этого Тони. Место было теплым. Глазами начинает обыскивать комнату и видит тонкую полоску света в пространстве между полом и дверью в ванную.

Будто загипнотизированный, он встает с кровати, повинуясь какому-то внутреннему голосу, и, кутаясь в одеяло, медленно движется к полоске света, словно мотылек, летящий к костру на верную смерть. Без колебаний Уилл открывает незапертую дверь и входит в прохладное помещение. Байерс видит статную фигуру, склонившуюся над раковиной. Все еще ведомый каким-то инстинктом, он совершает шаг за шагом, пока вплотную не приближается к мужчине, заключает его в объятия.

– Бу-у. – Уилл удивился тому, насколько мужчина был высок. Он дышал ему в лопатки.

– Бля, – Тони резко дернулся и заметно поднапрягся, что его застали врасплох.

– Что делаешь? – разве что только слепец бы не увидел стояка, торчащего из-под едва прикрывающего его полотенца.

– Не видишь? Общаюсь с умным человеком, цитирую ему Гете, – Тони отводит взгляд, – тебя разве не учили стучать? – в голосе сквозит легкое раздражение.

– Я могу в этом поучаствовать? –  Уилл закрывает крышку унитаза и садится сверху, во все глаза глядя на лицо мужчины. –  Или я недостаточно умен для вас?

– Лиам, какого черта? Оставь меня одного, ради всего свято… аа-а, – он заходится стоном, когда по-девичьи нежная рука касается причинного места. Он не понимал, как реагировать на данное обстоятельство и просто зажал рот ладонью, чтобы подавить очередной стон.

– Ты помог мне, позволь ответить тебе тем же, – он двигает рукой вперед и назад, выбирая медленный, приторно-сладкий ритм. По правде сказать, он не был уверен в том, что это может нравиться, но он и не хотел думать об этом. Уилл был где-то глубоко внутри своего собственного сознания, и нечетко осознавал реальность происходящего. Он просто хотел подарить удовольствие.

И он его дарил.

Тони задыхался от этих неуверенных касаний, от этой невероятно мягкой и гладкой руки на своем члене, и он ничего не мог с собой поделать. Дезмонд царапал короткими ногтями эмаль раковины в попытке что-то предпринять. Тысячи мыслей роились у него в голове, но ни одну из них он не был способен развить до логического финала, так как одно ощущение сменилось другим.

Уилл был решителен, вся неуверенность куда-то испарилась. Он ультимативно прибегал к действию, не задумываясь о последствиях. Его мотивационное начало не задавалось вопросами о необходимости совершения чего-либо – все стоп-сигналы игнорировались до появления. Байерс просто подался чуть вперед и аккуратно лизнул головку члена Дезмонда. Уилл слышит очередной протяжный стон, и это значит, что все грани стерты. Не переживая о последствиях, он вбирает член в свой рот, сантиметр за сантиметром, пытается полностью в себя его принять. Неумело скользит язычком по венам и останавливается где-то на середине. Уилл не был большим знатоком в членах, но визуально он не оценил его габаритов. Размер органа впечатлял, а его тяжесть на языке одурманивала.

Он не знал, что делать с тем, что не поместилось в рот, поэтому решил помочь себе рукой. Медленно выпуская член изо рта, он размазывал слюну по его поверхности. Он боится сделать больно или неприятно, поэтому движения достаточно легкие, практически невесомые. Тони дышит рвано, от возбуждения сносит крышу. Мужчина не знает куда себя деть, куда деть руки, поэтому правую располагает во впадине между шеей и плечом. И тут же жалеет об этом, потому что появился соблазн полностью натянуть чужую глотку, до самого основания, либо оттолкнуть – оттолкнуть насовсем, купить ему билет в один конец куда захочет, избавиться от него, забыть. Он так хочет большего, но в то же время желает прекратить это безумие, пока рассудок окончательно не покинул его.

Уилл мокро целует в подвздошную кость, обтянутую во влажную кожу, и обнимает бедро, прижимается к нему щекой, не прерывая мануальных ласк. Он это делает настолько беззаветно, с огромной самоотдачей, что Дезмонду становится стыдно. Стыдно от невозможности прекратить эту искусную пытку. Он боится смотреть вниз, все что он может – это глотать воздух, как рыба, когда губы вновь обхватывают член. Стыдливо прикрывает глаза и пытается вспомнить кого-то другого, кто доставлял ему столько разных эмоций одновременно, но желательно женского пола. И не может.

