Глава 1 (1/1)

Оглушающий рев мотора будильником вспорол тихое воскресное утро. Чёрной молнией мелькнул на автобане мотоцикл и понёсся дальше, пугая водителей, которые никуда не торопились по дороге из Потсдама в Берлин. Парень, крепко сжимавший руль мотоцикла, торопился невероятно. Поэтому сегодня утром он ни ехал на метро, ни садился на поезд. Ветер с яростным свистом трепал выбившиеся из-под мотоциклетного шлема кончики длинных волос. Некогда остановиться, некуда увильнуть от бьющего в лицо осеннего ветра — вперёд, вперёд! Позади серые окраины, центр города промелькнул мимо, как картинка в волшебном фонаре. Непередаваемый восторг от упоительного шума мотора и захватывающей дух скорости заставлял сердце колотиться чаще, а руль бы выскользнул, если бы радостное волнение не заставляло сжимать его крепче. Водители недобро косились из-за тонированных стекол на одинокий мотоцикл, но какое дело до них было парню, который лавировал между грузовиками и тяжёлыми джипами и лёгкостью лодочки на порожистой речке?Из-за высоких зданий на горизонте медленно появилось опалово переливающееся солнце. Отразилось от зеркальных стен домов на берегу реки, на мгновение ударив в глаза парню, который опасливо сощурил темные сверкающие глаза и повернул на мост раньше, чем солнце успело достать его. До цели уже совсем немного — мотоцикл летел так быстро, что к его режущему слух реву примешался чугунный грохот. Так, с шумом и треском, любитель высоких скоростей любил появляться на людях. Он даже улыбнулся, когда несколько первых прохожих отшатнулись, заслышав угрожающий рокот. Любимая окраина! Грязная, страшная даже днём, но какой страх может быть, если в одной из этих подворотен, похожей на рот зубастого монстра, тебя ждёт лучший друг? Жаль только, что с этим другом ты не виделся по ощущениям тысячу лет!Мотоцикл затарахтел, тормозя у тату-салона, а его водитель, не доверяя тормозам, пропахал мокрый газон носком ботинка. Адская машина окончательно остановилась, но парень не торопился снимать шлем. Зачем, если он такой крутой: в виде головы чудовища с тремя светящимися глазами? Вечером эти глаза служат неплохими фарами. Жаль, сейчас ещё утро, а темнеет всё ещё поздно, и покрасоваться на дороге , а заодно и попугать автомобилистов ещё раз будет нельзя.— Привет! — В тату-салоне было темно, как в подвале загородного дома, где обычные люди держат овощи, а маньяки распиливают бензопилой проституток. Добродушный голос татуировщика не сочетался с этим зловещим полумраком, но парень, в чьей крови ещё плескался адреналин, не сразу заметил, что пугают его всего лишь задернутые плотные шторы. Однако заметить это ему дали не сразу — тату-мастер, такой же молодой парень, только гораздо более мощный, не дал гостю даже ответить. А, выбежав из-за заваленного эскизами стола, сдавил щуплую тонкую фигурку в могучих объятиях. Дружественные хлопки по плечам в его исполнении напоминали мощные затрещины, но оба парня были невероятно рады видеть друг друга. Настолько рады, что долго молчали, прежде чем заговорить. Гость наконец-то решил снять шлем, и при виде его лучившегося радостью скуластого лица тату-мастер расплылся в улыбке. Из-за тусклого освещения улыбка вышла такой же жутковатой, как и все остальное, но молодой человек с завязанными в небрежный хвостик длинными волосами лишь шумно дышал, переваривая рискованную дорогу и долгожданную встречу.— Ну как, Петер, — с удовольствием растягивая его имя, как жевательную резинку, уточнил татуировщик и проводил гостя к столу, — не передумал ещё?— Нет, —ответил Петер прерывистым от волнения и хриплым от утреннего холода голосом, плюхаясь на железный стул с протертым сиденьем, что стоял возле стола. — Цветы и черепа на правом предплечье, как и договаривались. Хочу выглядеть круто перед posvyatom.