love with falling (1/1)

Последняя неделя каникул пролетает незаметно. Изуку все так же ходит на стадион каждый день, и, несмотря на то, что его тренировки стали длиннее обычного, он так больше и не встречает Шото.Порезы стянулись и покрылись сухой коркой. По вечерам Изуку проходится по ним ватным диском, смоченным хлоргексидином, смотрит в зеркало и проводит пальцем. Бугристые полосы шершавые, белесые, он чешет бедра и сдирает струпы?— иногда слишком рано, не дождавшись полного заживления, и тогда бусинки крови выступают на нитях ранок, делая их похожими на коралловые браслеты, блестящие под белым холодным светом лампы.Первый семестр всегда начинается одновременно с цветением вишни. Нежно-розовые ковры покрывают тротуары, лепестки опускаются на плечи и рюкзак, застревают в зеленых кудрях. Изуку стоит у ворот Академии на тридцать минут раньше нужного, пропуск наготове, форма выглажена, рубашка застегнута до горла, воротник пиджака идеально ровный, галстук покоится посреди груди. Сердце стучит так сильно, словно пытается вылететь из клетки ребер; в низу живота пугающим предчувствием ворочается тошнота. Сжимая лямки рюкзака и переступая с ноги на ногу, Изуку вспоминает среднюю школу?— каким холодным было каждое утро, как страшно было приближаться к серому зданию школы, взгляд в кроссовки, спина сгорблена, в глаза никому не смотреть?— и все равно внутри его ждут унижения, тычки, побои. Чем больше вокруг людей, тем больше внимания на него обращено, тем больше холодного пренебрежения он ощутит на своем позвоночнике.Но это все в прошлом, так?—?Мидория, доброе утро!Изуку оборачивается на знакомый голос?— Иида машет ему рукой, Очако идет рядом, улыбается, легкий ветер развевает ее юбку, щеки пылают привычным алым. Из-за их комичной разницы в росте и телосложении они выглядят как персонажи комикса, обретающие все больше деталей по мере приближения. Изуку спохватывается, машет в ответ чуть позже, чем стоило бы. Вдалеке видно остальных ребят, знакомых из параллельных классов, старшекурсников, учителей. Люди постепенно собираются у ворот, а сердце стучит все сильнее. Становится шумно, кто-то задевает его рюкзаком, хлопает по плечу. Изуку здоровается с одногруппниками, кланяется учителям, подтягивает и распускает лямки рюкзака, ерошит волосы, запуская пальцы в непослушные кудряшки. Иида и Очако уже стоят перед ним, рассказывают наперебой что-то, наверняка смешное, и он улыбается, кивает, потирает затылок так часто, что он, наверное, уже красный от прилившей крови.Изуку чувствует себя удивительно хреновым другом.Кабинет заливает утреннее солнце. Парты чистые, почти блестящие, пол скрипит под подошвами. Запах чистящего средства и антисептика сбивает с толку своей непривычной резкостью. Медленно, будто во сне, Изуку выкладывает вещи из рюкзака, пенал на тетрадь, тетрадь на учебник, вытягивает блокнот с информацией о про-героях и открывает на чистой странице. Еще вчера вечером он начал анализировать причуду нового героя, быстро пробившегося в топ-25. Официальной информации о нем практически не было, но просмотрев несколько записей с мест боя, Изуку раскусил не только суть причуды, но также его основные техники нападения. Кое-какие тактики можно было бы использовать самому, слегка адаптировав под себя. Стул скользкий, низкий и жесткий, невольно вспоминается мягкое офисное кресло у него дома. Грифель механического карандаша скребет по бумаге, пока Изуку вырисовывает извивающееся щупальце, иногда поднимая взгляд на референс в галерее. В классе становится все более шумно, поэтому он инстинктивно вжимает голову в плечи и горбится, закрывая собой рисунок. Ко второму курсу пора бы уже избавиться от этой привычки.Серьезно.Уголок тетради, вылезший за пределы парты, сминается, а сама парта содрогается от толчка. Кончик грифеля ломается и отлетает в сторону, пирамида из школьных принадлежностей разваливается и скользит по парте.И тебе доброе утро, Каччан.Конечно, Кацуки не извиняется, продолжает идти к своему месту, распихивая стулья ногами, надувая огромный пузырь из жвачки, не отвечая ни на единое приветствие. Изуку терпеливо продолжает штриховать фигуру в тетради, а тошнота в животе заворачивается колким клубком. Каччан выбивает его из колеи. Вздернутая губа, взгляд ?