Двадцать четвёртая притча: Ночной дозор (2/2)

Маль полагает, никто не должен знать о грехах Девушки с Именем.

Он уверен, он должен остаться единственным понятым и свидетелем.

***

Ситуация была не просто тупиковой, а вызывающе-крикливо-злорадно-тупиковой. Без всякого мыслечтения Дино видел это по лицу своего собеседника, который совершенно не желал собеседовать.

В книгах по физиогномике следовало дописать, что красноглазые нехристи вообще не склонны к переговорам.

– И зачем ты меня сюда приволок? – Люцифер изобразил самую мерзкую улыбочку – из тех, от которых дохнут кони и женщины, склонные преувеличивать. – Учти, сын школьного учителя, если у тебя светлые лохмы и у Уокер светлые лохмы, я всё равно не спутаю вас даже в такую тёмную ночь.

– Всего лишь сын школьного учителя?.. – Блондин вдруг хмыкает, становясь похожим на демона. Чертовски один в один.

– Именно, ты – всего лишь сын школьного…

– Нет, погоди, сын Сатаны. А куда же делись все твои эффектные словосочетания? Где моё неизменное «Диньдоний»? «Динозавр»? «Динуарий»? «Дионисий»? – «Дино-блядино» тоже бывало, впрочем, вписанное в его, Дино, историю имени с лёгкой руки Мими. – Там на каждый наш курс по варианту и даже не одному.

– Бесплатная лавочка твоих потенциальных подписей для писем инвесторам прикрыта. – Люций легкомысленно пожимает плечами. – Теперь я работаю только за ливры.

– Пропустим ту часть, где ты вспоминаешь, как их у меня мало, и перейдём к делу. – Дино копирует жест и вдруг ловит себя на странном чувстве – ему буквально не хватает злого шпынька от этого человека, которого с самого детства он невольно избрал ключевым соперником и обозначил образцовым упырём. – Ты кое-что украл из моей комнаты в нашу прошлую встречу!

– Твоё чувство вкуса? Его не взяли даже в лавку уценённых товаров, пришлось выкинуть. Выносил в выгребную яму в потёмках, чтоб, не дай Скифа и Церцея, не запятнать свою репутацию.

– Люцифер!

– Дино!

От одномоментности воплей оба замерли, а потом, совершенно внезапно, захохотали хором так, как смеются люди, которые переросли свою вражду.

– То, что ты украл…

– Дикобразий, - это прозвучало без пяти минут по-дружески, но вот эти самые «без пяти минут», отчётливо понимает сын Фенцио, останутся между ними навсегда. А ещё он полагает, что так правильно. – Противоречия не ощущаешь? Я не украл, а забрал нож, которым меня ранили, и который ты спиздил многим раньше.

Про великолепие этой спальни следовало написать в хрониках.

Криминальных.

Люций считает, такое обилие синего и белого способно довести до импотенции самогó дьявола, и зверски улыбается подобным мыслям. В конце концов именно папаша потребовал прошманать белобрысого сопляка и его юдоль осознанности на наличие Огненного Меча.

Или того, что, Фоминскими стараниями, от него осталось.

Сегодня первый день летних каникул, и будь тебе хоть пятьсот лет, хоть сто пятьсот, ты должен чувствовать вкус свободы и победы – вина из одуванчиков и славной, тёплой грозы. Но всё, что Люцифер чувствует, это фантомную боль в том межреберье, куда ему угодил клинок тренера.

Рана не ноет, ноет его личная, недокормленная Викторией тьма, которая решительно бросила своё «Уходи», чтобы через сутки услышать зеркальную фразу.

«Вонючая филантропка, - резюмирует внутренний голос, пока демон закатывает глаза при виде золотого пресс-папье на прикроватной тумбочке. – Серафимские крылья, Диноферий? А ты не лишён упоротых амбиций!».

Аккуратизм в шкафу и на полках напоминает его собственный, доведённый до абсолюта порядок. С одной лишь разницей – в комнате Дино вынужденная, нищая чистота. И от той разит безнадёгой.

