Двадцать девятый псалом: Похищение огня (2/2)

Конечно же они выбрались из двухэтажных застенок злобной ведьмы без приключений. Непризнанная соскользнула по кромке окна, опираясь на козырёк, и угодила точно ему в руки, заставляя очередной конец недели стать по-настоящему классным.

А потом, пока плыли в гондоле, отчаливая из островной части столицы, слиплись губами под усмешку рулевого, не способного рассмотреть в темноте ни цвет их крыльев, ни выражения лиц.

– Мне кажется, мы слишком много трахаемся... - полулёжа на красном сидении, она тлела от его руки в вырезе платья, что насиловала грудь с неспешностью собственника.

– Крестись, когда кажется.

– ...так много, что я уже готова составлять заявление на академический отпуск в Школе.

– Просто напиши «Я не могу учиться, он меня заебал» и приложи свои трусы. – Демон обвёл её торчащий сосок по окружности и сжал кончиками пальцев. За бортом шумела вода, в ушах шумела кровь, подмышкой шумела его персональная мёртвая малолетка: одним словом, эта ночь уже шла со знаком плюс.

– Какие трусы, Люцифер? На мне нет трусов. Они все порваны. Я хожу без трусов, дышу без трусов, живу без трусов! Да мои гениталии за всё голозадое детство столько не проветривались, сколько за эти два месяца!

Пока она что-то лепетала, он счёл это отличным поводом приподнять подол и проверить статус уокерских рейтуз. Нижнего белья не оказалось, на что недвусмысленно намекнул сверкнувший в лунном свете лобок.

– Готовилась ко встрече, сиротка без приданного? – Чуть не разразился смехом, хотя смешного было до головокружения мало – его член рисковал проткнуть его в районе пупка.

– Десять юбок! – Шикнула она. – Было очень жарко, знаешь ли!

– Всего два месяца? – Мужчина вернулся к диалогу. – Обсудим изменения в расписании нашего секса через двести тысяч лет.

– Достойный срок, чтобы надоесть друг другу и найти адюльтер на стороне.

– Всё, что ты сможешь найти на стороне, уместится в урну для праха. – Ладонь сдавила грудь до сладостной боли.

– Ты их заранее убивать будешь? – Она не осталась в долгу и провела ногтями по мужской ширинке, заставляя задышать учащённее.

– Это называется профилактика, Непризнанная. – Перехватил её пальцы и добавил, - а не перестанешь так делать, этот бородатый Харон станет свидетелем твоего захватывающего грехопадения.

– Двести тысяч лет... ужасно долго. И, однажды, тебе станет скучно. – Его тело было раскалённым и чудовищно приятно контрастировало с прохладой декабрьской полночи.

– Это не скука, это спокойствие. Но я понимаю, что долбанутая баба, которая начала общение со слов «Я хочу быть отчисленной», с такими терминами не знакома.

– Значит любовник всё-таки появится у меня...

– Знаешь, в Чертоге отличные подвалы. Большие, тёмные, страшные... Именно там Сатана хранит свои овощи, но всё может измениться. – Люцифер оказывается сверху и нависает над ней.

– Ты ревнуешь меня?

– Нет. – Грудь сжата в тиски, и Виктория смотрит в ответ почти жалобно.

– Ревнуешь! – Но всё равно не останавливается.

– Ни на грамм.

– Ревнуешьревнуешьревнуешь! И к этому эльфу столичному тоже приревновал!

– Я не ревную, Уокер. Просто убью тебя, если посмеешь взглянуть в чужую сторону.

– Я тебя — тоже!

А потом, внезапно, звёздное небо мигом уступает пальму интересности непризнанным дёснам… Потому что оба знают, что на самом деле только что прозвучало.

Спроси кто Люцифера, как так вышло, что ещё минуту назад он раздумывал, будить девицу или нет, а сейчас уже ласкает её ладонью промеж согнутых ног, он бы списал всё на низко летящие облака, тяжёлый год и отсутствие одежды на них обоих.

Демон сам стащил платье со школьницы, когда принёс в гостиницу спящее тело, ушатанное дорогой. И даже позволил по-королевски продолжить свой трип в мир сновидений, засыпая рядом.

