1. Зеленых монах (1/1)

Он даже с дороги устал безмерно. Не знал, что утомило больше: болтовня отставного генерала, немца по происхождению, возвращающегося к внучке и жене и по этому поводу изрядно напившегося, повеселевшего, гавкающего, или?— рутина. Затянутая, многолетняя, как отожравшаяся гусеница; она сжирала все живое на своем пути. Преследовала его даже в поезде?— слышал хруст животрепещущего пространства, оно съеживалось, как полотно листа.Все вокруг ему как-то настолько не то, что даже опостылело. Стало безразлично. Он сам себе напоминал овощ. Когда-нибудь эта тварь пожрет и его, и дело с концом.Двоюродный брат, работавший врачом, наставительным тоном рекомендовал: ?Срочно в пансионат?. Предчувствовал проблемы со здоровьем и напальпировал депрессию. Размером с кокон. ?Ты же понимаешь, что из этого не выйдет ничего хорошего?.Обычно из кокона вылупляется чудовище в стадии имаго.Себастьян кивал, в пансионат, на отдых. Ему было чуть-чуть приятно слушаться доктора, он не возражал, хотя знал, что причина не в переутомлении.—?Работаешь, как вол, а тебе бы семью.Себастьяна тошнит. Он соглашается с тем, что съездит отдохнуть. Его с радостью отпускают.***Если его спросят ?как там было?? он знает наверняка, что ответить стоило бы ?хорошо?. Потому что пансионат производил впечатление просторного, светлого здания, засыпанного зеленью, приправленного цветами, залитого оранжевым солнцем. Все это щедрое варево стремилось занять место вытянутого выбеленного прямоугольника с широкими окнами.Кругом пестрые клумбы, и все?— в аллейках, аллейках, аллейках, чтобы люди только по ним и прогуливались, как зашоренные кони, да разглядывали разного оттенка свет в конце туннеля.Себастьян шатался от усталости. Он не спал сутки, а до этого скверно отдыхал по крайней мере полгода, почему? Черт его знает. Он даже не от бессонницы страдал, а от своего безразличия к ней. Точно кокон высасывал все внутренние соки. Чем-то все это кончится.Лакей взял багаж. Себастьян решил прогуляться, так как знал, что если поднимется в номер, не выйдет до утра. Уснет мертвецким сном, наконец-то, поскольку уснуть крепко он мог, когда вымотает себя до ментальных лохмотьев, а хотелось?— хоть и превозмогая тяжесть век: железность, бетонность?— осмотреться, понять, кто вокруг живет; возможно, будут лица знакомые (не хотелось бы).В пышном саду пахнуло цветами сирени, азалий и роз. До того густо, что с непривычки закружилась голова. Влажный, душный аромат, он что-то тщетно пытался согреть внутри.Жужжали шмели.Себастьян не мог припомнить, видел ли в городе шмелей. Разумеется, их не могло не быть, но шмелей он как будто впервые за много лет увидел только теперь. Невероятно крупные, не назойливые. Прекрасные, как желтая щекотка природы.Внезапно он понял, что не сможет пройти ни шага, если не сядет. Ноги стеклянные: гнусная гусеница проползет,?— рассыпятся. Он рухнул на длинную скамью, она была сдвоенной, но между двумя скамьями затесался пышный куст пионов. Краем глаз мужчина зацепил чьи-то белоснежные ноги, бледно-розовые пятнышки на острых коленях. Легкие ноги принадлежали будущему, он не видел лица, и это было хорошо. Вдали, за стриженными газонами, прогуливались люди, все сплошь в светлом, напоминая разношерстные вереницы граждан абстрактного рая. Все это казалось крайне далеким, но было близким.И такая вдруг тяжесть навалилась на плечи, что захотелось плакать. Каменные веки, словно песок на слизистой, но?— нет слез. Он никогда не плакал. Не по чему.Он откинулся на покатую, скругленную спинку сиденья. Впереди росло изумрудное пихтовое деревце и среди ветвей Себастьяну померещилось движение. Зеленый оттенок отслаивался от другого зеленого, потемнее, и у него росла треугольная мордочка. Нечто молилось и было размером больше среднего жука. Монахам рисуют изможденные вытянутые лица или, напротив, на грани треска, лоснящиеся, круглые. У этого же лилипутского монаха щеки отсекли, оставили лишь краеугольный камень. Существо любопытно вертело головой, как будто наблюдало за Себастьяном. В природе все столь диковинно, особенно на грани дремоты.