«На твоём месте я бы принюхался, бросивший брошенка, потому что безнадёжностью воняешь ты, - собственным мыслям Люций посылает оскал, а потом, для полноты картины, показывает средний палец. – На хуй иди».

Он всё сделал правильно.

Он не делится игрушками.

Прикрывать глаза – дерьмовая идея, под веками чужой взор – колючий, серый, смазанный. Непризнанная что-то мямлит, возможно взывая к пощаде. Или как ещё описать это коленопреклонное состояние и высунутый язык, от которого ему не сексуально, не правильно, не так, как дóлжно?!

«Давай, накажи меня» - на всё лицо неоновой вывеской. Да не хочет он её наказывать, вот и шлёт куда подальше. Стыд – херóвое подспорье, чтобы быть вместе долго и счастливо, поэтому «Не извиняйся, если не чувствуешь раскаяния».

Она же даже не поняла его, так?

Подумала, что это что-то про работу над ошибками. Что надо непременно осознать всю глубину своей скрытности, покаяться во лжи, исповедаться в недоверии, а Люцифер всего лишь имел ввиду, что Уокер не следует гнать, презентуя из себя случайно оступившуюся хорошку. На этом прилавке он не выбирал миссионерку с чистыми пальчиками, которая возьмёт и запустит те во все сферы его жизни, разводя благотворительность. Станет раздавать советы и пирожки с объедками и ликующе паразитировать на своём чувстве вины, становясь чужой, неживой, противоестественной.

«Это билет в один конец, Вики, - он методично выдвигает ящики в скудном ангельском гардеробе, - где, раз за разом, ты будешь оттачивать мастерство раскаяния и всё больше ненавидеть себя, возненавидев и меня. Сегодня это письма сутулому ублюдку, завтра – секретики с твоей мамашей, послезавтра – гавённая куча, в которую ты влипла, потому что талант не пропьёшь. Но я в этом уравнении не пастырь, что приведёт к принятию. Ты уже давно в меня влезла, и этот костюм тебе впору. Так хуярь, как ты умеешь – хоть со знамёнами, хоть ледоколом, - но хуярь решительно».

Рассудок тут же подкинул альтернативное развитие их истории – такой предельно яркой осенью, когда всему следовало увядать, и отвратительно дохлой в майском буйстве.

– Смотри, у меня новые трусы.

– Отлично, теперь сними их.

– А ещё я переписываюсь с Бонтом.

– Отлично, теперь сними трусы.

– И что ты мне сделаешь?! Ха! Хочу и хожу в трусах! Хочу и переписываюсь!

– Я уже сказал, что я сделаю. Сними трусы или я их порву.

– У тебя не выйдет порвать всю мою одежду, так и знай!

– У тебя не выйдет разводить шашни с другими типами, если ты со мной, так и знай. – Эти слова обычно вбиваются в матрас. Куда он вбивает её. Чтобы вбиться следом.

В книжках, конечно, гнали.

Всё это тщедушное бла-бла про тоску влюблённых, горечь расставаний и гнусь расстояний. Но теперь понятно, почему писателям так нравится кидаться высокопарностями, мол, даже смерть не разлучит их. Конечно не разлучит, у смерти охуенное свойство скреплять любые союзы, делая людей иконами.

Разочароваться в том, кто рядом, вопрос одного скулящего взора и стыдливого «прости», а ты попробуй, разочаруйся в героине, отъехавшей в мир иной в зените молодости и упругих ляжек, которая на дорожку ещё и своё «Всё заканчивается Любовью» шепнёт.

Ему тогда без неё жить было противно, а теперь противно жить по соседству.

С минимальной разницей в пару школьных этажей.

«Ты сама мне сто раз говорила – будь тем, кто ты есть, а не тем, кем удобно, - пнув ногой матрас Дино, Люцифер презрительно кривится и прежде, чем приподнять лежанку, находит в кармане очередной, наутюженный донéльзя платок. У него это врождённое, генетическое – у отца нахватался. Не раз же видел, как тот полирует столовые приборы прежде, чем приступить к трапезе. А потом теми же руками рвёт драконью тушу, когда, однажды, одичалая тварь чуть не пожгла им все дворовые постройки. – Но сейчас ты повела себя так, как удобно, а не так, как хотела бы, Уокер».