Но сейчас, когда занавески стал пробирать белый свет, льющий из окон, ждать казалось чем-то непростительным.

Водил пальцами по тонким, чуть выпирающим рёбрам, выглядывающим из-под одеяла и решил, что откинуть его будет офигенной идеей.

«Довела и заслужила».

Вики сонно замурчала, стоило морозному воздуху лизнуть ей пятки и двинулась навстречу чему-то несомненно горячему за своей спиной, тут же широко распахивая глазищи.

– Доброе утро, Непризнанная, - прикусил её такую живую, такую синюю в лучах рассвета жилку на шее, вырывая крик. И тут же вставил в нежную, влажную, плохо соображающую девушку, истомлённую его рукой.

– Ты… что…м-м, Люцифер… - она непроизвольно прогнулась навстречу, раскрываясь и позволяя оказаться глубже.

– Последнее слово – верное, - мужская ладонь вновь легла на клитор, проникая спереди между плотно сжатых бёдер. – Слишком долго спишь. Кто-то должен был воспользоваться твоим положением. – Шепнул в самый край уха, улавливая безумные удары сердца. Своего… её… он не смог бы ответить.

– Я… господииисусе… пожалуйста… - Вики так и не закончила мысль, потому что её тело, как и голову, распирало от полноты ощущений. До предела. До мурашек. До заблестевших от смазки ягодиц.

Всё, что она знала: они – это двое сумасшедших. Самые поверхностные, самые неглубокие, самые прекрасные главные герои, заслуживающие чего-то большего, чем спрятанный от любопытных глаз отель, где вдруг начинает твориться волшебство, утирающее нос любой бессмертной магии.

В декабре в Нью-Джерси уже совсем сыро. И Уокер вдруг представила, что на работу ей пришлось бы ездить в высоких ботинках, чтобы, выходя из машины – той самой, что полегла на магистрали, - не запачкать брюки, в которых она спешила бы в офис на каком-нибудь двадцать третьем этаже.

На работу, что не предусматривает ни одной, парящей по небу колесницы.

На работу, где не будут выдавать на долю каждого свежепринятого архитектора по паре завалящих крыльев.

На работу, случись которая, не гореть её заднице от шлепков пресса одного-разъединственного сына Сатаны.

И перестала дышать.

«Не хочу. Больше не хочу. Не желаю!», - безмолвный вопль потонул в его губах.

– Непризнанная, - Люций едва может оторваться от её глотки, запрокидывая девичью голову в свою сторону. И между ними влага. И нега. И две тысячи лет какой-то полной хуйни. Её язык скользит по его скулам, подбородку и щетине. Уокерский зверинец в действии: каждый их раз, каждый их секс, каждую сверхненормированную ёблю, ради которой стоит проделывать блядскую тьму усилий на зло любым препятствиям. Слюни, пот и серебро её глаз, где он согласен расплавиться заживо. – Скажи мне.

Блондинка не понимает:

– Что?

– Скажи мне «Всё». – Он не просит, властно требует. И нет больше никаких причин придумывать витиеватое кружево фраз, способное разить с неменьшей точностью.

– Я тебя, - шепчет до крика, – всё, Люцифер! – Выгибается, полностью оказываясь в его объятьях, на его члене, привариваясь к его сияющей коже. – Я в тебя – вдоль и поперёк. Я тебя – до самого конца. – Почти рыдает. Почти молится. Почти повелевает. – И нет больше никого. И, наверное, никогда и не было. – Его зубы впиваются в её плечо, вырывая стон. – И всегда был лишь ты. Потому что я в тебя угодила. Вляпалась! Втюрилась! Влюбилась! Так беспощадно… иди ты к чёрту, я люблю тебя!

«Я не ранен. Даже не убит. Я к херам уничтожен. Упокой меня с миром. Присыпь могилку своими розовыми маечками. Станцуй на ней своими трахнутыми ногами. Только, блять, не переставай меня… вот это всё! Самая долбанутая тварь… самое прекрасное в мире создание… блаблабля… япростонемогу… янемогубезтебя… ябезтебя… ятебя…».

