Глава 49 (2/2)

Что это было?

Кап.

Что только что произошло?

Почувствовав очередное жжение на том же месте, она снова не смогла подавить крик.

Неожиданно все прекратилось.

Вновь обретя свое сознание, Гермиона нервно заморгала.

Проясняясь на ее сетчатке, темный образ Снейпа безэмоционально вглядывался вдаль.

— Ты не сможешь, — выпуская звук, проговорил он безразлично.

Кап.

Ощутив влагу на своей щеке, Гермиона осторожно прикоснулась к коже.

Зашипев, она отдернула ладонь.

Кровь — во второй раз за эту ночь — стекала вниз и пачкала одежду.

Кап.

— Смогу, — прорычал Драко, бросив на нее свой взгляд.

Гнев, раздражение, вина, обида.

Боль — усилилась, когда он посмотрел.

Обведя ее вид и сжав до хруста челюсть, Малфой шумно выдохнул и выхватил из заднего кармана древко.

Направив на неморгающую Гермиону, он взмахнул палочкой и мгновенно залечил ее лицо.

— Я едва задел ее, Драко, — отрезал Снейп. — И все твои и так не слишком правдоподобные воспоминания рассыпались мгновенно. Ты не сможешь.

— Смогу, — прошипел Малфой, убрав древко обратно. — Еще раз.

— Думаешь, Темный Лорд будет с ней так же нежен, как и я?

— Еще раз, — выплюнул он.

— Пока вы не успокоитесь, мистер Малфой, — перекрывая его гневный рев, растянул Снейп, — и пока не разберетесь, как совместить в сознании собственную окклюменцию, контроль над разумом мисс Грейнджер и видоизменение воспоминаний, — выпуская звук и заполняя им всю ледяную комнату, профессор говорил, — все это — лишь пустая трата времени и зелья.

— На сколько порций его хватит?

— Не настолько, чтобы вы растрачивали его впустую.

— Я готов, — заявил Драко, напрягая желваки. — Можете начинать.

— Подождите, — подала голос Гермиона, привлекая две пары расшитых злостью глаз.

— Да, мисс Грейнджер? — через силу выдавил Снейп.

— Это… Это будет происходить так и с Волан-де-Мортом?

— Как смеете вы в стенах школы…

— Я ничего не вижу, — перебила его Гермиона, вновь услышав обреченный вздох смирившегося Драко. — То есть… Я даже не знаю, что мне делать.

— Держать свои стены окклюменции и терпеть, мисс Грейнджер, — прорычал Снейп.

— То есть я даже не буду знать, что Во… — осекшись, она замолчала, — что он будет смотреть и что Драко будет показывать?

— Не будете.

— Но…

— Грейнджер, — выплюнул Малфой. — Ты обещала, — подавшись к ней, сквозь зубы он проговорил.

— А если что-нибудь пойдет не так?

— Грейнджер.

— Если, — с нажимом произнес Снейп, стреляя в нее черными зрачками, — что-нибудь пойдет не так, мисс Грейнджер, — сузив свой взгляд, он не спеша продолжил, — то вы узнаете об этом в то же время, что и мистер Малфой, когда Темный Лорд начнет его пытать.

— Грейнджер, хватит.

— И что тогда? — не обращая внимания на полыхающего Драко, не унималась Гермиона. — Что, если он поймет? Что мы будем делать?

— Грейнджер, — повысив голос, Малфой заставил ее вздрогнуть и мгновенно обратить на себя взгляд. — Если не хочешь, чтобы я наложил на тебя Силенцио, — метнув в нее весь свой имеющийся гнев, который она ощутила так же явно, как и страх, возникший на дрожащих буквах несколько секунд назад, он заявил опасным тоном, — замолчи сама и сядь, чтобы мы смогли продолжить.

Бегая между раскаленными зрачками, Гермиона чувствовала его злость, и раздражение, и ненависть; отчаяние, боль, вину — так много, снова, — но еще…

Где-то в покрытой солью глубине едва дышала хрупкая надежда; где-то в увязшей комнате мертвых цветов пыталась возродиться вера.

Кап.

Как можно отобрать чужую веру?

Кап.

— Срок действия зелья — один час, — прогремел низкий баритон, вынудив вновь опомниться, — если вы оба потеряли память.

— Извините, — в который раз опустив янтари, негромко выдохнула Гермиона.

Поерзав в кресле, она подняла глаза к сидящему напротив Снейпу.

Кап.

Смотря в затянутые радужки, она сделала вдох.

Гермиона знала, что Снейп мстил ей.

И она понимала почему.

Как бы он ни пытался, как бы ни хотел — даже не будь она эмпатом, было слишком ясно, — он не мог скрыть истины. Простейшей. Заложенной кем-то веками ранее.

