Глава 2. Медсестра (1/2)

Она проснулась от боли, когда об её ноги споткнулись и гневно зашипели, едва не растянувшись на полу. Анна быстро отползла в дальний угол и поджала колени, сощурилась от света керосиновой лампы, наведённой на неё.

Райхенбах выглядел по меньшей мере удивлённым, по большей – не в духе. Он словно забыл о её существовании и никак не ожидал увидеть здесь снова, тем более, в час ночи в собственной спальне. Сначала Анна не решалась сесть и наматывала круги по комнате, но через полчаса устала и прислонилась к стене, потом и вовсе сползла, а через пару часов уснула.

Немец поставил лампу на тумбочку и окинул Анну ничего не выражающим взглядом. С ужасом она следила, как он потянулся к верхним пуговицам и принялся их расстёгивать. Было так тихо, отчего звук шуршащей одежды напоминал по мощности вой пожарной сирены, как при эвакуации, вот только прятаться было некуда. С последней расстёгнутой пуговицей раздался всхлип. Райхенбах приподнял бровь.

– Я не намерен слушать тебя всю ночь. Один звук и ты вылетишь в коридор. Поняла?

Анна настороженно кивнула, смотря во все глаза за его передвижениями. Он повесил форму в шкаф, вкрутил фитиль вовнутрь, и пламя лампы потухло. Наступила темнота. Она видела, как он залез под одеяло, вытянул руки под подушкой.

Её рот приоткрылся от удивления. Что? Он не стал её трогать? Лёг спать? Неужели? По всей видимости, она вытащила лотерейный билет, если можно так выразиться о ситуации в целом. Анна набрала в легкие воздуха и захотела резко выдохнуть, как вспомнила о предупреждении. В коридоре ничего хорошего её не ждёт и если хочет дожить до утра, то лучше не злить его.

Какое-то время она сидела, не шевелясь, и прислушивалась к любому шороху. Наверное, она могла бы попытаться его убить, вот только чем? Ни раз она спасала бойцов и становилась свидетелем смерти раненых, прооперированных или оперируемых, но никогда не убивала. Могла ли у неё подняться рука на человека, даже если он фашист и завтра отдаст приказ о какой-нибудь казни? Нина могла, а она – нет. Наверное, Райхенбах раскусил её, раз спокойно заснул.

Кстати об этом, уловив, как дыхание немца выровнялось, Анна вытянула ноги. Что бы он сделал, поднимись она сейчас? Проснулся и свернул шею? Не желая проверять, она облокотилась о стену, но уснуть не получилось.

Рассвет был встречен все в том же углу. Холод сковал все члены, озябшими пальцами Анна плела и расплетала косу.Она ненавидела немцев – они разрушили её город, сожгли дотла дом, убили мать. Отец числился без вести пропавшим после Вяземской операции, дядя был убит зимой 1942. Они лишили её всего, топчат её родину, уничтожают целую нацию. И все равно она не могла убить и ненавидела себя за слабость. Возможно, поэтому она пошла в медсестры, а не стала лётчицей или снайпером...

Анна задумчиво стянула косу серым куском ткани и подняла голову. Вздрогнула.– Надо же, не попытала счастья придушить подушкой?

– Я не такое чудовище, как вы.

Уголки губ дрогнули, но чёрные глаза остались непроницаемы. Райхенбах, слегка сдвинув брови, изучал её. Худая, с большими голубыми глазами и длинной, толстой косой. Она сидела, обняв острые колени и пристально смотрела на него, а потом с достоинством спросила:– Можно мне воспользоваться уборной?Тёмные брови взметнулись вверх. По правде, Анна терпела из последних сил, и даже если бы немец ответил отрицательно, она бы все равно устремилась к туалету, однако он, поколебавшись, кивнул на другую дверь.

Когда она вернулась, он уже умылся и застегивал камуфляжную форму цвета фельдграу. Не замечая её, прошёл в кабинет, где на столике ждал завтрак. От голода у Анны болел живот – в последний раз приём пищи был прошлым утром. Она топталась в спальне, когда долетел его голос:

– Подойди.

Анна появилась в кабинете. Она почувствовала запах свежемолотого кофе и жареной картошки. Райхенбах очищал яйцо, читая свежие донесения. Он скосил на неё взгляд и вернулся к бумагам.

– Будешь помогать нашим медсёстрам, – заговорил он, бегая глазами по строкам, – и я рекомендую не делать глупостей.

– Я не буду...Он поднял глаза и перебил:– Здесь я решаю. Хочешь жить – будешь делать то, что тебе скажут. – Он откинулся на спинку кресла и оглядел с ног до головы. – Как зовут, напомни.

– Анна.

Бригадефюрер посмотрел на поднос, взял одно из яиц и кинул. Анна поймала. Слегка тёплое, белое и чистое, оно согревало ладони. От одного только вида рот наполнился слюной.

– Спасибо.

Она откусила кусочек. Боже, как вкусно. Желток таял во рту, словно мороженое, вот только он был в разы слаще.

– Что ты умеешь?

– Я ассистирую хирургу при операциях.

– Ещё?

– Что, по-вашему, делает медсестра? – Анна доела яйцо. – Вытаскивает с поля боя раненых солдат, оказывает необходимую помощь.