Сын Сатаны долго думал и пришёл к выводу: в нём коптит и ревность, и обида, но не они задают мотив из оркестровой ямы. Проблема в том, что она сама себя выебла, вдруг став той нерешительной мышкой, что сложила лапки и ждёт участи. Уж лучше б, мать твою, ляпнула очередное «Сама решу, когда, как и с кем мне общаться, ты мне не указ», чем играть в смирение.

«Из смирительного на тебе может быть только рубашка, если, когда-нибудь, мы сыграем в эту весёлую игру с душевным лекарем и чокнутой пациенткой, Непризнанная, а всё остальное с корнем «мир» оставь тому ушастому чмошнику, что мечтает его перелопатить».

Чувство вины – лишняя специя.

С ним не замешивают тесто.

И не кладут в бифштекс.

И если он даст слабину, если проглотит своё разочарование, закусив её стыдом, как десертом, она повторит этот трюк сто миллионов раз, пока окончательно не перестанет быть той, кто она есть, прогибаясь под удобное «извините, вышло случайно».

«А что потом, Вики? – Ну слава древним, под матрасом Динозавра пыль, как и полагается всем нормальным студентам. Потому что добавь сюда ещё немного пастеризованной стерильности, и у Люция закрадутся сомнения, а живут ли в сей лучезарной спаленке в принципе или сына Фенцио отселили в погреба, чтобы не затмевал кудрями восход. – Потом ты займёшься самобичеванием. Лет триста, не меньше! Нарядишься в епитимью, будешь требовать покарать тебя за все прегрешения, возможно даже анально… - и вот не сказать, что он не представлял этого, просто не так. – Но я – не судья, Уокер. Это вотчина Шепфы, это он пусть судит-рассудит, не скидывая свои обязанности на дьявола. И так ни хрена не делает…», - кроме пыли под матрасом обнаружилось кое-что ещё.

То, зачем он явился.

– Что ты тут забыл?! – Застывшему в дверях Дино предстала картина, достойная пера того странного земного человека по фамилии Босх, что не постеснялся перенести свои зарисовки, сделанные в детстве в порыве пубертатной скуки, с форзацев гимназических конспектов прямо на холсты. – Под моей кроватью не спрятана Вики Уокер!

– Это отличные новости, - в ответ ослепительно улыбнулись с видом короля любой вечеринки. Прибитого минувшим годом, но даже манжетов не запятнавшего. – Потому что с ней у нас не сложилось. Решил попробовать с тобой.

– Ужасно грустно, поэтому выметайся из моей спальни, чтобы я мог поплакать о вашей красивой, но несчастной любви. Со мной у тебя шансов нет.

«Не говори этого, не говори этого, не говори…»:

– Пидора ответ. – С видом самой кровожадной жизнерадостности, Люцифер помахал клинком перед носом Дино, направляясь на выход. – Это не твоё оружие, и я его экспроприирую на правах экспроприатора.

– Но и не твоё! – Ангел преградил путь.

– Формально на нём моя кровь, а так как это… - мужчина быстро прикинул в уме, понимает ли белокрылая моль масштаб и ценность находки и нехотя признал – сокурсник осведомлён, что нож – артефакт Фидеро, - …лезвие поглощает всё, что содержит чужую энергию, то мне оно принадлежит самую малость больше.

– Я тоже…

– О не-е-ет! – Притворный вдох и насмешливые брови, - только не говори, что ты облизывал этот клинок?! Моя кровь против твоих слюней, Дионисий, и вот оно – разгромное поражение со счётом десять – ноль.

– Не пущу! – Блондин поджал губы, насупился, но продолжал стоять на пути. – Либо зовём Геральда, либо говори, что ты собрался делать с реликвией.

– Апокалипсис, само собой, - и снова эта ухмылочка. – Это же «Всадники Апокалипсиса», ты, профессорский отпрыск, точно в курсе.

– Ну а если серьёзно?