— И никакого глубокого смысла? — Татуировщик в умильном выражении приподнял густые брови, смотря как Петер стягивает с себя кожаную куртку и чёрную футболку. — Ты же знаешь, как я люблю связанные с татуировками storii. У тебя их за это время, наверное, накопилось столько, что дня не хватит все рассказать! — Тилль загремел ящиком стола, выкладывая на стол копировальную бумагу, бритву и флакон со спиртовым раствором.— Тилль, у меня не настолько бурная zhizn', как кажется, — выпутывая уши из воротника, усмехнулся Петер и с любопытством уставился на Тилля, который как раз натягивал тугие резиновые перчатки. Наблюдать за работой друга всегда было для него великим развлечением, хотя татуировки Петер делал не первый раз.— Потсдам похож на стеклянный шар: пока не сделаешь ему dratsing, ничего не случится. Если, конечно, есть что drat'. — В салоне витал лёгкий сквозняк, и Петер дёрнул левой рукой. Правая лежала на столе ладонью вверх и ждала, когда её наконец-то покроет чудесный рисунок. Такой же психоделический, как на левой — стебли роз, причудливые цветы и странные лица.— И ты на posvyate собираешься как раз устроить всем хороший dratsing? — Тилль, чью бритую голову украшала только одна прядь черных волос, смочил в антисептике салфетку и осторожно, даже нежно, прошёлся ей по тонкому плечу Петера. — Я не сомневаюсь, что в тебе скрывается настоящая zvezda, но для колледжа выступление твоей банды будет очень смелым. Не лучший вариант, если учесть, что ты только поступил и тебе ещё учиться там, — закончил он неуверенно, не сводя опасливого взгляда с Петера, и взбил помазком мыльную пену. — А как же я тогда им запомнюсь? — Парень вздрогнул при виде холодного блеска бритвы и раздражённо глянул на Тилля из-под тонких бровей.— Я хочу, чтобы меня запомнили! — маленькие темно-карие радужки скосились к краю глаза, рассматривая, как Тилль отложил бритву и снова провел салфеткой по коже, где её не покрывал густой узор, похожий на чешую. Наверное, хотел успокоиться. Летний загар ещё не сошёл, и рисунок по сравнению с кожей был совсем темным.— Не мне судить, но я бы лучше занимался учёбой, чем всей этой murnoy вне неё, — Тилль пробурчал это себе под нос, боясь нечаянно разозлить вспыльчивого друга, но Петер завелся с пол-оборота:— Ну конечно, ты даже школу не закончил, а уже учишь меня жить! Не порти мне настроение хотя бы перед posvyatom!Тилль, привыкший к тишине салона, сморщился — совсем забыл, какой громкий и неприятный голос у Петера. Но пока гладкий лоб бередила задумчивая складка, большие зелёные глаза с отрадой наблюдали, как Петер хмурит тонкие брови и сердито надувает румяные щёки. Он честно старался и очень хотел выглядеть взрослым, хотя совсем недавно отпраздновал всего лишь восемнадцатый день рождения. Детской непосредственности в Петере осталось ещё слишком много. Тилль вдруг подумал, что он и в пятьдесят будет таким же. Импульсивным, эгоистичным и при этом добрым, как ребенок.— Ладно, я понял, что ты считаешь меня старым брюзжащим kashkoy только потому, что мне больше двадцати, — примирительно заворчал Тилль, которого эта особенность умиляла, и нежно взял Петера за узкое запястье. Но тут же посчитал этот жест слишком интимным и спешно наклонил голову.Лишь бы Петер не заметил...Холодная салфетка остановилась на изображении небольшого листочка — вытравленный на внутренней стороне предплечья, он казался совсем одиноким. Тилль бережно провел по нему пальцем. Ощущать и видеть свое творение не на бумаге, а на чужой тёплой коже все ещё казалось ему чем-то сказочным. — Лучше расскажи, чем ты живёшь, я же столько времени тебя не viddy! — Тилль боялся касаться Петера больше, чем позволяла дружба или даже обыденное создание татуировки. — Есть же в твоей zhizni что-то интереснее, чем посвящение в студенты?