Предчувствуя сон и наблюдая ленивую гипнагогическую галлюцинацию, наложенную на реальность,?— монах, кто бы мог подумать?— Себастьян уже больше не мог сопротивляться. В номер. Успеть бы… Мысли скомкались, съежились, содрогнулись и растворились в зеленом пятне, где морда уже слилась обратно в изумрудно-салатовое, сочное, елочное. Что-то двигалось в колючих ветвях, но исчезло, и, сморенный, он задремал.***Он почувствовал, что что-то произошло еще до того, как открыл глаза. Такое бывает, когда ощущаешь чье-то физическое присутствие, как нависшую тень. И все же он не открыл веки сразу.Сначала раздался тихий шепот, неразличимый, под нос, а затем Себастьян вспомнил, где находится, что в безопасности и не мог уснуть надолго: что вокруг солнце, лакей, мягкие шмели. Он распахнул веки и заметил молочно-белое пятно. Почти в одно мгновение оно собралось в нависающего над ним человека. Человек был молод, и большую часть лица занимали какие-то невероятно большие глаза. Смотрели они сосредоточенно и умно, серьезно и с тем достоинством, какое редко встретишь в юности. Кругловатая форма лица с заостренным подбородочком, который, несмотря на малый размер, как бы задавал тон всему объему; темные волосы, не черные и коричневые, а ближе к серо-пепельной коре, лежали густой шапкой с решительной челкой, которая очень шла.Юноша до того был прелестен лицом и необычен глазами, что Себастьян подумал: ?Все еще сплю?. По поводу его просыпания и своего обнаружения незнакомец нисколько не испытал смущения или неловкости, а только произнес:—?Проснулись. Не шевелитесь и, ради бога, не двигайте головой.Прозвучало это до того убедительно и естественно, что Себастьян даже почувствовал, как его шея словно приобретает каменный статус. Отныне она ни на дюйм не сдвинется.Что произошло, пока он дремал?На его голове что-то было, потому что именно туда смотрел юноша и весьма сосредоточено, но сам Себастьян ничего не чувствовал. Только каменеющую шею. Он весь стал каким-то послушным, обтекаемым и в тоже время противоречиво напряженным.—?Неужели небо грозится упасть? —?поинтересовался он, подумал о том, как это глупо прозвучало, а юноша фыркнул.—?У вас на голове экспонат, который я ловлю уже добрый час. Я не мог взять его, пока вы спали, потому что в таком случае у вас бы сработал рефлекс. Вы могли бы его повредить.Акцент словно поставили на том, что незнакомцу было бы вовсе не совестно разбудить спящего ради своего дела. Стало вдвойне интересней.—?Не могу не поинтересоваться, а ваш, так называемый экспонат, не способен навредить мне?—?Вряд ли зрелый мужчина вроде вас испугается маленького и безобидного насекомого.Словосочетание ?зрелый мужчина? прозвучало особенно хорошо и до странности приятно. Одним этим интонационным маневром юноша как будто нивелировал пренебрежение чужим сном ради своего бесценного макушечного экспоната.А еще Себастьян почему-то подумал о шмеле, хотя уверен был, что дело не в нем. Просто представилось что-то яркое… как кусочек солнца, ведь за чем еще мог гнаться этот красивый юноша? За бабочкой?—?Я его заберу, а вы просто сидите,?— попросил незнакомец. И в том, как просто он произносил просьбу, граничащую на команде, и в том, как легко воспринимал эту самую команду Себастьян, показалось нечто особенное. Не каждый день на его спящую голову садился экспонат, за которым гонялся красивый юноша, которому этот экспонат зачем-то очень сдался.И до того Себастьяну сделалось приятно, что ему немедленно захотелось, чтобы юноша попросил еще о чем-нибудь, что Себастьян сможет сделать с той же легкостью, с какой окаменела его шея. Похожее чувство,?— но скудное по насыщенности?— он испытывал в школе, где, будучи помощником старосты, всячески помогал ему. При том, что старостой предлагали быть самому Михаэлису (в виду крайнего перфекционизма и усидчивости, которые особенно ценились в частной школе для мальчиков), он отказался, так как в устремлении быть помощником коренилось желание выполнять чужие поручения. Стоит добавить, что староста был хрупким, с виду беспомощным, а потому помогать ему и опекать казалось особенно приятным. Об истинной причине Себастьян, конечно, умалчивал, так как сам еще не понимал истоков своей тихой радости. Да непонятными они были и теперь. Хотя проступили более отчетливо. В этот самый момент.