Той истины, которую легко увидеть, разгадать, понять, — если однажды чувствовал себя на этом месте.

Если тебя обидели, ты отвечал.

Если тебя задели, ты давал отпор.

Был далеко не важен вид. Конечно, нет. Спустя минуты, месяцы или, быть может, годы. Может, эта месть была заключена в победе над собой, а может, в возвращении обидчику своего «долга».

Нет.

Был далеко не важен вид.

Она задела то, что для него было священно.

Она задела то, чем он все годы себя защищал.

Холодный, грубый, отстраненный.

Безразличие, язвительность и злость.

Не будь ее последний день сегодня, Гермиона тоже бы спустя года, если бы повезло, переродилась в этот образ?

Кап.

В какой из дней он совершил свое перерождение?

Сколько заблудших душ он ощутил?

Кап.

Исцеление.

Скольких он исцелил? Скольким помог?

Кап.

Нет.

Была ли это помощь?

Драко смог выдержать лишь в третий раз. В два предыдущих вся его защита рушилась спустя секунды тихих всхлипов Гермионы.

Снейп не пытался ее изувечить. Она знала, что он едва оставлял следы.

Искусен.

Кажется, в одном из фолиантов из запретной секции она читала о подобном. Во время первой магической войны было придумано немало ужасающих заклятий, и сейчас, она уверена, он мог воспользоваться чем-нибудь похожим… или одним из них.

На ее коже появлялись мелкие царапины, но боль была равна десяткам распаленных пламенем порезов.

Как будто в ее щеки в один миг впивался разъяренный жар; как будто сталь огромного ножа — невидимого, острого, живого — заставляла эти щеки беспрерывно обгорать, с каждой новой секундой навсегда уничтожая ткани.

Гермиона прекрасно понимала, что подаренная Снейпом боль являлась вынужденной, — в этот час. Волан-де-Морт вряд ли упустит шанс в полном объеме насладиться ее криком — она понимала.

Кап.

Что Снейп ей дал? Он не ответит. Не сейчас.

Сейчас ее интересовало лишь одно — на сколько хватит этого по времени?

Нет. Гермиона соврала.

Была еще одна волнующая вещь — она сидела рядом.

Сквозь пелену его привычных чувств, сквозь выросшую вновь вину она с каждым заглушенным неимоверной силой полустоном, полукриком ощущала, как он погибал.

Это было так странно — знать, как кто-то за тебя переживает; не просто знать об этом — ощущать каждой молекулой, каждой частицей; чувствовать, как его боль усиливалась от ее малейшего удушливого всхлипа; понимать, что он готов был в этот миг упасть, лишь бы ей больше ничего не причиняло боли.

Кап.

Как родилась любовь? Однажды.

Кап.

К какому из существ она пришла — в свой первый раз?

— Достаточно, — покинув разум Гермионы, сказал Снейп. — Действие зелья закончится через минуту.

Кап.

— Это было правдоподобно? — шумно дыша и громко сглатывая, спросил Драко.

— Нет.

Фыркнув, Малфой тяжело вздохнул и вынул палочку из заднего кармана.

Обернувшись к Гермионе, он снова оросил ее едва трепещущее тело волнами удушливой вины.

В который раз.

Прошептав заклинание, он залечил все мелкие порезы.

Кап.

Отняв от нее взор, он перевел его на Снейпа.

— Мы можем использовать еще одну порцию зелья? — хрипло спросил Драко.

— Нет.

Кап.

Он вымотан.

Драко так вымотан.

И эти злость, отчаяние, ненависть, вина…

Нащупав змейку, Гермиона нацепила на себя обратно драгоценность.

Облегченно выдохнув, она скользнула взглядом вверх.

Снейп изучающе смотрел на ее щеку — снова без порезов. Его лицо закрылось как всегда, но если бы он снял свою защиту, если бы позволил ей почувствовать хотя бы раз — она была уверена, что ощутила бы там слабость.

Кап.

Она была уверена, что ощутила бы вину, — не как у Драко.

Кап.

Обширнее.

Его вина была бы многогранна и запутана.

Какой бы оказался у нее исток?

Кап.

Бесполезно.

Он никогда об этом не расскажет.

Кап.

Пробившие часы оповестили всех сидящих в темном кабинете о семи часах утра.

Кап.

Время.

— Как… — запнувшись, начал Драко. — Как вы думаете…

— Если повезет, — остановив невнятные слова, перебил Снейп, — у тебя будет время до полуночи.

Кап.

Холод.

— Отправляйтесь спать, — отрезал профессор, поднимаясь с места. — Жду вас в своем кабинете в три часа, — сделав паузу, он вновь взмахнул рукой, распахивая дверь.

— Мы будем тренироваться еще? — спросила Гермиона, оказавшись на ногах.