Петер насупился, изо всех сил сдвигая брови и поджимая губы — наверное, изображать на лекциях бурный мыслительный процесс он будет с таким же лицом. Тилль улыбнулся, следя, как Петер напряжённо оглядывал полупустое помещение. Словно мысль могла зацепиться за какой-то предмет, и, оттолкнувшись от него, дать начало огромной и невероятно захватывающей истории. На стенах Тилль развесил эскизы татуировок, которые казались ему самыми красивыми и необычными. Взглянув мельком на них и на татуировки Петера, можно было узнать почерк одного мастера, который делал татуировки с вниманием и любовью. Для человека, который сейчас сидел перед ним, Тилль создавал шедевры по дружбе, ведь другие тату-мастера выгнали бы его из своих салонов в шею. Когда Петер захотел первую татуировку, ему не было и семнадцати. Но Тилль прекрасно видел, что расти дальше Петер не собирается, а значит, рисунок точно не размажется и не станет похож на грязную кляксу, когда делать татуировки можно, не боясь закона. Тилль занимался этим не то что бы легально, но заявлений на него никто не писал и на расплывшиеся татуировки не жаловался. Откровенно малолетних желающих он прогонял, но Петеру отказать не мог. Петеру, который ещё в шестнадцать лет заявил, что хочет татуировку, и глядел при этом так решительно, будто от того, согласится Тилль или нет, зависела судьба человечества. Между тем Петер все никак не мог вспомнить достойного случая и молчал, буравя пронзительным взглядом кирпичные стены. Как всегда после этих загадочных слов "ну расскажи", что по рукам и ногам связывают самого разговорчивого человека, ума приложить не мог, о чём именно рассказать. Да и рассказывать было не о чем. Он бы так и молчал, волнуясь ещё больше рядом с ожидающим Тиллем, если бы случайно не зацепился взглядом за глянцевую фотографию, прислоненную к стакану с карандашами. И тут же отметил, заставив Тилля вздрогнуть и вскинуть голову:— Интересная фотка. Раньше её у тебя не было. Твоя kisa?Тилль задержал в воздухе руку с бритвой, и Петер, ожидавший привычной процедуры, немного испугался. Ещё немного и Тилль бы вскрыл ему вены. Но другу он доверял. К тому же, Тилль не первый год делал татуировки, и рука у него была твердая. Но в этот раз рука дрогнула. Тилль отложил бритву и кисточку в облачке мыльной пены, и, сняв перчатки, взял фотографию. — Матильда, — непривычно тихо ответил он, давая Петеру рассмотреть фото. — Жила на соседней улице. Я был так влюблен в неё, что имел наглость выслеживать её везде, куда бы она не отправилась. На фотографии кто-то, наверное, сам Тилль, запечатлел яркую брюнетку в розовой блузке и синей юбке. Сдвинув колени, она сидела на каменных ступенях и хмуро смотрела мимо камеры — не знала, но чувствовала, что её снимают. Серьезное выражение её строгого лица не вязалось с ярким костюмом, но девушка показалась Петеру довольно красивой. Чем-то она была похожа на Тилля.— И ты везде ходил за ней с фотоаппаратом? — По фото нельзя было понять, какого она роста, но Петеру заочно понравились её крепкие икры и пышная грудь. Жаль, Тилль отставил фотографию обратно и с горестью заключил:— Да. Вот такой я был idiot.— А она не отвечала тебе взаимностью?— Одно время она меня ненавидела. Но потом мы подружились. — Тилль немного успокоился, чтобы смазать руку Петера мыльной пеной.— А потом? — Петер всё не сводил взгляда со снимка. Первый раз любимая процедура не интересовала его.— А потом она уехала. В Потсдам. Мы иногда переписываемся. — Бритва проскользила по коже чаще, чем было нужно. У Тилля сегодня всё валилось из рук.— В Потсдам? — Неверяще переспросил Петер, пытаясь поймать взгляд Матильды. — Я просто обязан с ней познакомиться!