– Пойду, Уокер, - вбивается в неё – тугую, мокрую, распахнувшую рот, вскрывающий вены смертельными фразами, - и знает наверняка, скажет ещё слово – и Аду точно не избежать зелёного снега, оседающего буквами её имени. – Не сомневайся. Там – мой дом. – Лишь ускоряет движения, превращая простынь под ними в один туго стянутый морской узел. – Ты – финиш. Финал. Ты – ебаная черта, за которой больше ничего и никого нет. Кромешный мрак. Судилище, пытки, смертельная доза. Мечта, хуева клубничная поляна, сама суть ублюдского мироздания! – Умирает в ней, кончает, но продолжает долбить с решимостью помешанного. – В Капитуле ты произнесла: «Иногда может быть слишком поздно». И я всё понял, Уокер. Ты не та дура, что будет довольствоваться сраной частью. Не та, кого устроит «Хоть он и не сказал мне, но я знаю, что он меня тоже…», - вмазывается пальцами в её промежность и буквально истязает, заставляя содрогаться от оргазма. – Не та, что будет ждать за прялкой с лучиной из дальнего плавания. Не та… Совсем не та… Ты – Вики. Вики, мать её, Уокер! И я всё могу без тебя, но без тебя я не могу. – Топит тонкое тело в себе, пытаясь запихнуть его куда-то в собственную грудь, накрывает её губы ладонью, засовывает в непризнанный рот сочащиеся её смазкой пальцы и не останавливается, вновь свергая в экстаз. – Это ты со мной сделала, Непризнанная. Ты и расхлёбывай.

Виктория ощущает себя левиафаном, выброшенным на сушу: ни вдохнуть, ни выдохнуть, лишь судорожно распахивать челюсти, чувствуя, как его ладонь заменяет язык, проникающий до самой глотки.

Оставляя без капли кислорода.

Без шанса на спасение.

Без единого целого моста, по которому можно было бы убежать.

«В какой момент мы повернули на дорогу, с которой нет возврата? Когда всё зашло настолько далеко, что всё, что я могу, это возводить тебе соборы, демон, пока ты клеймишь меня своими сияющими татухами? Где случилась та точка невозврата, после которой за спиной не видно горизонта?», - сгорает, падает в глубину алых радужек и с каким-то злорадством шепчет в его терзающие губы:

– Не сказал. – Даже думает, а не плюнуть ли прямо в лицо, когда он тут почти в агонии, в болезни, в здравии, и «Да святится Имя Твоё, Люцифер». – Так и не сказал, неудачник!

Не успевает закончить, потому что на шее петлёй возникают мужские пальцы:

– Повторишь ещё раз, и я её откручу.

– Слабак! Ничтожество! Вечный папенькин, не дееспособный сынулька! – Вики ощущает, как ладонь сжимается, но всё, что она хочет, это хохотать до абсурдности, и пусть он хоть десять раз скрутит её в бараний рог.

Их конченный бой.

В их бесконечной истории.

Где победит проигравший.

Однако, вместо сражения, хватка демона вдруг ослабевает, а сам он выходит из девушки и переворачивает ту на спину. Чтобы смотреть так долго, пока ей не начинает казаться, что она – и есть те самые Небеса Обетованные.

– Люций…

– Я не готов тебя потерять. – Он не слушал. Лишь сдул с её лица налипшие локоны, всё также глядя сверху вниз с пугающей серьёзностью, пока не случилось то, от чего никто из них уже не воскреснет, - и я тебя не потеряю, Виктория.

Где-то в воздух поднялись все ядерные боеголовки.

Моря обратились в кипяток.

А кишащие ими чудища сварились в питательном бульоне.

Но только не в пожарной части номер четырнадцать штата Огайо и гостинице «Кошачья доля» в Цитадели.

В первой – ничего не загорелось и не взорвалось.

А во второй – голова одного демона славно устроилась на груди Уокер, что с трудом собирала реальность в цельное полотно, зарываясь в тёмную шевелюру пальцами.

Всем бы так!

***

Если говорить откровенно, чего Ребекка не делала даже наедине с собой, между ней и Винчесто крутилось так много всего, что на рассвете она была рада сбежать куда подальше – к чёрту на куличики.