Ирония в том, что подобного Тони никогда не чувствовал. Это было восхитительно. Это пугало его. Парень медленно двигал головой вперед-назад, уже совсем не выдерживая никакого ритма. Он все еще пытался работать языком, но с каждой секундой это становилось все сложнее и сложнее. Тони чувствовал это и слышал болезненные всхлипы. Прерывистое дыхание Уилла начинает граничить со скулежом. Очевидно, он устал с непривычки, и Дезмонду действительно становится жаль его. Он решает остановить это. Мужчина осмеливается посмотреть вниз и тут же жалеет о содеянном, потому что внизу его встречают серые глаза, и эти невинные глаза выворачивают его душу наизнанку.

Тони кончает прямо в рот Уиллу, не разрывая зрительного контакта. «Блять, блять, блять!» – только и думает Тони, сжимая несчастную раковину еще сильнее.

Уилл отстраняется, на его лице появляется страдальческая улыбка. Он растерян и напуган, ведь сейчас Тони начнет соображать ясно и, очевидно, не будет так добр к нему.

– Выплюнь это, – охрипший голос мужчины эхом проходится по телу Байерса. Он сглатывает. Большой палец Дезмонда все это время покоился во впадинке между ключицами, поэтому мужчина очень четко почувствовал этот момент. Звериный оскал вмиг отобразился на его лице, потому что он снова кончил.

– Блять, – сокрушенно сказал Тони на выдохе и засмеялся, – по ходу я гей!

Он смеется, но не потому, что ему смешно. Он давил из себя истерический смех просто для того, чтобы не заплакать. Слезы душили его, когда он осознал, насколько низко он пал. Тони всегда верил, что он был проклят еще до своего рождения, и он винил всех в своей несчастной судьбе: чертову войну, Лондон, нефть, родителей и мальчишку, который впервые за долгое время заставил его хоть что-то почувствовать. Он ненавидел, когда его чувствами так жестоко манипулировали, давили на болезненные места, а потом сидели и безучастно смотрели в пол.

– Что было сложного в том, чтобы просто заснуть, как все нормальные существа, а?! – он снова бьет зеркало, и на этот раз его нижняя часть просто откололась и со звоном обрушилась на плитки кафеля, – какого хуя я вообще связался с тобой? – он говорил это с искренней злобой, а не с театральной наигранностью, как прежде, и Уиллу стало плохо.

– Моя жизнь не сахар, чтоб ты понимал. Я жрал дерьмо годами, прежде чем смог выстроить свою жизнь, – вновь склонившись над раковиной, он яростно сжимает белую эмаль, будто та была бумагой. Она трескается с отвратительным хрустом, и мелкая крошка глухо падает на пол, – но потом появляешься ты со своими невъебенно грустными глазами и рушишь все к хуям! Кто дал тебе право это делать?!

Уилл наблюдает, как разъяренный мужчина сносит ногой остатки раковины, надевает на себя халат и туго затягивает его на поясе. Тони спешно покидает его, оставляя наедине с собственным «я». Только с этим «я» парень не желает сталкиваться, но все, что ему остается – это вновь погрузиться в черноту своей души, поэтому он со смирением наблюдает, как светлое помещение становится все темнее и темнее, пока пустота окончательно не принимает его в свои объятья.

***</p>

Бледные пальцы Уилера до боли сжимаются вокруг подаренного Уиллом свертка, сдавливают, оставляют рубцы-полоски на белоснежной бумаге. Парень не сразу соображает, что бумага травмирует его в ответ. Глядит на порез и только тогда чувствует покалывание, вторящее его сердцебиению и отдающееся глухой болью где-то там, глубоко внутри. Свежая, еще не впитавшаяся кровь кажется почти черной, не переливается ярким рубином в солнечных лучах. Потому что громоздкие облака пожрали солнце. Майк размазывает кровь по изнаночной стороне полотна, добавляет красок, и чувствует, что и эта битва не пройдет бескровно. За Уилла он готов бороться. Дает себе клятву, что обязательно найдет его и спасет, во что бы то ни стало. Клятва на крови – как возвышенно и как невероятно глупо.