— Думаешь, ты ей понравишься? — Немного насмешливо осадил Тилль его пыл, смывая пену. — И как ты собрался её находить, скажи мне?— Потсдам маленький. А такую яркую kisy я сразу запомню. И, естественно, я ей понравлюсь! Не было такого, чтобы я кому-то не нравился! — самодеянно воскликнул Петер, взмахивая рукой, когда Тилль собрался очистить её спиртом.— Но kisy у тебя при этом ещё не было. Так, сядь ты ровно, мать твою! А то будет стыдно перед Матильдой раздеться. Если вы конечно познакомитесь.— Так ни одна мне не нравилась. — Петер выпрямился, чтобы Тилль мог ровным слоем нанести на кожу специальный гель. — А Матильда нравится. У неё такин grudi... Люблю kis с формами, — он снова посмотрел на фотографию, но так плотоядно, что Тилль ревниво нахмурился, продолжая размазывать прохладный гель. Усмешка с трудом прорвалась сквозь его плотно сжатые тонкие губы:— Да она тебя этими grudyami придушит, если ты будешь слишком назойливым. И да, я не хочу тебя обнадеживать, но она писала, что работает в "Звездобаксе" и собирается поступать в тот же unic, что и ты. Только не на радиофизику, а на кондитерское дело. — Тилль взял со стола заранее приготовленный оттиск татуировки на копировальной бумаге и, примериваясь, приложил его к руке Петера.— Так ты даже не против, если я её у тебя отобью?— Да знакомься с ней на здоровье, говорю же, мы с ней не встречались, — Тилль пытался говорить беспечно, но судя по тому, как он хмурился, прижимая бумагу к скользкой коже, разговор этот ему хотелось закончить. — Мы просто druzzia. И то недостаточно близкие, как хотелось бы... Петер вздохнул, и пока Тилль подправлял гелевой ручкой непропечатанные контуры, о чём-то думал. Действительно думал — покусывал губу и боролся с желанием почесать подбородок. И только когда Тилль подключил татуировочную машинку к розетке, спохватился:— Слушай, я передумал. Можно, ты где-нибудь в этом узоре пристроишь Матильду?На лице Тилля, обычно крайне невыразительном, сейчас ясно читалась эмоция, которую можно было описать только непечатным словом, и Петер решил объясниться, пока было ещё не поздно:— Она мне так нравится, что я бы хотел всегда видеть её litso рядом с собой.И хотя Тилль своим сердитым взглядом давал ему понять, что считает это решение крайне опрометчивым, Петер знал, что не пожалеет. В конце концов, он всегда умел склонять людей на свою сторону.Когда эскиз был поспешно подправлен, Петер наконец-то нашёлся, что рассказать старому другу. И пока тот под мерное жужжание машинки впрыскивал ему под кожу краску, болтал без умолку, вываливая на Тилля столько сведений о своей бурной жизни, что тот не успевал отвечать. Петер даже боли не чувствовал, хотя Тилль поспешно промакивал выступающие капельки крови. Татуировка была не очень сложной — Петер предпочитал контурные рисунки — и они закончили даже раньше, чем неприветливое осеннее солнце решило начать спускаться к горизонту. И разочарование в глазах Тилля от вида готовой татуировки было Петеру непонятно. Тилль же отложил в сторону испачканную кровью салфетку и снова взял Петера за запястье. Тому уже хотелось вскочить и потащить Тилля в город, развлекаться, пока ночь и расстояние снова не разлучили их. Но Тилль не торопился — погруженный в себя, он с самозабвенной нежностью поглаживал большим пальцем выступающую косточку на запястье. Нежность этого прикосновения напрягала Петера всё сильнее.— Что-то не так получилось? — обеспокоенно спросил он, пытаясь осмотреть себя. Нет, выглядел рисунок идеально, пусть даже кожа от чернил распухла и покраснела. Только почему Тилль такой унылый? Хотя он всегда не особо радостный.