v. (1/1)

?Когда гроб проник, наконец, в коридор, сделавшись сразу черным, резиновый мальчик, шлепая сандалиями, побежал впереди. — Дедушка! — закричал он, — тебе гроб принесли.? Ю. К. Олеша ?Лиомпа? Солнце заходит за горизонт, провожая своим тусклым светом последнее напоминание Чону о мире за окном. Он привыкает к облезлым обоям и промокшим потолкам с каждой секундой, упавшей песчинкой в песочных часах. Он как любой маленький мальчик концетрирует свой разум на чём-то совсем непривлекательном, например, крысе, сжимая весь мир до пространства темного угла комнаты. Мира вокруг для него не существует, плач матери эхом покидает его, а крыса напротив ведет с ним бытовую беседу. Она расспрашивает Чону о том, как у него дела, что он делал сегодня, во что он играл. Но Чону ничего не делал, он просто сидел и наблюдал за тем, как мир рушится вокруг него, пока он восседает на маленькой табуретке со сломанной третьей ножкой. Мама плачет, медленно покачиваясь вперед-назад. Папа уходит, оставляя от себя трещины, расползающиеся по грязным стенам комнаты. Чону его имя больше не вспоминает. *** В восемь он узнает о том, что мир бывает цветным, а не просто болотно-серым или медно-коричневым. Чону впервые видит белый цвет, чистый, как перья аиста в поле пшеницы, только еще чище, он отсвечивается от мраморных стен. Он восемь лет не знал, что такое фамилия, но тут его называют ?молодой господин Ким?. Женщина в синем ханбоке напоминает Чону крысу, но он решает не озвучивать свою мысль, потому что ему никогда не дают этого делать. Он следует дальше по роскошным коврам, вдоль блестящих стен, освещенных слабым светом свечей и солнца за панорамным окном. Чону никогда еще не видел столько цветов перед собой сразу. Кажется, что каждый предмет в комнате хочет с ним поговорить, узнать, кто он, и откуда он сюда приехал. Он даже разворачивается к большому книжному шкафу, самому мудрому здесь, хранящему множество историй и распоряжающегося судьбами тысячи людей. Но вовремя он замечает маму, в новом платье, повисшей на незнакомом мужчине. Чону знает его, но предпочитает не, поэтому в его понимании бородатый мужчина в дорогом одеянии остается статуей без имени, на которую лучше не смотреть. Мальчик в курсе, что папа ушел еще три года назад, в курсе, что безымянная статуя станет ему новым ?папой?. Еще никогда в жизни ему не хотелось так сильно вернуть время вспять, снова оказаться в старой разваленной комнате в старых объятиях дрожащих мужских рук. *** Они со статуей не разговаривают. Ходят друг мимо друга сначала неделю, на вторую незнакомец пытается заговорить, но попытка остается лишь попыткой. Они ходят как муравьи по своим делам, избегая зрительного контакта, месяц, пять, затем и год и пять лет. Оба знают друг о друге всё, но предпочитают не знать ничего. Взаимная вражда непрекращающейся молнией зарождается между ними и никогда не уходит. Чону находит выход: он ухватывает стопку книг, первых попавшихся, из старинного дубового шкафа, убегает как можно дальше от гигантского мраморного дома и укутывается в объятия розовых кустов (которые так похожи на объятия отца, но Чону никогда себе в этом не признается) в дальней части сада. Он погружается в строки, захлебываясь каждым словом, досконально изучает каждого персонажа, чтобы узнать о нем больше, чем он знает о мужчине-статуе. Ему кажется, что чем больше людей он узнает, чем больше информации получит, тем быстрее он забудет про своего нового ?папу?. Но разум не обманешь, память натягивается огромным пузырем, который никак не может лопнуть, голова Чону трещит от того, как сильно он пытается избавиться от всего, что его тревожит. Ему ничего не поможет. *** — Дрянь! — Чону знал, что так все и закончится. Мужчина, которого он уже привык называть господином Кимом, стоит над его матерью и разбитой тарелкой на кухонном полу. Чону не говорит ничего, продолжая есть свой рис. — Кто разрешал тебе носит такой глубокий вырез?! Ты хочешь сбежать от меня, нашла себе другого, да?! Чону семнадцать, он знает этого человека в волчьей шкуре вдоль и поперек, угадывает все, что он собирается сказать. Они с мамой должны быть благодарны ему за все удобства, которые он им предоставил — да, конечно; женщина не имеет никакой ценности перед мужчиной, а тем более перед ним — бесспорно; она должна знать свое место и всегда подчиняться ему — нечего даже добавить. — А ты, сукин сын! Кто тебе давал право есть рис, за который работал я?! — и до Чону нужно докопаться. Виновна мать, ее щенки тоже должны отвечать. — Ну, если я твой сын, получается, ты и есть сука, — безразлично отвечает Чону, оставляя свою тарелку пустой. Мужчина возвышается огромной неуклюжей фигурой, дышит, как загнанный бык часто и с отдышкой, пока его огромная грудь по-заячьи поднимается и опускается. Он хватает мертвой хваткой со всей злости Чону за воротник, тянет на себя, тяжело дыша прямо в лицо, скалит кривые зубы. Декада изменила его полностью, из привлекательного и состоятельного аристократа превратила в скрюченного скупого старика. Никто не знает, почему господин настолько состарился со времени его новой женитьбы, несмотря на приближающийся пятидесятый год жизни. В его глазах столько злости и отвращения, не просто к пасынку, но ко всему миру, всем позолоченным