Фигурой речи тут и не пахло, потому что пахло золой и какой-то вонючей снедью, с самого утра продаваемой на площади Чертога. Именно в замок женщина и направлялась, укрывшись плотной мантией с капюшоном и пряча под ней не только лицо, но и крылья.

Адмирон был тем, в ком серафим рисковала захлебнуться и не выгрести. Никакой уверенности в самоконтроле, никакого постоянства в собственных решениях, сплошные праздник и конфетти. Яркий, сверкающий как драгоценность, густоволосый мальчик из студенческой жизни – как затянувшаяся пьянка. Сначала всегда круто, но на утро неминуемо наступает похмелье, приносят счёт за сломанный писуар, а вылизанный гелем ди-джей намерен засудить тебя за фиолетово-голубой засос в районе лодыжки.

Ещё бы, за всё надо платить.

А как это делать, если счёт пуст, а кредитку она давно разрезала на кровавые махры?..

Не в этом году. Не в этом десятилетии. Возможно, не в этом веке.

Она отказывается решать вопросы, которые не ведут её к цели, когда есть дела поважнее. Например, сбежавшая дочь. Или наследник, устроивший трезвый дебош и поставивший её в положение человека, вынужденного оправдываться и прикрывать задницы глупой парочке перед соратниками по цеху.

Хорошо, что Вики осваивает трансляцию. Плохо, что именно этот шут гороховый заставляет её постигать азы, имея колоссальное влияние мужчины, которому она слепо вручила тело и душу: «Ад – ужасен. Смраден, грязен, мрачен. В нём даже не пытаются создать видимость уюта, пиратка. Здесь всегда пахнет кровью и потом. Здесь даже камни зданий никогда не будут к тебе дружелюбными», - и, словно в подтверждение слов, за Уокер-старшей громко захлопнулась калитка, едва не прижав хвост подола.

– Проводи меня к Сатане. Он ждёт. – Она повелительно кинула безобразному служке, не ожидая ответа и верно полагая, что язык у того отрезан, чтобы не трепал лишнего.

Пока шла через анфилады галерей и коридоров, собиралась с мыслями. В Империи было всего два существа, вызывающих у серафима неконтролируемую ненависть.

Шепфа, в существование которого она не верила.

И Король Преисподнии, одним своим фактом существования заставлявший её сомневаться в отсутствии Бога.

Ведь если есть Дьявол, должен быть и Всевышний.

Письмо, прибывшее из Чертога, по началу привело женщину к вспышке ярости. Там не было ни намёка о давнем должке, ни полслова о той безобразной ночи в этом замке, ни единой запятой, пятнающей её репутацию, поэтому Ребекка сразу поняла – он её шантажирует. А значит у неё есть лишь один шанс из ста, что амулеты защитят от прочтения памяти, и она сможет разыграть свою партию как по нотам, собираясь разом избавиться от двух исчадий Ада в жизни своей маленькой семьи.

– Как приятно видеть вас в добром здравии, - Сатана выглядел до нелепости просто. Идеальный костюм и лёгкая растрёпанность в облике. Словно провёл ночь на шумной вечеринке и только заявился домой, увлечённо изучая прессу за круглым столом. В её сторону он даже не взглянул, оценивая «доброе здравие» исключительно по стуку каблуков и шороху платья.

С неприятной усмешкой Ребекка зафиксировала всю элегантность демонической иронии – принимал он её в малом тронном зале. Восемь лет назад в этом же зале им довелось не только поговорить.

Она высунула руку из-под мантии и бросила к ногам два меча:

– Наследничек забыл в спешке.

– Полагаю, вашу дочь Люцифер не забыл. – Мужчина, наконец, оторвал глаза от газеты и рассмотрел её, как под прицелом. Махнул одному из слуг, сервирующих завтрак, и жалкое создание подхватило мантию, оставляя Уокер в ослепительном по меркам любого измерения наряде.

– Манерам вы его не обучили. – Она знала, куда шла. И знала, как одеваться. И если её женское обаяние, подчёркнутое лоском, блеском и правильностью фасона, способно отвлечь собеседника хоть на мгновение, значит эту карту следует разыграть.

– Дети – наша общая боль, серафим. – Он махнул головой в сторону символичного трона в этом покое и хлопнул в ладоши, выпроваживая персонал. – Не стесняйтесь, присаживайтесь. Помнится, он вам шёл.