— Нет, рисунок chotkii вышел, не парься, — Тилль попытался улыбнуться, но получилась улыбка невеселой. — Ты же знаешь, как я люблю бить татуировки. Я бы мог сидеть над одной целый день или изрисовал бы тебя с ног до golovy. Но всё уже закончено, поэтому мне грустно немного.Он отвернулся, чтобы под настороженным взглядом Петера достать салфетки и медицинский скотч, и едва слышно признался:— А на самом деле мне просто нравится рисовать только на тебе.Петер не разобрал слов — раздражающая боль в начавшей подсыхать татуировке отвлекала его, отчего он зажал между бёдрами здоровую руку. Искушение расчесать свежий рисунок было неимоверным, но Петер терпел, нетерпеливо поглядывая на Тилля, который уже достал салфетки, но всё никак не мог найти ножницы. Сегодня он вёл себя странно. Или так Петеру казалось оттого, что друга он давно не видел и мог забыть про его молчаливость, которая обычно так настораживала. Но когда Тилль обернулся и щёлкнул ножницами, то выглядел вполне бодрым. — Надеюсь, ты не забыл, как ухаживать за татуировками, — чуть насмешливо напомнил он, накладывая на руку салфетку, и аккуратно закрепил её скотчем. — Никаких шампуней и бассейнов, руки не распускать, ранки не бередить. С posvyatom тоже придется потерпеть.— Да помню я, — Петер потрогал край скотча. Отдирать его будет больно. — Жалко только, что до posvyata не заживёт. Я хотел в майке выступать, но придётся придумать что-то другое.— Ты всё равно их всех уделаешь, — уверенно произнёс Тилль, — а пока можем smotazza куда-нибудь.— Чёрт, я даже не знаю, — Петер осторожно пошевелил затекшей рукой. Сомнения одолевали его. Направляясь сюда, Петер хотел провести с Тиллем весь день, но теперь, когда Матильда смотрела на него не только с фотографии, но и с руки — Тилль искусно поместил её лицо между двумя цветами — юноша загорелся желанием поскорее вернуться в Потсдам. Почему-то он верил, что непременно разыщет её и сразу же познакомится. Он уже представлял, как будет назначать свидания, сталкиваясь с ней на перерывах в университетском буфете, как вдруг Тилль грустно догадался:— Знаешь. Ты думаешь о Матильде. Я тебя к ней даже немного ревную.Петер взял со спинки стула куртку:— Ты до сих пор её любишь?— Наверное, — Тилль слишком поздно решил сделать вид, что не так уж переживает из-за девушки, загнавшей его во френдзону. Забыл, что Петер всегда был проницательным.— Slushai, а расскажи о ней ещё, — попросил он, когда они вышли на улицу. Сверкающие стеклянные дома на противоположном берегу реки затягивал серый предвечерний флёр. Солнце тонуло между крышами, стекая в ночь потоками горячего золота.— Она странная kisa, — Тилль задумчиво спрятал руки в карманы спортивной кофты. — Я даже думал, что она лесбиянка. А Матильда просто боялась меня. Это было обидно. Но я наверное делал что-то не так. Теперь я понял, что вёл себя слишком нагло. Хотя скорее всего, я просто не нравился ей. Она ездила в центр города учиться музыке к одному kashke — ему лет пятьдесят, но он казался мне старым. Он ей и нравился. Щуплый такой, как ты — думаю, ты ей понравишься.— А она сама какая? — Петер бросил тоскующий взгляд на свой байк, пока они медленно шли вдоль набережной. Вернее, это была насыпь, медленно сползающая в реку по отвесному берегу. — Высокая?— А представь меня, только с grudyami и длинными волосами, — усмехнулся Тилль, — мне иногда казалось, что её папаша что-то скрывал от нас.Теперь Матильда нравилась Петеру ещё больше.