Глава I: Четыреста врачей и похотливый воробей (2/2)
– Нет, это к Фирсову, с ним будешь чертыхаться, а я птица гордая, рогов не ношу, летаю!
Пуговица на его клетчатом жилете отскочила в хрустальную вазу, обнажив пушистое брюхо. Руки покрылись темно–коричневыми перьями, а ноги срослись в закореневшие лапы. Лебедев взмахнул крыльями и с легкостью маневрировал между диваном и столиком, приземлившись рядом с пакетом в прихожей:
– Чего в холодильник не убрал, Глебыч? Пропадут ведь!
Что-то причитая себе под нос, профессор недовольно поднялся и отложил газету в сторону. Он бросил йогурты на первую же полку и с фальшивой улыбкой вернулся в комнату.
– Не ломай комедию, профессура! – дразнил Лебедев. – Прекрасно знаешь, что мы в твоём доме не за хер собачий выступаем. Врач по башке надаёт, наставит колёса пить и тю–тю, плакали твои друзья! Да ладно мы, о матери бы позаботился, вон, бедная, ноет!
Сергей хотел высказать пернатому всё, о чем только думает, но упоминание матери заставило его промолчать. Она, как и всегда, лежала в спальне и тихо считала от одного до тридцати. Бинты на колене изрядно испачкались, однако как бы профессор не старался их поменять, у него никогда не получалось обхватить ногу и сделать новую перевязку.
– Двадцать семь, – сухие губы содрогались от медленных движений языка, – двадцать… девять? Раз, два…
– Тридцать, мамочка. – Сергей не мог смотреть на неё без слёз. Борьба с неизвестной болезнью продолжалась на протяжении долгих лет, некогда весёлая и заботливая мама превратилась в иссохшую статую, которая повторяла одну и ту же комбинацию цифр. Звонить в скорую помощь – бесполезное занятие. «Нет машин, нет квалифицированных сотрудников», – так отвечает диспетчер, словно заученной по бумажке фразой. Профессор давно подозревал, что его с матерью пытаются выжить из квартиры, ведь для этого придумали целый спектакль с хорошо оплачиваемыми актёрами. Лебедев – всего лишь пешка, как Перова и Фирсов, кучка самоучек, проплачиваемых из кармана более значимых фигур. Они так же, как и Сергей Глебович, видели уходящих из дома «по делам» врачей, но предпочитали молчать и не отвечать на каверзные вопросы их гостеприимного друга.
– Дай ей стакан воды, – цокнул Лебедев, добавив, – или мне опять тебе стол за окном показать?
– Не надо никаких столов! – резко ответил профессор. – Будет время, ещё наиграетесь и в карты, и в домино. Уже руки трясутся от этого грохота. Так бы и двинуть костяшкой по рогам Фирсову, долбит как не в себя.
– Явится, так и двинешь! А пока я за него, домино не люблю, преферанс обожаю! – серовато-коричневые глаза блеснули ярым желанием. – Может, партеечку, а?!
Профессор прошёл на кухню мимо Лебедева, показательно задев его плечом. Он налил в гранёный стакан воды и поспешил вернуться в спальню, замечая на себе неодобрительный взгляд пернатого.
– Пей, любименькая.
С каждым глотком жилы на худой шее мамы натягивались с неистовой силой. Сын замечал её стремление к жизни, что помогало бороться с недугом и на какое-то время почувствовать важность своего бессмысленного существования. Вряд ли она помнила стоящего перед ней человека, который до сих пор надеялся услышать в бессвязном бреду своё имя. Серёжа, Серёженька. Профессор не слышал себя девять лет.
– Да, Глебыч, плохи дела, – Лебедев похлопал по карманам жилета, не обнаружив там пачки любимых сигарет. – Совсем плохи. Ты, главное, не переживай. Тут не на одну раскуренную сигару дельце, н–да. Лиза, если не ошибаюсь, завтра придёт, или меня Фирсов попутал?
– Завтра, – нехотя ответил Сергей Глебович.
– Оно и славно! Будь другом, сходи в магазин за сигаретами, я пока за матерью твоей пригляжу. Посчитаем с ней до двадцати девяти, а если повезёт, и до тридцати, да, голубка?
– Двадцать один! – профессор расценил это как согласие, поставил тапочки под пуфик в прихожей и накинул куртку. Его ожидал очередной выход в магазин, уже второй за день.
Или двадцать восьмой? Вероятно, мама сбилась со счёта и начала сначала.