Блондинка сцепила зубы: ещё один укол… да что там, целый шлепок в её адрес. Она не забыла, чем они занимались на этом деревянном уродце, у подножия которого осталось не меньше сотни её золотых перьев и таких же золотых волос.

Но никакого другого стула в зале просто не наблюдалось. Лишь кресло, где сидел сам хозяин, и трон, украшенный изысканной резьбой: «Браво, подготовился, не поленился, чёртов драматург!».

– Других наследников у нас не завалялось. – Она села, куда было предложено. И Сатана счёл это невероятно забавным, послав улыбку, от которой молоко могло скиснуть прямо в коровьих тушах.

– Всегда себя этим утешаю. – Он вновь опустил глаза в прессу. – Раз вы получили моё письмо, значит понимаете, что я прошу не так уж и много – справьтесь с дочерью, образумьте красавицу. Пусть вырастет в милейшего ангелочка, счастливо выйдет замуж, благословлённая Небесами, и нарожает какому-нибудь престолу десяток сыновей.

– Я и забыла, что в Аду функция женщины нивелирована до вагины, - воздух разрезало сталью.

– Так почаще залетайте в гости, серафим Уокер, и я вам напомню, - он снова улыбнулся. На его лице – красивом, породистом и совершенно жутком, - простые человеческие эмоции смотрелись восковой, посмертной маской.

– Вопрос уже решён. – Теперь Милорд действительно заинтересовался. – Не позднее середины недели этой вспышке чувств придёт конец. Мяч на вашей стороне.

– И что же вы сделали? – Мужчина показательно отодвинул от себя всю стопку журналов и газет.

– Определённо не замуж выдала. – Прекрасно понимала сейчас: ей надо рассказать ложь, столь грамотно смешанную с правдой в нужных пропорциях, чтобы это вызвало доверие.

– Если ваша дочь в вас, то замужество её не украсит. Такие женщины должны приравниваться к общественно-национальному достоянию, - унижение, сказанное в форме комплимента, стало лишь бóльшим унижением.

– Я хочу Клятву Крови, Сатана. – Глухо прочеканила дама, приподняв подбородок.

– А я хочу равные права в Конклаве, Ребекка. – В его устах имя прозвучало пощёчиной. – Но не всё происходит так, как мы хотим.

– Мы заключили соглашение. Каждая из сторон получила желаемое. Теперь я жду гарантий, что подробности договора нигде и никогда не аукнутся.

Мужчина притворно вздохнул:

– Вы, смертные, слишком часто забываете, что сделки с дьяволом всегда заканчиваются паршиво. – Он встал и обошёл трон, рассматривая её без малейшего намёка на мужской интерес. – Вам к лицу эта мишура. – Будто подбив резюме, вновь опустился в кресло. – Для начала расскажите, что вы сделали, чтобы вернуть дочь в лоно пресвятой церкви и отвадить от дьявольских сынов. И если история покажется мне хотя бы на одну тысячную такой же откровенной, как вырез вашего платья, я обещаю обдумать предложение.

***

Здраво рассудив, что, раз у Люцифера есть сумка в номере, то должна быть и сменка, Уокер с видом грабителя принялась разорять образчик высокой моды, выполненный из столь качественной кожи, что её уже можно было выставлять в парижской палате мер и весов.

Облачаться в бальный наряд, бессмысленно красивый и страшно неудобный, девушка не собиралась. И если у него сыщется хоть одна запасная рубашка, она сможет соорудить себе новое платье, плащ, пальто, а то и целую шубу в пол.

В конце концов не зря же Люций всё время ржёт над ней и её босоногостью фразочками в духе «Выбирая между встречей с Вендиго и встречей с одетой Непризнанной, я поставлю на первого». Надо соответствовать уровню привокзальной нищенки.

Одежда и правда обнаружилась, но в самой глубине багажа первокурсница нащупала какой-то смятый листок с красивым, размашистым почерком и не смогла отказать себе в праве всех дочерей Евы – ткнуться туда любопытным носом. И чем больше читала, тем больше становились её глаза…

«Сегодня на площади отрезали язык, Непризнанная. Крайне увлекательное зрелище. Вроде ваших новостей CNN из горячих точек, только без цензуры. Однажды приглашу тебя на свиданку на казнь. Вот такой я – романтичный мужик.

