в осень, в зиму, в весну, в лето, в день, в сон не приемлю, ненавижу это все; стива/костя: hurt/comfort; g. (1/1)
а ведь Стива знал, с самого начала знал, что сердце Катерины Александровны не так давно, но совершенно точно от одной мысли о графе Вронском в собственном огне сгорать готово. знал он, что Левин-то для неё уже не значил абсолютно ничего, понимал обречённую на провал идею, предвидел отказ. он знал это всё с самого начала, знал прекрасно, и совершенно ничего не сказал, сокрыл, умолчал. и как жить теперь Косте, ежели на лучшего друга даже положиться нельзя? Левин не знает. не знает и Стива. они сидят друг напротив друга совершенно молча, и только тихий звон посуды и детский смех откуда-то снизу понять даёт, что они всё ещё живы. костины глаза потуплены и лишены блеска привычного, такого простого да деревенского, и Облонскому признать страшно, как сильно он скучает по тамошнему Косте. без интереса смотрит он на граненую стопку с горячительным, и о своей настоящей любви думает – о бескрайних золотистых полях да о просторе лазурном неба. а ещё он думает о Стиве и понять не может: неужели он сделал ему что-то настолько плохое, чтобы тот поступил с ним так в ответ?
Облонский и сам не знает, зачем убедил его [да и себя, признаться], что Кити с удовольствием воспримет предложение его. Стива вообще много чего не знает, о многом не задумывается, а опосля жалеет долго, также долго проблемы разгребая. с милейшей его Долли Аннушка справиться поможет, а с Левиным что-то решать сейчас надо, покуда не натворил чего-нибудь; знает он эту ?простую русскую душу? – повесится в амбаре за деревнею, себе же дороже выйдет. он на секунду прикрывает свои красные от какого-то особого недуга глаза – признаться, бессонницы были частыми гостьями его охладевающей постели – и вспомнить пытается все мгновения, Левину отданные. он ведь знает его мучительно долго, он по пальцам пересчитать может встречи, где что-то не случалось, где виною этому ?чему-то? не был он сам. а Константин Дмитриевич всегда был для него нечто большим: тем, на кого ровняться надо, с кем вечера коротать не скучно даже без свечей в засаленном канделябре. не достоин он его, ой как не достоин, да почему тянет его так к нему понять не может. – решил, – негромко, шепотом почти объявляет Костя, всё ещё куда-то в пол глаза пряча, – к себе поеду, там и забудусь. он не думает, но знает – если есть выход, то это точно он. домой, домой, домой к себе, где тебе точно будут рады, где тебя никто не предаст. вздыхает Стива, вздыхает тихо и из-за стола встаёт, невесомо почти к костиному плечу прикасаясь. у него перед глазами вспышками их первая встреча возникает, где они были ещё действительно молоды и по-доброму глупы. но отрочество прошло, а двигаться дальше надо.
– справимся, Левин, вместе справимся, – рука его, по-домашнему мягкая и тяжелая, застывает на плече с секунду, опосля на спину переходя. Костя вздрагивает, будто водою ледяной облитый, и Облонский чувствует ладонью мурашки под тяжелым камзолом.
ему хочется лучезарно улыбаться, как он не делал никогда раньше, но тонкая полоска губ не в силах сложиться во что-то красивое. у Стивы сейчас сердце выбивает два стука в мильсекунду, а Костя наконец-то поднимает глаза, блестящие то ли от радости то ли от слёз, да к Облонскому крепко прижимается. и тогда стена мнимой обиды наконец-то рушится, хрусталём хрупким о пол с дребезгом разбивается; они ещё долго обнимаются, говорят о чём-то, и Косте уже не кажется, что весь мир против него ополчился. у него хотя бы есть Стива. и когда по неуклюжести Облонский разбивает треклятую стопку и режет пальцы об осколки, впопыхах пытаясь собрать их, Левин усмехается: это он у Стивы есть, это он.
чем он, впрочем, совершенно доволен.