цепям и фарфоровым сервизам, блестящим полам и шелковым костюмам, все вокруг заставляет его сгорать изнутри от ненависти, подобно ведьме на костре. Но последнюю фразу он в своей голове не проговаривает. — Даже не смей больше открывать при мне рот, шавка поганая, — цедит он сквозь зубы, а Чону может слышать противный запах лосося с рисом и чем-то пряным из его рта. Он кривится, но ничего не говорит, освобождается от клешней на своей одежде и покидает кухню. Ким чувствует себя героем классицизма — клешированным с головы до ног, запертым в одном месте, вынужденном проживать одни и те же сутки всю свою жизнь. Он играет свою роль какого-то несчастного второстепенного героя, а может и потерянного главного в толпе зазнавшихся аристократов и служанок. Он чувствует себя лишенным права существовать среди других, он — Федра в ознобе, Чацкий в знатном обществе; он — все, но одновременно никто, от него остается только пустое место в холодных мраморных стенах, а за каждым его шагом земля под ним проваливается черным пеплом. Чону заперт в одном и том же месте, в одном и том же времени, без возможности побега, но понимает, что не хватает последней детали. Решение дать себе повод для действия, стать тем самым героем трагедии зарождается на подкорке его сознания. *** Больше всего на свете Чону любит рисовать. Рисовать черным и красным по белому, других цветов ему не надо. Все его стены и пол пестрят красными закатами и черными реками, цаплями и аистами, монохромными горными пейзажами и портретными силуэтами. Ночью даже под светом звезд Ким не может поймать хотя бы одну деталь своих творений. Он сидит на кровати и пялится на дребезжащий огонек зажигалки, который резко появляется и потухает через секунду с щелчком. В первом часу господин Ким идет на кухню пить соджу, всегда в одно и то же время, одна и та же марка. Сути этой традиции Чону никогда не понимал, но сейчас осознал ее преимущества для себя как никогда ранее. Он бросает взгляд на стрелки часов на тумбе рядом и понимает — пора. Идет в одном атласном халате, ступая босыми ногами по холодному полу. Постучаться в кухню даже не считает нужным, заходит быстро, подобно искре, и ловит на себе тяжелый и слегка испуганный взгляд. Однако он быстро становится раздраженным, а морщинки на переносице выделяются ярче даже в мраке комнаты. — Зачем приперся? — кряхтит мужчина, делая глоток от своего бокала. Чону молчит. — Отвечай, шавка, — он свирепеет, слегка подается вперед, но со стула все равно не встает. Чону в курсе, что он ненавидит, когда его вопросы игнорируют. Рядом с ним всегда вертятся разговорчивые молодые дамы или влиятельные особы со своими женами и мужьями. Вокруг него всегда бушует наигранная динамика, и, когда он сталкивается с молчаливой правдой, происходит то, что обычно бывает с каждым — непринятие. — Нахера ты сюда пришел?! Глаза мне мозолить?! — злость. Чем дольше молчать, тем больше гнева накопится в старике. — Дорогой, что-то произошло? О боже. Весь план Чону рушится сразу, как только его мама пересекает порог кухни. Ее лицо взолновано, но одновременно напугано. Чону понимает, что вопрос был адресован ему, но отвечать не смеет, ведь достанется потом матери. Она — серая мышка в бесконечной игре, она напугана чем-то большим и более страшным чем смерть, ведь холодная земля представляется ей лучшим спасением. Но на ногах ее держит только собственный сын. — Пошла вон! — Но я просто хочу убедиться, что все в порядке... Уходи. — Я сказал, убирайся с глаз моих! Убегай подальше отсюда, не возвращайся назад никогда. — Позволь мне— Она не договаривает, ее муж набрасывается на нее, как бешеный пес, сбежавший с поводка. Его ладони с торчащими венами обхватывают хрупкую шею, а женщина падает на пол, испугавшись резкого нападения, утягивает его с собой. Чону бросается вперед к ним, пытаясь оттащить огромное тело сзади, но в нем резко оказывается столько силы, что Чону отлетает на под рядом с ним, больно стукаясь затылком о ящики. В приступе бешенства мужчина хватает фарфоровую вазу со стеллажа рядом и заносит над кряхтящим от нехватки воздуха лицом, мерзко скалясь. — Не смей! — голос Чону звучит непривычно высоко, буквально свистит в воздухе. Пол кухни разрисовывается в любимой гамме Чону: на белом мраморном полу красными лепестками вишни расцветают капли крови, черной линией змеи грех расползается, соединяя их. Лепестков становится больше, вишневое дерево на ?холсте? становится всё пестрее, а Чону больше не слышит кряхтящего дыхания. Он резко вскакивает на ноги, чуть не подскальзывается на красных разводах и хватает ненавистную бутылку соджу. Чону что-то кричит невнятно, привлекая на себя внимание шокированного от своего поступка мужчины, и выплескивает оставшееся содержимое прямо на его лицо. Глаза мужчины резко сужаются в щелки, на лице противно искажается гримаса боли, когда Чону разбивает стеклянную бутылку о его голову. Капли катятся ниже, расползаясь, окутывая ослабшее старое тело. Ким щелкает зажигалкой последний раз, кидая ее в складки пропитанного спиртом ханбока. Комнату заполняют крики боли, затихающие с невероятной скоростью, а пейзаж вишневого дерева на полу омрачается черной сажей. Рассвет Чону встречает на холодном полу в крови, чувствуя со спины теплые отцовские объятия.