4. Эмоции (1/1)

Андрей тупо вливал в себя очередной шот, когда на стул рядом хлопнулся Стив.— На два пальца вон из той бутылки,?— ткнул он бармену и развернулся к своему подчинённому.— Так. Налицо знаменитые страдания загадочной русской души. Ты помнишь, что увольнительная не вечна? И твоё унылое настроение не способствует выполнению боевых задач?— Это, Стив, не загадочная русская душа. Это называется совесть.— Это называется глупость, Эндрю. Слушай… Ну если так смотреть, то ведь и каждый преступник, которого задерживает полиция, когда-то был замечательным ребёнком. Потом жизнь целенаправленно загоняла его в угол, подсовывала соблазны или наоборот — создавала невыносимые условия для жизни. И вот человек оступается. Его жаль? Мне да. Но он преступник? Несомненно. И что теперь, его пожалеть и отпустить?— Поэтому я и не смог работать в полиции. Я не хочу перестать видеть в людях людей.Начальник бессердечно заржал. Андрей, уловив причину его веселья, замотал головой:— Нет. На войне всё честно: ты стреляешь, в тебя стреляют, а на гражданке ловишь вчерашних детдомовцев. Запутался. Я не про то. Человеку изначально никто не отказывает в том, что он человек, понимаешь? Да, конечно, ребёнок где-нибудь в Нигерии на самом деле не равен ребёнку из благополучной семьи в какой-нибудь Швейцарии. Но он всё равно человек, да? Теоретически они равны. Теоретически их права одинаковы. А этот Джи… Ему отказано даже в этом. Его жизнь не значит ничего. Просто набор клеток, смешанных в пробирке. Лабораторная мышь. Кто их, этих мышей, жалеет? А ведь он живой. И если животные?— это всё же животные, то он-то всё понимает. Он умеет думать, помнит прошлое, боится! Ему просто бывает страшно, в конце-то концов!Командир закатил глаза и положил руку Андрею на плечо.— Наглядный пример того, что военному человеку много думать вредно. Эндрю, солдат тоже всё понимает, но должен делать, что приказано. Прекрати ебать мозги! И мне, и себе! Ну!Андрей пьяно дёрнул плечом, сбрасывая ладонь.— Да он нам обрадовался! Он думал, мы его спасём с этой базы, понимаешь? Я всё думал. Сколько он там был один? Месяц, год? Ему было одиноко! А мы…— Да с чего ты взял! Ты с ним час общался! А хандришь уже месяц.Андрей хмуро гонял стакан из ладони в ладонь по барной стойке.— Не знаю. Просто… Я его глаза видел. И… и каждое утро просыпаюсь и думаю, что с ним сейчас делают.***Джи свернулся клубком, вздрагивая, вновь и вновь переживая унижение. Раньше, когда Бэй, ругая, патетично спрашивал, почему ему не стыдно, Джи усиленно изображал раскаяние ради прощения. Теперь он точно знал, что такое стыдно. И ведь вроде бы ничего особенного. Люди в своём праве. Они приказывают, он исполняет. Всё привычно и знакомо. Прежний Джи был бы счастлив. Утром под потолком медленно разгорались лампы, имитируя рассвет. Джи вставал, умывался, съедал принесённый завтрак. Потом его вели к стендам. Джи, который усилием воли давил глухое раздражение уже от невозможности выбрать себе завтрак по своему вкусу, на этом этапе начинал по-настоящему злиться. Его не просили, не приказывали?— ему подавали команды и записывали результаты. Никто не улыбался Джи, никто не смотрел ему в глаза, не разговаривал с ним просто так. Потом шли тесты на сообразительность. К третьему-четвёртому тесту Джи постепенно закипал. Ему раз за разом подсовывали какую-то ерунду. Одинаковую. Словно это делалось просто для развлечения самого Джи?— вроде распорядка дня. Но, оказалось, это было не самое страшное. Самое ужасное случилось на третий день.Михель привёл его в большой светлый кабинет, разбитый стеклянной перегородкой на две части, приказал раздеться и жестом указал на стол. Джи поёжился, лежать на холодной твёрдой поверхности само по себе было занятием не из приятных, а уж понимание, что с ним снова будут что-то делать, и вовсе откровенно пугало. Когда Михель дотронулся до него, фиксируя руки и ноги, Джи не удержался и крупно вздрогнул.