– Не могу… – голос Оди прозвучал так тихо, что запросто мог бы раствориться в шуме двигателя и колес фургона, но парни отлично расслышали ее, так как ждали ответов.

По спине Майка прошел холодок. Он судорожно вдохнул и зажмурился. В попытке унять дрожь Уилер сильнее сжал картину, как будто она могла дать какие-то ответы. Он хотел слиться с ней воедино, чтобы понять ее творца, жаждал стать частью мира Уилла и восстановить ту крепкую связь, существовавшую между ними годами.

Он всегда чувствовал Уилла, читал его как открытую книгу. Это вовсе не значит, что его друг простак, это далеко не так. Он просто знал, когда Уиллу больно и страшно, когда он счастлив и безмятежен. И к величайшему сожалению Майка, Байерсу младшему чаще всего было именно плохо. Уилер чувствовал минимальные эмоциональные колебания Уилла, понимал, что с другом что-то не так даже раньше его самого. Это наводило Майка на мысль, что у них одна душа на двоих, пусть он и не верил в такие эфемерные и около религиозные понятия. Но будучи атеистом, он почему-то расценивал такую связь как дар свыше. Поэтому он всегда бежал к нему навстречу, показывал ему всю свою заботу и любовь, оберегал эту связь как мог, словно дракон, охраняющий принцессу. Ребячество? Возможно. Но сейчас все было иначе. Больше не было той тонкой нити, связывающей их души воедино. Наверное, по этой причине его душа медленно иссыхала весь год. И по этой же причине сейчас она бьется в агонии, рвется на части, ведь неведение – самое страшное.

Он хотел надавить на Оди, заставить ее повторять эти сеансы до тех пор, пока не получится, ведь Уилл – ее брат, как она может быть настолько несобранной в таком ответственном деле? Однако он понимал, что ничего не добьется подобными наездами.

Губительные, злые мысли прокрадывались в его сердце. «Если бы не Макс, то все было бы в порядке». Эта идея навязчиво проникла в сознание – жестокая, но привлекательная. Потому что Майк не выбирал, когда дело касалось Уилла. И он пытался найти в себе крупицу сожаления, пробудить совесть, но никак не выходило. Уилер не чувствовал вины за свои фантазии, где Уилл рядом с ним, живой и здоровый, а Макс... Если бы он мог вернуться в прошлое, он бы палец о палец не ударил для ее спасения, если бы знал, что силы понадобятся для поисков самого дорогого человека.

– Не надрывайся, – расстроенный Джонатан все же выдавил из себя некое подобие улыбки в надежде успокоить сестру, глядя на нее в зеркало заднего вида, – тебе нужен отдых. И вообще мы мало что можем сейчас.

В его голосе сквозит вселенская печаль. Майк боялся представить, каково сейчас быть на месте Джонатана, ведь он, как ему казалось, не чувствует и половины той боли, которую сейчас испытывает Байерс старший. Ведь Уилл его плоть и кровь. Родная душа. И конкретно эту связь невозможно было разрушить ни временем, ни расстоянием. Майк завидует. Майк жалеет себя. Потому что он хотел быть всем для Уилла. Больше, чем Джонатан. Больше, чем весь гребанный мир. Но он не справился с этой миссией. Бессилие порождает злобу, и он злился на себя, на Одиннадцать, на Макс. На Уилла он был зол в первую очередь, потому что тот закрылся от него. Потому что Майк стал для него никем. Иначе он бы просто так не сбежал от него, не сказав ни слова.

– Будем надеяться на полицию и ФБР, – Джонатан продолжает с надеждой, – я обзвонил все службы безопасности от Нью-Йорка до Канзаса. Обещали пустить информацию по всем табло и бегущим строкам.

Майк сглатывает и загнанно вглядывается в черноту грозовых облаков, ожидая обрести ту самую надежду, смотрит в высоту и не видит ничего, кроме ошеломляющей пустоты, и он жаждет сделать шаг в неизвестность – вслед за Уиллом. Потому что его душа требует этого.