Будем есть всякое дерьмо с уличных прилавков и запивать всё «Элем Падших». Это такой коктейль на основе Глифта, так что тебе точно понравится, алкоголичка. Потом протащу тебя по самым непристойным кабакам – «Экстаз святой Терезы», «Кварта преткновения», «Мятежный сосок». И если полезешь в последнем плясать на стойку бара, даже не стану останавливать. Скорее всего придётся убить парочку перепивших бесов, которые будут глазеть на твои сочные булки, но кто я такой, чтобы не давать хореографическому таланту раскрыться?!..».

Виктория нервно оглянулась на ванную комнату – вода в душе, который она приняла, уступая место Люцию, ещё шумела.

«Помнишь тот грязный отель, в котором ты копалась под кроватью? Я тогда чуть не сдох. Буквальным образом скончался и обкончался, пока твоя жопа сияла между матрасом и полом. Не соображал, ни что происходит, ни где мы, ни какое на дворе тысячелетие. Думал лишь о том, что почти чувствую, как ты, блять, охуенно пахнешь смертной ёблей, и представлял, что с тобой можно сделать прямо тут, прямо сейчас. Знал бы в тот день, к чему мы дойдём и как это будет восхитительно… не терял бы времени.

Столько просратых часов, Непризнанная. Столько пустых минут. Ты ведь в августе сдохла… И мы могли бы… чёрт… Я мог бы… ещё с той стычки во дворе… Не отталкивать руку, а засосать твой поганый рот.

Вот бы ты охуела, да?

Вот бы все охуели…

Хорошо, что ты никогда этого не прочтёшь».

У девчонки дрожали ладони, но в груди лихорадило ещё большее, не оставляя деликатности, требующей откинуть свиток, как прокажённый, ни единого шанса.

«Осенью отец прислал мне подарочек с намёком – было за что. Очередную фамильную хрень с проклятьем. Это из-за него у меня были опалены крылья, которыми я едва мог двигать. Ты заметила, я помню.

И знаешь что? Я даже не думал о травме, пока был с тобой. Как будто там, где ты, я больше ничего не замечу – словно на тебе, как ляпнул всё тот же наблюдательный папаша, сошёлся клином свет. Там, где есть ты, я буду регенерировать в миллион раз быстрее, иначе мне за тобой не поспеть, даже не поравняться с тобой на той скорости, на которой ты летишь жить жизнь, идиотка.

Я не знаю, что ещё написать.

Ты должна была валяться на полу и целовать мою обувь.

Это было бы так привычно и правильно.

И что по итогу? У твоих ног… между твоих ног, счастливо пуская сопли, лежу я и зализываю твои голые пятки…

Появись прямо здесь, сию минуту, чтобы я мог ненавидеть свои пальцы на твоей горячей коже.

Ты же умеешь, Уокер. Пробить путь своим тупым, лихим лбом. Умеешь шастать сквозь любые стены, снося их ко всем ебливым бесам.

По Школе.

По всему миру.

Внутри меня».

У Вики случилось то, что в бульварной беллетристике принято описывать как «комок в горле встал». Она вдруг поняла, что если издаст хоть звук, то несомненно разрыдается. Потому что её невероятный царевич вдруг приобрёл совершенно человеческое и совершенно прекрасное лицо двадцатишестилетнего демона, что нуждается в поддержке. И это должна быть её поддержка.

«На свете не так много вещей, которые мне нужны. Мне нужен мой дом. Мне нужен мой статус. Мне нужны люди, которые верят в меня. И мой отец… это так дико, но он тоже мне нужен. А теперь мне нужна ты, и как раз это – полная чушь. И рушит всю стройность того, что я не привык ставить под сомнение.

Теперь хотя бы понятно, почему вы, люди, живёте так быстротечно. Если на Земле это постоянно чувствуют, то с такими уебанскими, как причёска Диньдония, симптомами и впрямь долго не протянуть. Я никогда не боялся огня. Никто, рождённый в Нижнем мире, его не боится. Но ты хуже опаляющего проклятья.