— Не дёргайся,?— усмехнулся Михель. —?Больно не будет, будет приятно. Только зрителей подождём. Такой торжественный момент.И рассмеялся. Джи непонимающе посмотрел на неприятную рожу и постарался выровнять дыхание. Вскоре появился Бэзил в сопровождении нескольких незнакомых людей, группа стала рассаживаться по креслам в другой части лаборатории. Михель вышел к ним, угодливо заулыбался и принялся показывать какие-то таблицы и графики. Люди слушали, кивали, задавали вопросы и рассматривали Джи. Джи не слышал, о чём говорят, но и так было понятно, что о нём. Бэзил тоже слушал, кивал, иногда поправлял отчитывающегося Михеля, время от времени встречаясь глазами с напряжённым Джи. Затем люди принялись облачаться в костюмы. Лица скрылись за масками и очками. А Михель подошёл к Джи и прикрепил ему на бёдра какой-то тяжёлый прибор.Давным-давно, когда Джи стал много есть и быстро расти, Бэй как-то застал его за тем, что он ласкал себя, повизгивая от удовольствия. Остальные химеры тоже так делали, и виноватым себя Джи не чувствовал. Но люди отчего-то так не считали. Они разделили химер на отдельные вольеры и внимательно следили, чтобы те не трогали друг друга. Бэй тогда несколько раз водил Джи в лабораторию и просил наполнить пробирки. А потом запретил делать это прилюдно, особенно почему-то запрет касался Джессики. Бэй употребил странное слово ?стыдно?. Джи не понимал. Стыдно ему было после чего-то, что Бэй обозначал как ?плохо?. Подрался, измазался, что-то сломал. Когда так хорошо, почему же плохо? Теперь Джи не понял, а прочувствовал ?почему?. Прикреплённая коробочка, повинуясь Михелю, ожила. Члену внутри неё стало тепло, комфортно и очень приятно. Джи вздрогнул, задёргался, попытался свести ноги. Люди, не проявляя особого интереса, стояли вокруг и чего-то ждали. Джи не мог объяснить, почему ему неприятно и ужасно хочется спрятаться. Джи рассматривали, лениво обсуждали. Словно его тут и не было, словно он не слышит и не понимает. Словно он вещь. А Джи отвык быть вещью. Щекам и ушам отчего-то стало нестерпимо жарко. Острый слух уловил тихие смешки и шепотки нескольких молодых учёных и какие-то унизительные шутки. Он не понял смысла шуток, а вот тон, которым те были сказаны, идентифицировал прекрасно. Джи задёргался сильнее, попытался сжаться и закрыться. Бэзил недовольно глянул на Михеля, и тот схватился за пульт. Джи, получив разряд из ошейника, сопротивляться перестал. По-прежнему хотелось исчезнуть, но он мог только зажмуриться. Удовольствие неумолимо растекалось по телу, Джи пытался отвлечься, справиться с собой, но у него ничего не получалось. Сначала стало жарко, потом невыносимо захотелось двигаться в обволакивающем тёплом нутре коробочки. Джи зажмурился ещё крепче, оскалился, рыкнул и, не выдержав, принялся подаваться бёдрами вверх, стараясь забыть, что за ним наблюдают. Когда удовольствие вышибло дух, прибор сняли и бережно унесли к столам, оживлённо переговариваясь. Джи загнанно дышал, приходя в себя. Бэзил приблизился, потрепал его по голове, провёл костяшками пальцев по щеке.— Хороший мальчик, отдыхай. А вот краснеть и стесняться тебе не положено. Михель, уведи образец в загон и выдай на обед усиленный паёк. Сегодня вечером сброшу рекомендации по питанию, если нужна будет корректировка по белкам.Джи неловко слез с лабораторного стола и, спотыкаясь, пошёл куда велено. Внутри выло и ревело что-то неопознанное. Он не понимал, почему ему так хочется напасть на Михеля, Бэзила и всех остальных. Напасть, вцепиться в горло, разодрать на куски. Не понимал. Но, сжимаясь и вздрагивая на подстилке, он снова и снова крутил в голове произошедшее. И ему было стыдно.