А найти в Потсдаме Звездобакс было бы совсем несложно. Этим Петер и хотел заняться, как вернётся, но Тилль ещё долго не мог с ним наговориться — когда Петер сел на мотоцикл, уже стемнело. Покидать друга ему было жаль, однако стремление увидеть девушку, которую юноша заочно полюбил, влекло его к родному городу, как магнит. Вскакивая на железного коня, Петер не упустил упрека в мрачных глазах Тилля и состроил в ответ столь же театрально-трагичную рожу. Да, девушки всегда рушат мужскую дружбу. Вот только их с Тиллем дружба явно была чем-то большим. От воспоминания, как Тилль гладил его запястье, Петеру делалось неприятно. Не то что бы он так неприязненно относился к "другим", но это было последней каплей. Сегодня Тилль вел себя слишком странно, чтобы это можно было игнорировать. Поэтому Петер поспешил спрятать голову в шлеме и рвануть в путь. В путь, освещаемый лишь фонарями и фарами трёх светящихся глаз монстра, которым Петер становился, когда садился на байк. Скорость срывала голову, ветер выметал мысли — у него было время расслабиться.Кофейня около университета оказалась тем самым "Звездобаксом". Петер понял это, когда, совершив лихой поворот и распугав ревом мотора запоздавших прохожих, увидел на вывеске лукаво улыбающуюся зелёную русалку. Кофейни и кондитерские Петер не жаловал, а предпочитал что-то более зубодробительное. Но ради девушки, которая работала здесь, он должен был позволить себе разориться на чашечку кофе. Как он знал понаслышке, кроме кофе здесь ничего не продавали. Ну и то хорошо. Возвращаться домой всё равно не хотелось, а рука немного болела. Показаться перед Матильдой в таком состоянии Петер застеснялся и шлем решил не снимать. Жуткий головной убор придавал ему уверенности. Да и девушка точно бы осталась под впечатлением. Петер жить не мог без того, чтобы не эпатировать публику.Похоже, сюда редко заходили даже кофеманы — Петер убедился в этом, когда сквозь защитное стекло шлема разглядел ценники, написанные розовым мелом на чёрной доске за кассой. Кассирша, полногрудая брюнетка, вздрогнула, услышав, как закрылась за Петером дверь, и захлопнула телефон-раскладкшку, где только что набирала сообщение. Да, сюда точно редко заходили, раз она так испугалась появлению гостя. Гость осмотрелся, вытаращив глаза-фонари на причудливые названия кофеев, и остановился у кассы, решительно глядя на девушку. Да, это была Матильда. Петеру хватило одного взгляда, чтобы узнать её своеобразное лицо с тяжёлым широким носом и тонкими губами. Густая челка с желтой прядью посередине закрывала её лоб до самых бровей.— Добрый вечер. Желаете ли чего-нибудь? — осведомилась она куда эмоциональнее, чем это делают кассирши. Петеру сразу понравился её глубокий грудной голос. Он был похож на взгляд исподлобья.— Я впервые в кофейне, — честно признался он и поджал губы, не зная, что говорить дальше, хотя по дороге сюда всё думал, как будет с ней флиртовать. — Может, фрапуччино? Что это вообще такое?Язык предательски прилипал к небу и отказывался шевелиться. К счастью, за шлемом Матильда не могла разглядеть, как смущается поздний посетитель. Вряд ли она даже его глаза видела.— Это как молочный коктейль с кофе и льдом, — мягко объяснила она, глядя в прорезь шлема для глаз. Смотрела она так же внимательно, как Тилль.— Тогда мне что-нибудь покрепче, — Петер, не любивший сладкое, сморщился. Когда он говорил, не снимая шлема, голос звучал, как из бочки.— Американо?— Да.Надо было бы сказать ещё что-то, хоть обмолвиться о погоде, пока Матильда стояла у кофемашины, но Петер молчал, нервно скреб кончиками пальцев прилавок и пытался понять, почему кофемашина так похожа на станцию управления космического корабля — столько на ней было непонятных кнопок. Но даже если бы он заговорил, Матильда вряд ли бы поддержала разговор. Выглядела она неразговорчивой и стеснялась ещё больше, чем гость. Петер видел, как неуверенно она держала зелёный стакан под коричневой кофейной струёй. И как только в фильмах у всех главных героев получается затащить девушку в кровать после одного такого разговора в кафе? Петера хватило только на то, чтобы расплатиться, схватить стаканчик и чуть ли не выбежать на улицу. Лишь