– А если серьёзно, то я забыл подписать договор, который обязует меня отчитываться. – Теперь от былых насмешек не осталось и следа, и со скупым удивлением Дино замечает, что контур его незваного гостя стал темнее и сумрачнее. – Уйди с пути, потому что я не в духе. – Настолько не в духе, что… мысль сбивается, сменяясь совсем иной: в Чертоге кинжал не спрятать, вблизи других артефактов клинок начнёт буквально истекать чарами, отец почувствует его энергию на раз-два, и это значит…

Воспоминания прерываются хмурым голосом ангела:

– Пусть так, - он бросает согласный кивок. – Но эта штука словно стала сильнее. И я хочу, чтобы ты её забрал.

– Ты такая «девочка», - демон глумливо присвистнул, полагая, что слишком весел для того, кто недавно выжил. А, может, в этом всё дело? – То дам, то не дам.

– В холостую! – Дино лишь отмахнулся и закопался в свою сумку, выуживая продолговатый клинок, обёрнутый в тряпку.

– Это не могло стать ещё хуже, - по сути Люций уже думал, куда он денет оружие, пока не выведает всё, что затевает отец, но, по факту, хохотал в голос, - однако это стало ещё хуже!

– Что стало хуже? – Не сообразил собеседник.

– Ты, я, ночь, сад и фаллические предметы, которыми ты в меня метишь. Клянусь, будь это книга, сюда вписали бы кучу альтернативных сцен!

***

Библиотека Мандáтума казалась чем-то нарисованным. Сложно помыслить, что это сооружение было возведено из камня. Ещё сложнее поверить, что камень – не декорация.

Со стоянки дилижансов, рассекающих воздух, вид на Мандáтум вызывал почти библейский трепет.

Во-первых, здание возведено на скалистом, подёрнутом холодом острове, вырастающем из Нэта. Во-вторых, сам Нэт спешит спуститься с ледника незамерзающим потоком, образуя здесь, на самом севере провинции Мурсия, водохранилище. В-третьих, Ребекка давно не видела Тиморский шельф в такой близости – до него миль восемьдесят, не больше, и в ночи эта грозная, белеющая стена льда кажется ещё жутче.

– Растянули сферу, - голос из капюшона хмыкает сатанинскими нотками. – Не хотят, чтобы крылатые летали к библиотеке.

– Угу, - в дилижансе они почти не говорили, и это логично. Раз дьявол настоял на неофициальном посещении хранилища, значит не должен быть узнанным. Отсюда и тёмная мантия с капюшоном, скрывающим облик. В ней он выглядит ещё больше, и серафиму кажется, сейчас, на фоне этого огромного силуэта, она стала крошечной – тронь и растворится, как снежинка на опушке воротника. – Только воздушные дилижансы.

– Интересное новшество, - мужчина и впрямь вдохновлён и рассматривает чёрное небо севера, с которого падает июльский снег – в пределах нормы для этих широт, ничего неожиданного. – Они летают при помощи чар?

– Дилижансы? – Бекка поёжилась от непривычной минусовой температуры, - нет, они просто транспорт. Энергией наполнены струны, по которым те двигаются.

На Земле такое называют монорельсом, но вряд ли Сатана осведомлён.

– Значит монорельс, - мыслей он прочитать не может, но дамочка всё равно кривится, как от зубной боли – её вывод попал в молоко.

Мандáтум – настоящий зáмок. Поменьше Цитадели или Чертога, но здесь, у бесконечных, обледенелых ступеней, ведущих ко входу, если смотреть вверх, библиотека кажется монструозной. Кладка серая, поддёрнутая дымкой, будто сединой. Крыши раскрашены в густой зелёный цвет, который, впрочем, всё равно смог выцвести за те короткие солнечные дни, что случались близ Фри́ги. Основание форта тонкое, словно произрастающее из скал, на которых он воздвигнут, но дальше стéны ширятся и ширятся, чтобы покрыться на вершине бесчисленным количеством куполов и бельведеров.

Когда Ребекка была тут впервые, то подумала, что у архитектора не имелось никакого плана, но имелось неуёмное желание налепить как можно больше башен на верхушку Мандáтума. В целом, не ошиблась.