Вскоре Джи понял, что вот этот регулярный стыд и есть самая главная цель его пребывания в лаборатории. Никому не интересно, что? он ещё умеет. Вообще Джи не интересен. Бэй имел привычку говорить во время работы и постоянно разговаривал с ним. Даже просто занимаясь своими делами, что-то рассказывал. Бэй горячился, ходил из угла в угол и, размахивая руками, пересказывал Джи споры с другими людьми. Джи с обожанием смотрел на него и кивал: его человек всегда прав! Джи привык к полной свободе, которую люди предоставили ему на базе. Он не задумывался раньше, что разрешение ходить по коридорам — это огромная привилегия. Он мог гулять один, мог сопровождать Бэя, мог привязаться ещё к кому-нибудь и через стекло наблюдать, как одетые в специальные костюмы люди уходят в чистую зону, чтобы работать. Это было безумно интересно и, прилипнув к стеклу с другой стороны, Джи часами просиживал в лабораториях. Люди привыкли к его присутствию. Они часто просили что-нибудь унести, подержать, помочь облачиться в костюм. Джи исполнял всё. Он и не задумывался, что такого быть не должно, что он должен видеть на базе только три помещения?— загон, стенд и лабораторию. Свобода передвижения воспринималась как что-то вполне заслуженное и само собой разумеющееся. Только сейчас Джи вдруг подумал, что он такой же, как те мыши и кролики, которых видел вчера в вольерах. Такой же. И гулять по коридорам вместе с людьми не должен. Эта мысль так поразила его, что он на какое-то время впал в ступор, обдумывая её со всех сторон. Но… он же не мышь? Он хороший и послушный, делает всё, что прикажут. Он полезный, в конце концов! А ещё он похож на людей. Очень. Он обнаружил это случайно, ещё на старой базе. Там совсем не было зеркальных поверхностей, и Джи понятия не имел, какой он. Но однажды Джессика попросила его зайти к ней в комнату и помочь. Джи послушно поднял кровать и держал её на весу, пока Джессика, ругаясь, собирала рассыпавшиеся и раскатившиеся бусинки. А уже выходя, замер, не в силах отвести взгляда от зеркала. Джи даже не сразу понял, что это он, и сообразил, только увидев рядом со странным человеком Джессику. Высокий светловолосый парень удивлённо таращился на Джи. Джессика вдруг занервничала, дёрнула его за руку и велела забыть, что он был у неё в комнате. А Джи потом долго размышлял об увиденном. Он ведь совсем такой же. И может почти всё, что могут люди, даже больше. Только говорить не получается. Может, новые люди не понимают? Надо им объяснить, и они перестанут бояться и наказывать его. Он ведь очень послушный. Джи решил донести эту мысль до людей. Но как? Люди отдавали сухие команды, а за любое промедление или неповиновение наказывали болью. Лаборант Михель кормил его по часам, отводил на стенд, заставлял делать физические упражнения чётко по списку, раз в три дня водил в лабораторию и собирал сперму. Всё. С Джи никто не общался, ничего ему не рассказывал. Он был никому не интересен. Джи помнил, как Бэй рассердился на попытки писать слова, но другого выхода не было. Джи задумчиво осмотрел ?поощрения за послушание?, которыми его щедро снабдил Бэзил: толстые яркие карандаши, несколько листочков бумаги, конструктор из кубиков и мягкую тряпичную химеру. Химера была тёплая и пушистая, и Джи, чуть-чуть стесняясь, иногда гладил её. Становилось немного легче, казалось, что она ему молчаливо сочувствует. Джи выбрал красный карандаш, подтянул один из листов и написал: ?Мне скучно. Почему ты со мной не разговариваешь? Я хочу гулять по базе. Я буду послушным?. Буквы получились почти ровными и красивыми. Джи долго любовался на слова, в которые они сложились, и гордился собой. Как он не додумался общаться так с Бэем! Но теперь всё будет по-другому, люди прочитают и поймут. У Джи столько вопросов! Утром, замирая от волнения, он протянул листок Михелю. Тот долго рассматривал каракули, потом смял листок и рассмеялся:— Разумеется, ты будешь послушным. А если не будешь, то тебе будет очень больно. Скучно ему. Твоё дело?— жрать, спать и регулярно кончать. По коридорам он гулять будет! Не будешь ты нигде гулять. Этот вольер?