Глава 9 (2/2)

— И ты убил его.

Алукард кивнул.

— Кто бы мог подумать, что после стольких лет судьба государства сведётся к «он или я»... Но он скорее убил бы меня, нежели выдал, что и пытался сделать до последнего. Как ни крути, а его необходимо было устранить, что я и совершил. Вдобавок, достаточно публично, даже при свидетелях, — он бросил взгляд на Александра, — со стороны, чтобы скрыть моё присутствие в замке и участие в преступлении было бы никак невозможно.

В дверь постучали, нарушив воцарившуюся задумчивую тишину, в приоткрывшуюся дверь заглянул брат Юлий.

— Выйди, — резко приказал Александр, — возвращайся вниз, пока я сам не позову.

— Это, знаешь ли, не упрочит твоей репутации, — заметил Алукард, потягиваясь — протяжно, по-кошачьи, под привычное позвякивание кандалов.

— Захватывающее объяснение, — последний намёк Александр пропустил мимо ушей, — но вернёмся к более насущным проблемам. Ты правда сболтнул здесь о нашем присутствии?

— Да. И, заметь, — я мог бы сказать «нет» и дожидаться, когда вас перехватят в дороге или даже заявятся прямо сюда. Но моё собеседование с палачами императора мне так же нежелательно, как и тебе.

— Что, — сдался Александр, — ты скрываешь, что так всем понадобился?

— Панацею.

— Что?!

— Панацея, — Алукард перешёл на шёпот. — Вода жизни. Секрет исцеления любых ран и болезней и продления жизни, не исключено, что бесконечное.

— Да знаю я, что вы называете панацеей! Ты полагаешь, я поведусь на эту выдумку? Да не родился ещё алхимик, который бы не похвалялся, что получил в своей лаборатории нечто великое, как не родился рыбак, что не бахвалился бы своим уловом!

— Но я получил её. И описал получение панацеи ещё пятнадцать лет назад, в «Mysteria dolorosa». Только тогда мне поверил лишь один человек. Тот, который предоставил мне убежище.

— И всё-таки умер через несколько лет. Да и по тебе, — Александр окинул взглядом врезавшиеся в давно не бритое лицо морщины, испещрённую сединой шевелюру. Дотянулся и обвел пальцем пятно сильного ожога на тыльной стороне кисти — Алукард отдёрнул руку, как ошпаренный, — не скажешь, что ты открыл секрет исцеления и продления молодости. Я не видел этого, к примеру, в перечне твоих примет. Ожог ведь получен в Хельсингёре. Может, во время взрыва семь лет назад?

— Взрыва и пожара, — в глазах Алукарда на миг плеснулся страх — и отступил вновь. — Ты со своим фанатизмом не способен оценить эту семью. Арньольва интересовали мои открытия — все, кроме величайшего. Что он, что его дочь признавали лишь одну вечную жизнь: ту, которая обещана Господом.

— В которого ты не особо веришь.

— Нет. Но я верил им. Я верю ей — и согласился разделить её веру. Да, да, «не сотвори себе кумира», считай это моим незначительным прегрешением, которое уберегало меня от куда более серьёзных проступков.

— На это я уж точно должен повестись, да? Почему же ты так уверен, что создал панацею, если никому не решился её дать?

— Отчего же не решился? Вспомни Викторию, мою помощницу. Ах, да, конечно. Если бы вы удосужились обратить на неё внимание и поинтересоваться, вам бы кто-нибудь да рассказал, что эта «девочка» не изменилась с времён его величества Арньольва II. Хочешь быть бессмертным — научись быть незаметным. Дилемма, которая изводила Вальтера.

— Может, ты ещё и его не убил, а инсценировал убийство? И он скрывается где-то с бутылкой панацеи в кармане?

— Убил. Да и скрываться ему не с чем. Виктория той же ночью уничтожила остатки панацеи и мои записи. Оставила с носом твоего Максвелла, который пытался добраться до них в общей сумятице. Единственный человек, который способен теперь восстановить рецепт, — я.

— Так что мне всё-таки следует довезти тебя до Рима в сохранности, — подытожил Александр, — а там пускай уж разбираются, что ты наворотил.