План был. И заключался он в том, что мог изменяться под нужды библиотеки.

– Парящее крыло, - зачем-то она показывает Сатане на здешнее чудо света, - не помню, в каком году его создали, но это мы проходили в Школе.

– У меня бывали экскурсии и получше, - в ответ беззлобно подтолкнули вверх, на ступеньки. Пальцев она не почувствовала, лишь движение.

На серафиме шуба из адской гардеробной, которую ей принёс кто-то из слуг. Ни приглашения, ни указа, лишь безмолвный элемент одежды, обнаруженный на постели, едва Уокер вышла из ванной. Тёплая вещичка – эффективнее билетов, и, глядя на неё, становится ясно – время отдавать должок прямо сейчас, этой ночью.

В Мандáтуме всего три группы должностей – кустарь, хранитель и мейстер, и всегда неизменное число работников – тридцать человек.

Первые занимаются современной частью хранилища: заполняют свежие летописи, копируют новые законы, делают пресс-подшивки и фиксирует актуальный документооборот – одним словом, прозябают в бюрократии.

Хранителям повезло чуть больше, им отведена возможность исследовать собрания сочинений от самого конца Многовековой войны до нынешних дней.

Но если ты, избравший путь научного работника, не стремишься добраться до вершин мейстерства, то гент тебе цена. Потому что именно мейстеры допущены до Сокровения – древнейшего архива, ведущего свои записи с начала времён.

Хотя, искренне уверена Уокер, архив ведёт своё летоисчисление с того момента, когда кто-то ушлый, вроде её визави, размашисто вывел на свитке первую дату. И будет очень хорошо, если не соврал, потому что у любой истории одна и та же беда – её пишут победители.

Как минимум, уцелевшие.

– Полагаю, вы хотите попасть в мейстерскую обитель, Ваше Величество?

Ей не требуется подносить кольцо с печатью к главным воротам. Для серафимов Совета свой отдельный вход, расположенный левее. Едва Бекка касается витиеватой ручки, по контуру двери начинает бежать энергия, а сами они распахиваются, вызывая детский восторг на лице женщины.

Она склоняет голову, чтобы скрыть удовольствие, но это - её маленькие, магические радости, к которым дамочка никогда до конца не привыкнет.

– Как мило, - голос у самого уха, - впервые наблюдаю у вас такую неподдельную радость, серафим.

– Это то, чего раньше я могла видеть только в кино. – Сжав кулаки, она прошла внутрь и обернулась. – Вы следуете за мной?

Сатана замер в проёме – монументальный и тёмный, - словно звёздное небо за спиной и было его продолжением мантии. Сгусток анти-света.

– А ты приглашаешь? – И снова этот фривольный, даже игривый тон. Он переходит с «вы» на «ты» и обратно, как мальчишка, который дорвался до пульта, чтобы переключать каналы.

Ребекка – само вещание.

Ей следует успевать.

Вот «ты». Когда мы на «ты», у нас паритет, иллюзия союзничества, настоянная на лёгких откровениях, яблочном соке и смятых простынях. Но едва интерес потерян, возникает официальное «вы», где разгон от «добро пожаловать, серафим» до «пошла прочь» занимает меньше секунды.

– Правила этикета? – Женская губа презрительно дёргается: смотри, мне противно чирикать тебе в унисон. – Да подавитесь! Добро пожаловать, Милорд. Входите, Милорд. Я приглашаю вас в северную библиотеку, Милорд.

«Доволен, чёрт рогатый?!».

Рогатый чёрт определённо доволен. Он заходит внутрь и осматривается по сторонам с заметным любопытством. «Да ведь ты никогда здесь не был, не так ли?! – Ребекку осеняет. – И это не просто любопытство, это любознательность. Секрет Эрагоновой молодости – всё ещё секрет, но твой секрет куда правдивее. Ты живёшь так до ужаса долго, но ещё не пресыщен этим ровно потому, что сохранил в себе любознательность».