Ужасное, мерзкое, блядское обнажение. Такое гнусно даже писать… даже думать… не то что произносить.

Ты – всего лишь человек.

Ты – всего лишь обычная девка.

Ты – всего лишь Всё».

Ей было и стыдно, и хорошо. Такое простое, земное, растекающееся темнотой чужих, подсмотренных мыслей по венам «хорошо», что она махнула рукой на «стыдно» и продолжила проглатывать слово за словом.

«На хуя ты мне снишься? Как будто наяву мало. Чего тебе? Что ты лезешь ко мне? Уже везде. Абсолютно везде. Всюду ёбанная ты, Уокер. Как под гипнозом. Как таблетка от опухоли эгоизма. Раньше было так понятно, так ровно, так обыденно. Я бы просто отлёживался и сращивал свои дьявольские кости за чтением. Ровно так, как делал это сотни раз. А теперь закапываюсь в себе, чтобы что-то для нас придумать. Закапываюсь в тебе, чтобы не сойти с ума в ожидании встречи. Зарываюсь с головой в мыслях о том, что больше нет тебя и меня, а есть только мы, и у нас такая херова туча сложностей, преград и Великих Китайских Стен на пути друг к другу, что это уже звучит как самый дерьмовый сценарий к самой тупой мелодраме. Звучит, как вызов. Как о тебе не думать, если ты везде?».

В голове ни одной здравой мысли, сплошное месиво из «Он – только мой!» и желания облизать чьи-то сверкающие ботинки.

«Ты – как фильмы Девида Линча, Люцифер. Когда, казалось бы, уже посмотрела финал и знаешь развязку, но тут открывается новый уровень, второй слой, которых, по факту, добрые сотни. И тебе не избавиться от твоего непризнанного исследователя. Я от тебя – нихрена!».

«Привет, Непризнанная. Я тебя не люблю. Не люблю. Не люблю. Не люблю. Нелюблюнелюблюнелюблюнелюблюнелюблюне…люблю», - последний, шестой абзац на листке.

И у Вики не остаётся слов – это самое красивое признание в любви, которое она получала.

– В следующий раз, - из-за плеча появляется татуированная рука и выдёргивает свиток из пальцев, заставляя залиться позорной краской, - когда ты будешь трахаться с мужиком, который решит поиграть с тобой в три вопроса и спросит о твоём самом дерьмовом поступке, смени пластинку с покойной мрази-мамочки на мразь, которая лезет в чужие вещи.

– Простипожалуйстапрости! – Она оборачивается и сталкивается с абсолютным холодом. Минус триста по Фаренгейту. Возможны осадки в виде сломанных шей. – Я не хотела.

– Хотела. – Люций и не смотрит в её сторону, превращая бумагу в пылающий комок, пепельными останками оседающий на пол.

– Дьявол! – Школьница рычит, а потом вдруг тухло добавляет, - да, хотела. – Дёргается, чтобы прижаться к нему, прибиться в повиновении и затопить все демонические скалы своими водами, согласными на что угодно, лишь бы не отталкивал. – Но это не отменяет того, что я не права. И прошу за это прощения… Да стой же ты!

– Руки. Убрала. – Взгляд, которым он её удостаивает, мог бы подрабатывать гильотиной. – Мне не нужна твоя жалость.

– Но я!.. – Виктория опешила от осознания. – Чувства не делают тебя слабым.

– Ага. – Мужчина сел на подоконник, перекидывая ногу в открытую створку, за которой занимался рассвет. – А огонь не оставляет ожогов. А меч не наносит ран. Какие ещё постулаты вылетят изо рта королевы непризнанных отбросов?

– Все твои «истеричка», «дура» и «идиотка» меня не обижают. И говорят о тебе куда больше, чем просто оскорбления из уст богатого красавчика. – Девушка рухнула на кровать, понимая, что бегать за ним с обнимашками, проявляя неожиданную мудрость, в свои двадцать один она не готова, умище пока не отрос. – Знаешь, как мальчик в школе, который сильнее всего дёргал за косичку…

– …оторвал косичку. – На самом деле он чертовски поражён. Ему следовало сломать ей обе руки и разбить этот мерзкий, тонкий, вездесущий нос. Но у него даже злости не осталось. Не к ней. Не для неё.