— Ты уверен, — мягко заговорил Алукард, — что хочешь, чтобы это знание попало в руки Церкви?

— Секрет снадобья, способного даровать исцеление каждому страждущему? Ты, возможно, и не хочешь. А я — да.

— И вечную молодость. Хорошо, насчёт вечной я ещё не могу судить точно, но неестественно долгую — да. А если и правда вечную — что вы будете делать, когда разойдётся слух, что секрет вечной жизни не в молитвах и заповедях, а в капельке зелья, и жизнь эта даётся здесь, на земле, а не в неизвестности посмертия? Думаешь, у твоих иерархов достанет веры сокрыть эту тайну и не воспользоваться ею? А люди рано или поздно обратят внимание на это омоложение, потянутся слухи, потянутся властители, кто с кошелём, кто с мечом, и тайна всплывёт. Лекарство от всех болезней станет ядом для веры, люди церкви будут жить, а религия — агонизировать. Воистину, апокалипсис, который оставит лишь горстку упертых праведников!

— И что тебе за беда? — вскрикнул Александр, мечась между первым, благим порывом и страшной картиной, нарисованной Алукардом. — Тебя такой исход только обрадовать должен.

— Я ненавижу Рим, — процедил Алукард. — Но хуже Рима может быть только его падение, только смятённые толпы и спущенные со сворки правители, которые погрузят Европу в хаос, во сто раз страшнее хаоса после падения первого Рима. Разочарование в католической вере бросит тень на всё христианство. Да и ислам вряд ли избежит ядовитого глотка панацеи. Ты везёшь в Рим погибель, Александр.

Безумно бормочущий алхимик приблизился почти вплотную, вздыбившиеся пряди задевали лоб Александра, ускорившийся ток крови разносил по телу завораживающее наваждение.

— Может, погибель, может, исцеление, а может, и трепача, которого свет не видал, — выдохнул Александр, отстраняясь и стряхивая одурь. — Одно точно: отсюда нам нужно убираться немедля, а по дороге решим, что делать с твоими тайнами.

— Я решил пойти на риск и покинуть безопасность Хельсингёра не в последнюю очередь потому, что поверил тебе, — произнёс ему вслед Алукард. — Не только Максвеллу ты обещал меня убить.

Александр приказал запрягать передохнувших несколько часов лошадей и уезжать, не дожидаясь утра, благо поредевший, но не сошедший ещё снег и полная луна предоставляли достаточно света, чтобы отправляться в путь. Невдалеке от села их попытались остановить — но, к счастью, не посланные магистратом солдаты, а наспех сколоченная компания из местных. Видимо, спешный отъезд оказался недостаточно спешным и уж точно не незаметным. Дорогу перегородили поваленным деревом, а когда экипаж остановился, подстрелили сидевшего на козлах Джузеппе из лука и бросились разбираться с сидевшими внутри. Однако на боевой доспех охотничьи стрелы рассчитаны не были, поэтому вооружённым ножами и дрекольем нападавшим пришлось иметь дело не с одним солдатом, а с двумя. Даже с тремя, как убедился один из мужиков, сунувшихся в карету и встретившийся с крепким кулаком не поскупившегося на силу удара Александра. Самовольным охотникам за головами пришлось отступить несолоно хлебавши. Анджело вместе с Александром, поднатужившись, оттащили в сторону срубленное дерево, цеплявшееся за все ухабы крепкими сучьями. Обоим не раз хотелось крепко выругаться, и оба сдерживались в присутствии друг друга. У кареты Джузеппе пытался, не снимая доспеха на случай повторного нападения, остановить кровь и обработать глубокую ссадину на боку, оставленную стрелой.

— Залей настойкой, которой вы тайком от падре запасаетесь в каждой проезжей таверне, — ехидно посоветовал Алукард. — Сам его величество король Арньольв уважал хорошую немецкую настойку, именуя её «водой жизни».

Александр, возвратившийся к экипажу, ухватил пленника за ворот.

— Ты!

— Нет, ты, Александр, — голос Алукарда был тягуч и приторен, как мёд. В глазах безумно отражалась полная луна. — Тебе теперь решать. В случае следующего нападения держись ближе, потому что больше некому будет исполнить высочайший приказ.