Райхенбах отпил кофе и бесшумно поставил чашку на блюдце. Их разделяло несколько метров. Вот он – самый настоящий немец. Тот, кто пришёл на их землю и ведёт армию в бой. Вот он – смотрит на неё равнодушно-устало, без наслаждения завтракая и недовольно читая сводки последних новостей.

– Давно на фронте?

– Каждый день подобен месяцу, считайте сами.

Он оторвался от листов и смерил взглядом, уголки губ приподнялись в улыбке.

– Ты не из пугливых.

– Достаточно видела.

Война калечит женщин. Они перестают быть невинными, лёгкими. Их взгляды больше не полны наивности.Они смотрят жёстко, враждебно. Они могут сами за себя постоять, а там, где беззащитны – беспомощны и мужчины.

Раньше в душе царила гармония, а теперь – желание мести. Когда-то давно они были слабы, а сейчас быстро перезаряжают оружие и далеко закидывают гранаты, а ведь война – не женское ремесло.

– Знаешь, где находишься?– Догадываюсь.

– Разведывательный батальон сжёг ваш госпиталь и зачем-то прихватил с собой тебя.

– Не только меня.

– Неважно.

– Вы отступаете. Мы победим, – с вызовом сказала Анна. – Даже если я спасу сотню, тысячу ваших солдат, вам все равно не выиграть.

По губам скользнула улыбка. Чему здесь улыбаться? Райхенбах промокнул губы салфеткой и вышел из-за стола. Он двигался неторопливо, прекрасно зная, что ей некуда деться. Он подошёл впритык и взял за подбородок.

– Да будет так, – вкрадчиво произнёс немец, – сотня, тысяча спасённых моих солдат. Мы действительно отступаем и нам понадобятся такие самоотверженные медсёстры. – Он кинул взгляд на поднос. – Впереди долгий день. Подкрепись.

С этими словами бригадефюрер взял за руку выше локтя и толкнул к стулу. Он усадил напротив своего кресла, налил кофе и придвинул тарелку.

– Окажите честь, Анна... – пауза, – как по батюшке?– Викторовна.

Анна проследила, как он сел обратно, закинул ногу на ногу и подпер рукой подбородок. В последний раз она пила кофе в июне 1941. Ей его заварил отец перед уходом на работу, а потом началась война.

– Анна Викторовна, пейте, ну же.

Он смеялся над ней, и она не могла понять, хорошо это или плохо, когда бригадефюрер Второй танковой дивизии СС отпускает шутки.

Анна медленно поднесла чашку и втянула запах ароматного кофе. На вкус он ничем не отличался – крепкий, горьковатый, только этот приготовил враг, а тот – любимый отец. Она отставила чашку и больше не коснулась.

– Вы не любите кофе?

Она уловила в словах насмешку, неприятно кольнуло ?вы?.

– Люблю.

– Отчего не пьёте?

Райхенбах внимательно наблюдал. Улыбаясь уголком губ, он не терял бдительности. Утренний свет падал на лицо, и Анна отчетливо видела морщины под глазами, седые виски. Сколько ему лет? Пятьдесят? Чуть больше. Как относится жена к тому, что муж убивает людей? Анна поглядела на руку – кольца не было. Странно. Хотя...ничего удивительного.

– Зачем вы это делаете?

Он нахмурился, и между бровями пролегла глубокая складка.– Что именно?

– Ведёте себя так, словно мы на светском рауте.Война калечит женщин. Они перестают....перестают что? Её руки в загрубевших и новых ранах лежали на коленях, а ведь если придётся, они будут тащить раненых бойцов под обстрелом. Перевязывать, зашивать, спасать. В её глазах сквозила решительность, на впалых щеках – гневный румянец. Сколько тебе лет, девочка? Сколько тебе было, когда грянула война?

– Вы убьёте меня?

– Знание своей судьбы лишает желания бороться.

Анна прищурилась, а затем насадила на вилку картошку и отправила в рот. Райхенбах рассмеялся и хлопнул в ладоши.

– Борьба, – отсмеявшись, сказал он тягучим голосом, – заложена в любом из нас, ma chère. Не опускайте руки, тем более, когда в них будут нитка с иголкой.

Он встал и подошёл к письменному столу. Она видела, как, просматривая документы, его спина напряглась. Он вышел в коридор, и Анна поёжилась от резкости, с которой бригадефюрер обратился к солдату.

В его отсутствие она спрятала кусок хлеба в карман платья. Когда же он вернулся, она стояла посередине кабинета.– Тебя проводят.

С этими словами зашёл неизвестный немец, заступивший на пост ночью. Райхенбах дал какие-то указания, после чего Анну вывели в коридор и толкнули к лестнице.

На улице была слякоть, и моросил дождь, она моментально продрогла и чуть не угодила в лужу, в последний момент широко переступив. Её вели через всю дивизию, хотя, скорее всего, так только казалось. Вдалеке стояли машины, повсюду патрули. Госпиталь, разбитый две недели назад, принимал новых бойцов с передовой. Да, они отступали и, уходя, забирали своих.

Места всем не хватало, палатки были переполнены, кто-то лежал под открытым небом. Её подтолкнули к одной из палаток, где орудовала медсестра.

Женщина за тридцать нахмурилась и ополоснула руки в тазу, слушая и поглядывая на Анну. Кивнув в третий раз, она отпустила немца и бросила на неё взгляд. Осмотрев сверху донизу, медсестра поманила за собой. Они вышли из палатки и двинулись к другой.