Он вдруг припомнил, как эта тихая радость могла сделать его более живым, и как рутина в свое время сковала ее, вытолкнув куда-то за горизонт, словно ее не существовало вовсе.Себастьян вспомнил. И рутина?— та самая разрастающаяся клякса в груди?— вдруг приготовилась схлопнуться, как рождественская хлопушка.Совершенно незнакомые ладони протянулись к сонной макушке Себастьяна и тот сидел, не шелохнувшись. Вокруг жужжали шмели, грело оранжевое солнце и вдали мелькали силуэты людей, да женщины в белых платьях, похожие на невест.На ладони, наконец, замерло зеленое изваяние. Себастьян тотчас узнал его?— галлюцинация монаха.Руку юноша приставил ребром к груди, площадочкой, и изваяние лениво зацепилось лапками за ткань его белой рубашки. Всем своим силуэтом юноша вдруг показался отделен от белоснежных силуэтов вдали и приближен к Михаэлису. Так ангел мог бы отбиться от сородичей, чтобы полюбопытствовать у человека в черном, как его состояние. Нет, не так. Это была не жалость. Ангел пришел за тем, чтобы что-то забрать.—?Это богомол,?— сказал он. —?Подарю детям одной семьи, с которой познакомился на днях, они воспитаны. —?Прозвучало это как общеизвестный факт: ведь богомолов можно дарить только воспитанным детям, и все это знают. —?У их матери аллергия на шерсть, собаку заводить нельзя, и я предложил альтернативу в местных условиях.Какое-то время Себастьян безысходно глазел на тварь. Все происходящее казалось частью сна, даже собственные ощущения. Его послушная чужому слову шея. Приятная щекотка где-то под селезенкой.—?Вполне находчиво,?— выдавил он поскольку огромные, вдумчивые глаза ждали реакции. Себастьян подумал, что он сейчас сам как это насекомое?— застигнут врасплох, пойман. Хоть он и не молился, а всего лишь прозябал во сне.—?Вы приехали сегодня. Я вас не видел раньше. —?Это картина маслом: ангел встречает новенького в чистилище. Себастьян зацепил взглядом поверх белоснежных плеч далекие силуэты отдыхающих?— почему же, черт возьми, все в белом? —?и ощущение чужеродности удвоилось.Себастьян Михаэлис представился.—?Сиэль Фантомхайв,?— ответил прекрасный молодой человек и, подумав, добавил:?— Я здесь один.—?Я тоже. Во всяком случае до тех пор, пока на меня не приземлится еще какой-нибудь богомол аль Schmetterling.Как глупо.Но глаза напротив немного прищурились, одобрили шутку, и вдоль позвоночника точно прошел электрический разряд. Себастьяну захотелось пошутить еще, но ничего в голову не приходило, а спустя пару секунд он уже оборвал подобное устремление. Ведь это что-то от темы с подобострастной шеей.—?Если хотите, можете присоединиться ко мне,?— предложил Сиэль. —?Со мной еще двое людей.—?Надеюсь, я не помешаю вашей компании,?— вежливо отозвался Михаэлис. Он не хотел показаться невежливым, но очень хотел, чтобы настояли; испытывал странное, немного робкое любопытство перед молодым человеком. Словно ему вдруг убавили возраст.—?Если я приглашаю, то нет. Один примерно ваших лет, а другой старше. Барон Кельвин, может быть, слышали?Себастьян припоминал, но не настолько хорошо. Проще покачать головой.—?И давно вы здесь? —?спросил он.—?С неделю. Но у вас уставший вид. Предлагаю сделать так: вы подниметесь к себе… Где у вас номер? —?На третьем этаже. —… Выспитесь и к семи часам спуститесь в ресторан, там буду уже я.—?Не могу не согласиться, план хороший,?— улыбнулся Себастьян, стараясь избежать тусклости. Ему показалось, что тусклость способна, если не оскорбить, то как-то попытаться покорежить энергичное и юное лицо.На этом разошлись. Себастьян еще оглянулся на юношу, несущего на своей руке пихтового монаха. Принц, который не боится чудовищ, а покровительствует им. Сия картина значится подальше ?Приветствия в Чистилище?, что приятнее.У себя в номере мужчина принял ванну, выпил целых два стакана воды из графина и лег в постель, на хрустящие, свежие простыни. Едва коснулся щекой подушки, как провалился в сон, не просто мертвецкий, а с привкусом некоего выполненного долга.