Примерно то же самое думает и Король Ада, с пацанским азартом стреляя глазами по углам. Он – игрок, и вся его жизнь – игра. Одинаковых конов не бывает, карта тоже идёт разная, краплёных к ним не завезли. А, значит, нужно изучить обстановку прежде, чем действовать, потому что славная девочка в его компании исполнила отведённую ей роль, как по нотам.

Но это не проблема мамы Уокер.

Это проблема всех славных девочек.

Они слишком умные, чтобы не выпендриться – смотри, я в курсе законов; смотри, я владею этикетом; смотри, я о многом осведомлена, - вот и болтают лишнего.

– Ты спрашивала меня, нужно ли мне попасть в Сокровенный архив? – Сатана с волчьей прытью тряхнул крыльями под плащом, ничуть не заботясь о падающем снеге. Совсем скоро тот станет талой лужей на плитках холла, но это не то, о чём думают любые из мужчин – от королей до третьесортных менеджеров. – Нет, туда мне не надо.

И он пошёл, совершенно игнорируя изумлённую спутницу.

– А я?! – Вынужденная припустить, Уокер-старшая догнала его, обогнала и встала точно на пути, хищно раздувая ноздри.

– А что ты?

«Ты собрался делать здесь что-то без меня? Это ограбление? Запланированное убийство? Боже, какая чушь!».

– Что прикажешь делать мне? – До злости расставленный акцент.

– Уже просишь, чтобы я тебе приказывал? Тогда раздевайся. – Не дожидаясь женских бурь и кораблекрушений, Милорд хохотнул, в вырезе капюшона сверкнули зубы. – Почём я знаю, Ребекка, что делать тебе. Займись какими-нибудь своими, чисто женскими делами. Вышивай, пряди́ или что у вас там принято…

От возмущения она даже рот раскрыла, бешено крутя глазами и напоминая клокочущую сороку – только всю такую белую, нездоровую, такие в природе не живут, а если живут, то недолго – свои же сожрут, не подавятся.

На Сатрапном Броде, населённом преимущественно темнокожими, из новорожденных альбиносов до сих пор принято варить похлёбку, которую вся семья отведает за ужином, сделав вид, что никакого младенца не было. А в дикой природе белый цвет обусловлен исключительно сезонами: зайцы становятся белыми по зиме, белые медведи близ Тимора живут в зиме круглый год, у альбатросов, чаек и птиц Рух разноцветное многообразие.

«Почему ты до сих пор жива, непризнанная Уокер?», - но вопроса не звучит. Вместо него Король приподнимает её за талию и переставляет в сторону, как элемент мебели, что вздумал преграждать путь.

– Свою же шубу порвёшь! – Она цедит это и кивает на его острые ногти, потому что не понимает, что делать. Остановить его? Как? Она сама привела сюда Сатану, это её часть уговора и кредитку требуется закрыть, чтоб не накапали проценты.

– Всем скажу, что это ты так и норовишь рвать на себе одежды в моём присутствии, и выставлю счёт. – Щелчок по носу. И теперь он снова удалялся, полагая, что сдвинуть серафима стоило чарами, однако бывают моменты, когда честность приятнее: держать эту женщину в своих руках ему любознательно.

В конце концов он держал пучебрюхого агара.

Ядовитого лапника.

Фиолетовую горбатку.

И для Ребекки в коллекции ещё сыщется место.

***

Пронумерованные полки кичатся своей темнотой. Часть закрыты наглухо, в таких секциях могут храниться кунст-камерные экспонаты; другие, наоборот, с приветливо распахнутым зёвом, блестят-клацают железными брелками.

Мандáтум погружён в дрёму. Большинство здешних обитателей спит, но между рядами шкафов Бекка замечает одного из работников и спешит к нему. Зелёная перевязь на мантии – опознавательный знак, перед ней хранитель. Молодой ещё ангел с рыжеватыми усами и восхищённым взором.

– Серафим Уокер! – Конечно он узнаёт её, раз сортирует газеты, на которых, через одну, фотогеничное лицо Ребекки.