бы Матильда не увидела, как он покраснел. Горькая бурда, гордо именуемая американо, растревожила его ещё сильнее. Наверное, под машину Петер вместе с мотоциклом не угодил только чудом. Не до дороги было. И даже не до того, как объяснить матери заклеенную-переклеенную руку. Татуировки Петер делал на свои деньги — копил, подрабатывая летом в таких же забегаловках — но пререканий с матерью избежать не мог. Госпожа Тэгтгрен, женщина добрая, но старой закалки, постоянно напоминала Петеру, что татуировки делают только уголовники, а он и без того отбивается от рук. Петер закатывал глаза, истерично хлопал дверью, прежде чем начинались упрёки в плохой наследственности, запирался в своей комнате и дулся, не желая вступать с матерью в переговоры. Обычно женщина остывала быстро, но, случайно показав ей свою последнюю татуировку — один невинный листочек — Петер выслушал о себе много интересного. Поэтому каждый раз, возвращаясь после сеансов Тилля в уютный домик с верандой, Петер крадучись, как вор, пробирался в свою комнату, чтобы быстро натянуть мешковатую кофту с длинными рукавами — надевать такое в тату-салон он забывал постоянно. И только после этого шел здороваться с матерью. В этот раз Петер не вспомнил о своём ритуале, и, не снимая куртки, прошёл в спальню на звук телевизора.— Ты вернулся? — Мать снова смотрела свое любимое вечернее шоу про этих ужасных поп-звезд.— Да. Мы с Тиллем хорошо погуляли, — Петер присел на подлокотник мягкого кресла и обнял мать за шею, прижавшись острой скулой к её мягкой щеке. Сколько бы лет ему не было, рядом с мамой он чувствовал себя лет на пять. Ему хотелось держать её в объятиях целую вечность. — Будешь ужинать? — мать убавила звук, помня, что от поп-музыки Петера начинало потряхивать, и нежно заправила прядь длинных волос за ухо сыну.— Нет. Я лучше пойду репетировать. Посвят же. — Петер отвёл глаза от экрана, пестрящего розовым и жёлтым. К восемнадцати годам он понял, что хватать пульт и вырубать звук — не выход. Для борьбы с телевизором он нашел куда более мощное оружие.— Только не очень громко. — госпожа Тэгтгрен давно отчаялась убедить сына в том, что если на гитаре он бренчит вполне достойно, то голоса лишён совершенно. Петер же с самоуверенностью звезды считал свой слух абсолютным — все песни он пел абсолютно на один мотив. И сейчас, глядя в улыбающиеся глаза матери, такие же темные, как свои, чувствовал, как она обдумывает очередной ласковый упрек. Но Петер не собирался портить ей вечер, и, соскользнув с подлокотника, чмокнул мать в щёку. Гитару он не держал в руках целый день, но сначала — татуировка. Наверное, она в ужасном состоянии — так горит и чешется. Хорошо, что Тилль не слишком крепко приклеил салфетку этим скотчем. Иначе бы Петер снял татуировку вместе с кожей. Только смыв запекшуюся кровь и остатки вазелина, юноша понял, что выступать ему будет трудно — каждый прокол от машинки зудел, как укус слепня. А партию соло-гитары отменить уже нельзя. В банде все уже устали от его капризов. И если Рейдар спокойный, то Микаэль ему шею перекусит, если услышит хоть про одно изменение. Рейдар и Микаэль, двое друзей Петера, с которыми он дружил ещё в школе, сурово, как настоящие рокеры, смотрели на него с прилепленной к дверце шкафа фотографии. Петер показал им язык, но тут же прикусил его. Ведь на фотографии они были втроём. Толстый Рейдар, спокойный, как плюшевый медведь, красавчик Микаэль, настоящий эльф, и Петер. Это была единственная их фотка, не похожая на рекламу шампуня — у всех троих были длинные волосы. Вспомнив чёлку Матильды, Петер потянулся к гитаре, висевшей на стене в "музыкальном уголке". Ему внезапно захотелось сыграть что-нибудь романтичное. Но ни одной песни про любовь в репертуаре банды не было.