с-дороги-тупой-Деку?. Как только Изуку начинает казаться, что он чего-то стоит, появляется Бакуго Кацуки и топчется по всему со злой насмешкой ребенка, разрушающего чужой замок из песка.Он хочет выйти в туалет, но думает о людях, собравшихся в коридоре, а еще о том, что урок скоро начнется, и решает остаться. Главное, чтобы из носа не пошла кровь?— такое уже случалось с ним пару раз, это было ужасно неловко, бедной Момо пришлось создать штук десять салфеток?— за это он принес ей коробку тайяки на следующий же день.Изуку также думает о том, что с прошлого воскресенья он не нанес себе не единого пореза?— не считая, конечно, вечера, когда, присев на бортик ванной, он вспоминал, как глупо себя повел на тренировке?— и атаковал собственную кожу с какой-то особой жестокостью, которая проявлялась, когда он позорился перед Всемогущим или перед…—?Мидория, привет.Тодороки Шото возвышается над его партой, свет за его плечом создает искусственный нимб, подсвечивая красно-белые волосы, рюкзак свободно висит на одном плече, приветственная улыбка одними глазами, рубашка, расстегнутая на две пуговицы?— почему он всегда выглядит так, будто сошел со страниц глянцевого журнала, и это дается ему до неприличного легко? У Изуку слегка кружится голова от этого запаха?— чужая рубашка так близко, в паре сантиметрах, снова эта бессменная мятная свежесть, стиральный порошок, шампунь, горьковатый одеколон.—?Привет.Он спешно собирает вещи по парте, восстанавливая пирамиду из школьных принадлежностей в ее первозданном виде, какой она имела до толчка Каччана, закрывает тетрадь, вешает рюкзак на крючок?— Шото все так же стоит над ним, будто чего-то ждет.—?Как… Как провел каникулы?—?Неплохо. Ты?—?Отлично, я, ох, я, кстати, больше не видел тебя на стадионе, ну, с того раза, в воскресенье.Щеки краснеют?— прекрасно, просто прекрасно, Мидория Изуку, ты разучился общаться с людьми. Шото кивает.—?Да, я тренировался у нас во дворе, а для пробежек отец купил беговую дорожку. Он говорит, я трачу слишком много времени на дорогу к стадиону и обратно, что я мог бы потратить его на что-то более полезное.Слова звучит так, словно Шото повторял их много раз?— конечно, Изуку не первый, кому это рассказали. Почему от осознания этого становится неприятно?— не ясно, почему.О, он хотел бы понимать собственные эмоции.—?Понятно,?— говорит Изуку, зачем-то раскрыв тетрадь. Первой парой у них английский, и он упорно делает вид, что повторяет заданные на каникулы слова. Нужно сказать хоть что-то еще, но он не может выдавить ни слова. Шото молча отчаливает к своей парте.Изуку хочет домой.Он хочет свернуться на кровати, не включая свет, музыку, не доставая телефон и опустив жалюзи. Он хочет исчезнуть, раствориться в мягких теплых жатых простынях, не оставив после себя ни единого следа, удалив свои посты, фотографии и сообщения, чужие воспоминания о себе. Он хочет перестать существовать, превратиться в эфемерное прозрачное нечто, покачивающееся в теплой приветливой воде, вымывающей все плохие мысли, очищающей шрамы вместе с эпителием, кальцием из костей.—?Доброе утро, кидс!Голос Мика бьет по ушам. Фантазия распадается на составляющие, оставляя после себя только чувство усталости. Впереди еще шесть часов.На большой перемене он сидит за столом с Иидой и Очако, ковыряет бенто палочками. Сегодня мама положила яйца со смешными рожицами. Чтобы приготовить ему обед, она встает в пять утра.Съешь хоть что-то, неблагодарная свинья.Изуку отправляет холодный рис в рот, и чувствует, как тошнота возвращается.—?Деку,?— зовет его Очако,?— а ты что думаешь?Он даже не знает, о чем они говорят.—?Извини,?— рука непроизвольно тянется к затылку, губы разъезжаются в глупой улыбке. —?Прослушал. Можешь сказать еще раз?—?Мы говорили о том, что они хотят реформировать систему образования и… Деку, ты в порядке? Ты какой-то бледный.—?Все нормально! —?он вскидывает руки, будто защищаясь. —?Так… Что за реформа?Он изо всех сил пытается сфокусироваться на их словах, но почти сразу вылетает, отвлекаясь на урчание собственного живота. Кажется, вчера он снова забыл поужинать. Изуку быстро набивает рот едой, и понимает, что это было ошибкой.