Они перебрасываются ничего не значащими фразами – бесполезными. Ангел хочет прослыть услужливым, но, скорее всего, просто хочет побыть в её компании, сияя блеском глаз очарованного мужика. Что ж, Уокер устраивает такой вариант, потому что она уже отмела вариант проследить за Сатаной в череде лестниц и коридоров, и решила обезопасить хотя бы себя.

Сейчас женщине нужны свидетели: если что-то случится, если что-то пойдёт не так, она была тут, в общей библиотечной зоне, в компании хранителя.

Но минует сначала полчаса, а потом час, и её утомляет нелепая суета. Она попросила паренька притащить всё, что удастся найти на Сьюзан Саммерс, некогда непризнанную, но уже почившую Бессмертную, но записей слишком мало. И о своём предке Ребекка не узнаёт ничего нового, мстительно хмыкая в голове: «Даже если эта информация дойдёт до Эрагона, он в курсе, что я в курсе».

Спустя ещё минут двадцать серафим принимает решение покинуть Мандáтум. Причиной тому шестое чувство – ей кажется, адский правитель уже порешал все вопросы – убил, украл, похитил или забрал что-то такое, что приведёт их всех к Апокалипсису, - но даже это не так оскорбительно, как то, что он, видимо, просто ушёл, ничуть не заботясь о своём проводнике.

«Оставлю себе шубу на откуп!», - она кутается в чужие, явно с мужского плеча мехá, осмотрительно накидывает капюшон и петляет по бесконечным, как линии электропередач, коридорам, поворотам и тупикам, силясь сообразить, где был выход.

Как вдруг натыкается на септу.

Логично, что даже тут, в храме науки, её нашли, куда засунуть. Библиотеку строил один из учеников Скифы, чьё имя стёрлось во времени, но все сподвижники Древнеединства были теми ещё знатными фанатиками.

Заглянув внутрь, серафим поняла, она уже бывала в этом месте и помещение ей понравилось. По внешнему виду сразу ясно-понятно, что тому, кто её обустраивал, всё фиолетово.

Ибо всё здесь было фиолетовым.

Выбор цвета странный, какой-то языческий – ни белизны лавок, ни душно-жёлтой свечной вони. Только алтарь, очаг, да ещё один стеллаж, сжирающий стену.

Внезапно её охватывает кошачье любопытство: «Какие книги могут хранить в святилище?». Молитвенники? Слишком очевидно, а ещё слишком непохоже. Религиозные книги здесь, скорее, норма. Они – не житейская Библия, в которой надругались над реальной историей Империи, а часть здешнего быта.

Но фолианты перед Реббекой – темнеющий новодел с чёрными и фиолетовыми, в цвет обстановки корешками.

Повинуясь порыву, она залезает на ступеньки, приставленные к стеллажу, и вчитывается в названия до тех пор, пока брови не взмывают вверх: «Это точно не молитвенники, это переизданное собрание жертвоприношений. И сама я не в септе, это старинное капище».

От удивления и непонимания, а, быть может, от плотности капюшона на макушке женщина не замечает, как скрипит дверь септы, и не видит, как на фоне алтарного пламени вырастают сразу несколько теней – деловитых и профессиональных.

В работе кинологической службы США была одна нашумевшая история, когда собаки взяли след на месте преступления и очень быстро настигли потенциального убийцу. Его успели связать, скрутить, запихнуть сначала в машину копов, а, затем, и в допросную, чтобы лишь там выяснить с тупым, живописным изумлением – бродяга Джефри знать не знает, в чём его обвиняют, а пиджак, который он водрузил на плечи, немногим ранее был вытянут из мусорного бака.

Таким образом служебные псы навсегда подмочили себе репутацию сыска, а ушлые адвокаты подали кучу аппеляций на уже готовые вердикты.

Примерно это же сейчас происходит и с крепкими парнями, под мантиями которых сверкают золотые доспехи. Потому что сумрак, огромная шуба, капюшон, ступеньки, добавившие росту, и – главное – чужая, сильная энергия, что разносится от одежды, играют с ними злую шутку.

– Тебе просили передать, адское отродье! – Один из шести прокравшихся молодцóв рявкает мантру за спиной серафима Уокер и со всей силой втыкает в женщину меч.