— Нет, мисс Грейнджер, — смерив ее жестоким взглядом, выплюнул Снейп. — Я получаю истинное наслаждение от нахождения в вашей компании, поэтому вновь приглашаю вас на чай.

— Пошли, — опустив ладонь на ее спину, сказал Драко.

Кап.

Едва перешагнув порог оставленного кабинета, Гермиона замерла.

Семь часов.

Утро.

Время.

— Многие уже встали, — как только захлопнулась дверь позади, она пробормотала. — Нужно использовать Дезиллюминационные чары.

Сухо кивнув, Малфой вытащил древко и взмахнул сначала на нее, а затем на себя.

Нащупав ее пальцы, он некрепко сжал их, и два силуэта двинулись к выходу из подземелий.

Кап.

Его шаги были чересчур длинными, его рука тянула едва успевающую Гермиону все сильнее каждый раз. Как будто он пытался убежать от образа, что следовал за ними, — эфемерно; как будто с каждым новым вдохом этот образ все быстрее догонял.

Пробормотав пароль и влетев в Башню, Драко поспешно смахнул чары с Гермионы и с себя.

Сквозь гул нервно ходящего ходуном сердца она замерла, смотря в его глаза.

Беззвучно вглядываясь в ее вид, Малфой молчал ровно сорок одну секунду, прежде чем кинуться к ней и со всей силы сжать в руках.

Склонившись вниз, зарывшись носом в волосы, он смял ее тело в своих пальцах, шумно выдыхая и дрожа.

Дурак.

Как и всегда.

Он стал для нее так привычен, предсказуем — нет, совсем не так, когда это въедалось вглубь.

Это была та самая привычка, которая являлась на свет сама; которая рождалась — добровольно.

Свой каждый раз, когда он ощущал вину, первой реакцией была защита — грубость.

Свой каждый раз, когда она ступала прочь, его броня спадала вниз — к ее ногам.

В один из дней, в один из вечеров, когда его скользящие по ее телу руки виднелись лишь по ночам, он знал уже тогда о ее силе.

Дурак.

Ей никогда бы не захотелось посмотреть на его облик свысока.

Этот придурок все еще не понял.

Он не останется стоять у ее ног.

Их сбитые колени будут рядом.

Медленно скользнув ладонями по сгорбленной спине, Гермиона обняла Драко в ответ, прижав как можно крепче.

— Прости, — пробормотала она глухо в его шею. — Прости, что я снова все испортила. Прости, что я не рассказала, — негромко она выдыхала, — но я правда не могу. Прости.

Ничего не ответив, Малфой тихо сдавливал ее своими пальцами еще пару минут, прежде чем не спеша от нее оторваться.

Вновь распрямившись и представ перед ее лицом, он опустился взглядом на ее зрачки, столкнув две помутневшие сетчатки.

Он так устал.

— Давай ляжем спать? — почти неслышно прошептала Гермиона.

— Ты голодная?

— Нет, — ответила она. — А ты?

— Да, — сказал он, проводя ладонью по растрепанным волнам. — И мне нужно в душ.

— Мне тоже.

— Иди, — шагнув мимо нее к дивану, бросил Малфой. — Я поем, схожу после тебя и лягу. Не жди меня.

Сонно мяукнув, Живоглот привлек к себе два взора.

Потянувшись с громким рыком, он привстал с дивана и вцепился желтоватыми глазами в Драко.

Решив не подглядывать за выяснением их отношений, Гермиона поднялась наверх, проследовав до спальни.

***</p>

Она не стала надевать свою пижаму, когда вышла из заполненной паром ванной.

Опустившись на кровать в халате, Гермиона выправила смявшееся одеяло и залезла под нагретый пух.

Обернувшись в сторону проема между штор, она увидела едва теряющую привычную для себя темноту полоску пробивающегося света.

Скоро рассвет.

Бесшумно приоткрыв дверь спальни, Драко обратил на себя ее взгляд.

— Ты не спишь, — сказал он хрипло, закрывая за собой.

— Я не хочу спать без тебя.

Поджав губы, он устало выдохнул и двинулся к комоду.

Вытащив оттуда чистую пижаму, Малфой ушел в душ.

В один из дней, кажется, ей было тринадцать, летом на каникулах она прочла до ужаса глупый роман.

Тот самый, где любовь, конечно, была невозможна; тот самый, где любовь, конечно, через все прошла.

Еще тогда она впервые прочитала сцену яркого… совокупления главных героев, что осталась ужасом на потаенных полках юного рассудка.

Без сомнений, мысли об этом действии во всех возможных случаях невольно возникали в разуме любого расцветавшего подростка. Но в тот момент ей показалось это таким… странным.

Почему?