Рис кажется холодной резиной, яйца отдают странным, неприятным привкусом. Он с ужасом понимает, что не может проглотить это?— или его тут же стошнит. Ему срочно нужно выплюнуть то, у него во рту, но ребята и так обеспокоены его состоянием?— он не может просто взять и выбежать, не сказав ни слова.Отчаявшись, он хватает салфетку из подставки на столе, и громко кашляет, закрыв ей рот. За кашлем он скрывает то, что непережеванная пища из его рта перекочевывает в бумагу теплым влажным комком.Это противно.Он сбрасывает салфетку под стол, ботинком отталкивает подальше. Ему чертовски стыдно перед уборщицами, но он не знает, куда спрятать следы своего позора. Голод все еще колет желудок, но сама мысль о том, чтобы съесть еще хоть немного, вызывает только отвращение. Он отчаянно надеется на то, что ребята не заметят, что его бенто почти не тронуто?— и они не замечают. В конце перемены он поспешно убирает контейнер в рюкзак, заходит в уборную и долго полощет рот водой, пытаясь полностью вымыть гнилостный привкус из-под десен и между зубов.Уже на биологии он понимает, что совершенно не подготовился к тесту. Лист лежит перед ним, совершенно чистый, иероглифы, отпечатанные черным, еще никогда не были такими въедающеся-яркими. Изуку прикрывает глаза, сдерживает тяжелые слезы за веками, старается дышать глубоко и медленно.Успокойся уже.Он склоняется над листом, пишет свою фамилию в углу. Наводит кандзи, пока они не становятся такими жирными, что едва можно что-то различить. Достает корректор, замазывает все белым-белым, дует, чтобы быстрее засохло. Снова пишет свою фамилию. Два больших расплывающихся серых пятна украшают низ работы?— одно расползается по детальному рисунку митохондрии с проведенными к нему стрелочками и прочерками для заполнения.Совершенно пустые прочерки.В голове ничего.Белый-белый, будто все мысли замазали корректором. Остается только влажный след с засохшими хлопьями, кое-где светло-светло-серым проглядываются слова, но их не стоит тревожить, чтобы не смазать.Изуку чувствует, как над ним нависает темная фигура учителя. Пальцы Айзавы по-хозяйски, со стуком ложатся на его лист, выдвигают его на свет. Смотрит. Изуку так и не поднимает голову, боится, что учитель как-то прокомментирует слезы, застывшие на его ресницах. Боится, что на него обратят больше внимания, чем нужно, заставят объяснять собственные эмоции. Работа скользит по кегельбану парты обратно под его ладони, Айзава продолжает свое патрулирование по классу.Изуку просто хочет оказаться дома.Он хочет оказаться дома.Линии спасительного корректора в его голове смазываются болезненно, как ногтями сдираются струпы со свежих порезов, и мысли заполняют голову с грохотом шаров лото, перекатывающихся в железном прутяном бочонке, наслаиваясь друг на друга, давя на веки изнутри невыносимой тяжестью. Хочется рыдать громко и некрасиво, размазывая сопли рукавом и поскуливая ударенной собакой, но кажется, будто все одногруппники разом обратили взгляды на него, следят, ждут, когда же он покажет лицо из-за пушистой копны волос, искаженное страхом перед…Чем?Чего он боится?Кисти рук трясутся так сильно, что Изуку приходится захватить и сжать их между коленей, сдавив суставы со всей возможной силой, надеясь, что боль вернет его сознание на законное место в родной белый пустой цвет.Точно, именно боль.Он думает о ней, сдавливая фаланги коленными чашечками. Он хватается за мысль о боли, как утопающий за спасательный круг. Сегодня вечером он придет домой и нанесет себе еще десяток мелких порезов на левом бедре, потом на правом, если одного будет недостаточно. Можно сразу после занятий, а можно дождавшись вечера, ритуально разложив канцелярский нож, бутылочку хлоргексидина и ватные диски на полотенце, встав напротив зеркала, но не поворачивая голову.Это то, что никто не может у него отнять. То, над чем он имеет полный контроль, что касается только его. Игнорировать тошноту в глотке, тяжесть за векам, ком в горле, соль на ресницах, думать о том, что уже вечером в ванной он избавится от веса на плечах, получив взамен легкое помутнение от жгучей боли, стирающее все плохое и хорошее матовыми мазками белизны.