— весь твой мир навсегда. Привыкай.И с таким равнодушием это было сказано… Джи заморгал и отступил. Через пару дней попытался написать ещё раз. Записку снова смяли и для профилактики ударили током. Чтобы не лез. Джи долго лежал на полу, скорчившись, даже после того, как боль ушла, потом с трудом поднялся с пола, заполз на подстилку, отвернулся к стене и замер.Пришло тупое равнодушие. Джи больше не пытался улыбаться людям, не пытался приблизиться к ним?— его боялись и сразу наказывали. Он угрюмо выполнял то, что от него требовалось, и мечтал только о том, чтобы его отвели назад и оставили в покое. Не хотелось есть, не хотелось бегать и плавать, хотелось лежать, свернувшись клубком.Через пару недель его навестил уезжавший куда-то Бэзил. И Михелю попало.— Что-то он у тебя вяленький. Джи, что-то болит? Нет? Михель, образец не должен находиться в угнетённом состоянии. Длительная депрессия может запустить нежелательные процессы в организме и негативно отразиться на качестве биоматериала.Злой Михель, шипя сквозь зубы, начал ?развлекать? Джи.Джи угрюмо смотрел на новые карандаши и яркие книжки и отворачивался к стене. Не заинтересовали даже игрушечные роботы, которые сами ходили и выполняли несложные манипуляции. Михель психовал и приносил другие ?стимулы?. Даже тайком подсовывал шоколад сверх нормы. Джи равнодушно скользил взглядом по подношениям и отворачивался. Он бы мог написать, что такие игрушки интересовали его, ещё когда Бэй не сломался, а последнее время на базе он играл с компьютером в шахматы и нарды, но желания общаться с Михелем больше не испытывал. И даже шоколад отчего-то не казался привлекательным.Однажды Джи, как обычно, лежал, свернувшись клубком на своей подстилке, когда к нему в загон вошёл Михель, с видом триумфатора закрепил на стене монитор и включил его. Помещение заполнилось непонятными звуками. Джи стоически отлежал спиной к монитору десять минут. Потом сердито оглянулся. Потом развернулся и присмотрелся. Люди на экране были странно одеты и странно себя вели. Всё ещё хмурясь, он насупленно смотрел на экран. Иногда в видеозаписях попадались какие-то нелепые существа, на некоторых даже ездили верхом, другие просто сопровождали людей. Наверное, тоже химеры.Вообще, наблюдать за людьми было, конечно, любопытно. Они были непохожи на учёных: не так себя вели, не так двигались. Ссорились, ругались, мирились, очень свободно выражали чувства. В другой ситуации Джи был бы в восторге. Сейчас же он смотрел, наблюдал, вяло отмечал какие-то интересные и странные вещи, но тяжесть, давящая на плечи и сжимающая грудную клетку, никуда не исчезала, лишь слегка ослабла. Но и это было хорошо, коротать бесконечные дни в загоне стало легче. Со временем он заметил, что иногда истории имеют продолжение и в одно и то же время ему показывают одних и тех же людей. Постепенно он стал их различать и даже помнил, у кого какие проблемы. Мир в мониторе был совершенно не похож на знакомый и понятный мир базы. Джи сам не заметил, как втянулся: просиживал перед волшебным экраном часами, с головой нырнув в странный мир человеческих отношений и, наверное, забывал бы есть и пить, если бы ему об этом не напоминали. Провалился в странное состояние безвременья. К частым сборам ?биологического материала? он тоже привык. Перестало смущать даже то, что тело Джи ничего не имело против, и уже в момент, когда ему закрепляли руки и ноги, Джи начинал тонуть в горячем сиропе предвкушения.Михель довольно усмехался: химера перестал злиться и сопротивляться, перестал пытаться общаться, успокоился. Послушно ел что дают, послушно выполнял положенный комплекс физических упражнений, не сопротивлялся во время забора спермы. Тело химеры заучило новый рефлекс и выдавало прямо-таки образцовую реакцию, возбуждаясь уже в момент, когда лопатки Джи касались лабораторного стола.И Михель, получая премию за хорошую работу, считал, что справился на все сто.