Как этот не совсем понятный для нее в то время исключительно направленный на продолжение рода процесс мог повлиять на чьи-то чувства? Почему описанное в том романе подавалось так, как будто самая священная из арф играла свои звуки в тот момент?

Какая глупость.

Скрипнув дверной ручкой, Драко вышел из затянутой запахом его геля ванной и выключил свет.

Смотря в ее глаза, он подошел к краю кровати и остановился, замерев.

Роман был все равно ужасным, а написанная сцена — хуже во сто раз.

Сейчас — в этот момент — ей было наплевать.

Ей было наплевать на арфы, на ужасные лепестки роз, так пошло брошенные на страницах этих сказок; ей было наплевать на громкие слова и звезды в небесах.

Откинув одеяло от себя, Гермиона встала на колени и неспешно подползла к стоящему у края Драко.

Им были не нужны слова, ведь все так ясно, так понятно, так прозрачно, просто — в этот час.

Медленно двигаясь пальцами ниже, Гермиона расстегнула атлас на его груди.

Ей было наплевать на все происходящее вокруг их хрупко созданного мира, потому что этот мир стоял последние часы на их земле.

Оголив его торс, она отползла на скрипнувшем матрасе и раскрыла свой халат, позволив ему соскользнуть.

Молча стянув с себя пижамные штаны, Драко забрался на кровать.

Скинув оставленную ткань, Гермиона улеглась на спину и раздвинула для него ноги, когда он навис.

Пылающее серебро стекло волнами на ее замерзшую без его вздохов кожу, когда Малфой опустил предплечья и позволил Гермионе ощутить своей промежностью его упертый член.

Ей было наплевать, ведь все, чего ей в этот миг хотелось, чтобы он остался в ее пальцах навсегда, — и в ее венах, в ее теле, в ее мышцах, мыслях, в ее сомкнутых устах; во всех частях, во всех прожитых жизнях и всех тех, которые она вновь проживет.

Трясущимися кистями погладив его шею, она забегала между зрачками, впившимися в ее кровь.

Подавшись вверх и слегка надавив, она заставила Драко коснуться ее губ.

Полынь и снова горечь.

Цветочный вкус и снова соль.

Его ладони обхватили ее щеки, ее бедра раскрылись шире для него, и Гермиона потеряла кисти в шелке.

Обнимая его ногами и отчаянно сжимая пряди в пальцах, она побуждала Драко, чтобы он вошел в нее, но он не двигался и даже не пытался.

Разомкнув их губы, он проложил дорожку к ее шее и обдал горячим воздухом покрывшуюся россыпью мурашек кожу.

— Нет, — глухо выдохнул он, опуская напряженные предплечья.

Почти отдав ей весь свой вес, Драко прижался к ее телу.

— Ты не хочешь меня?

Зарычав, он вынудил Гермиону ощутить вибрацию.

— Ты даже, блять, представить себе не можешь, насколько сильно я хочу тебя, Грейнджер.

Приподнявшись, он вновь столкнул их взгляды.

— Но не так, — смотря в ее глаза, Драко проговорил. — Я не хочу, чтобы ты помнила этот момент только лишь потому, что он был совершен под гнетом страха.

Чувствуя его на всех частях своего тела, во всех клетках, на рецепторах, под пальцами и в легких, Гермиона медленно моргала, ловя блики света на его зрачках от восходящего за окном солнца.

— Я возьму тебя, Грейнджер, — сиплым басом заявил он. — Клянусь Салазаром, я возьму тебя.

Вновь обхватив ее лицо ладонями и мягко прикоснувшись пальцами к щекам, Малфой склонился вниз и опустил свой вкус на ее губы.

— Но не так, — выдохнув в ее рот, он не спеша поцеловал ее, прежде чем осторожно отстраниться.

Перевернувшись на спину, он потянул ее к себе, вынудив лечь на грудь, и, вытянув ладонь, призвал откинутое одеяло.

Прижавшись всем телом к нему и ощутив его горящую кожу на своей коже еще яростнее, Гермиона опустила веки.

Оставив едва уловимый поцелуй в ее кудрях, Драко обнял ее под одеялом крепче.

Роман являлся полной ерундой — она была права.

И в этот час, когда его ладони укрывали два переплетенных тела в пух, она в который раз в этом, конечно, убедилась.

И пошлый цвет, парящий лепестками на устах, конечно, был ужаснейшей глупостью.

Что-то священнее кричащих арф прямо сейчас играло лишь для них; играло на лучах струящегося ветра за окном и на волнах, бурлящих в хрупком мире.

Что-то интимнее, чем тот процесс; что-то красивее признаний о любви в стихах и серенад под каменным балконом.

Что-то гораздо дольше, чем века; что-то во сто раз тише шепота и громче крика.