«Ты вся, блять, во мне проросла. Застолбила… вусмерть захватила каждый клочок меня, расставляя свои флагштоки и подчёркивая право владения».

– Я всё понял, Уокер. – Закурил, глядя на просыпающийся Местре. – С тобой я становлюсь хуже.

– Звучит, как начало монолога, в конце которого ты разобьёшь мне сердце. – Вики дёрнулась от тона и нервно втянула носом воздух: в номере запахло табаком.

– Я становлюсь хуже, как демон, который должен сеять плохое и олицетворять это плохое собственным примером. Слишком херовое я теперь зло, которому надо что-то большее. – Люций, наконец, повернул к ней голову и стал разглядывать чуть прищуренным взглядом. – Думаю о том, чего я хочу, о том, чего я достоин, и даже о том, как мне всё это получить. И это отвратительно. Потому что не волновало меня десятки столетий, пока не появилась ты.

– Не смей!

– Ещё как посмею, мне твоё разрешение не нужно, женщина. – Выбросил курево и в два шага оказался рядом, уронив себя в кресло напротив, - я стал слабее, потому что теперь любой, жаждущий мне насолить, может угрожать тобой. Уверен, однажды из-за этого начнут гибнуть люди. И знаешь что? – Он посмотрел на неё с какой-то спокойной, обречённой улыбкой.

– Что?

– Ты этого стоишь. – Уокер смутилась. Нелепо и от того очаровательно заалела и не смогла не отвести взор. – Стоишь всех этих излишне активных телодвижений, стоишь того, чтобы вылезать из своего уютного, ленивого мирка Всего-Лишь-Наследника, стоишь всех пиздостраданий. И если будет нужно ещё раз выбирать между сытым, привычным образом жизни и губительным ураганом в лице одной Непризнанной, я выберу тебя. – Он был готов делать ставку, что от этого признания в Аду разверзлась парочка бонусных Бездн. Слишком много катастроф для Нижнего мира. А ведь понедельник только начался. – Я всегда выберу тебя.

– Засчитываю это вместо слов, которые ты не можешь произнести и написать на бумаге, Люцифер.

– Да.

– Да.

– Да. – Диалог теряет разумность, потому что между ними меньше метра, наполненных такой ебанутой значимостью, что он никак не поймёт, от чего в гостинице под этой тяжестью до сих пор не проломился паркет. – Поцелуй меня, овца.

И Виктория сегодня – сама исполнительность.

Ведь только что сидела на кровати, а теперь уже – на его коленях, проводит свои изыскания в опасной темноте и на большой глубине, куда только может дотянуться языком в мужском рту.

***

Мими вылетела на занятия из комнаты, проклиная на чём свет предательски не зазвонивший будильник, и тут же врезалась в Уокер.

– Ты жива! – Она вцепилась в шею, заставив соседку по спальне чувствовать себя фронтовиком, воротившимся с поля битвы. – А вот мне хана. Если опоздаю на Боевые Искусства у демонов, пиши-пропало!

– Привет. Жива. Поняла. Тогда увидимся у Фенцио, да? – Пытаясь вставить хоть слово, Вики зачастила на выдохе.

– Мне с т о л ь к о всего надо рассказать! – Брюнетка уже было бросилась в коридор, но в последний момент развернулась и бегло чмокнула подругу в щёку. – Я так рада видеть тебя, Непризнанная! Даже в рубашке с чужого плеча и с губёхами, в которые не иначе как осы жалили. – Рассмеялась и тут же рванула дальше, на ходу кидая, - до встречи!

С губами и правда надо было что-то делать, поняла Вики, оказываясь в девичьей обители и внимательно рассматривая себя в зеркало.

– Потому что пока они выглядят так, словно все выходные я отсасывала яд кобры из глубоких ран. – Хихикнула, соображая: не яд, не кобры, не весь уикенд и, в целом, обошлось без ран, если не считать их успешные попытки вывернуть друг друга наизнанку отборным филологическим изнасилованием. Как вдруг заметила свёрток на постели.

Ей ещё ни разу не приходила почта.

Ни единого послания, не считая записок Мими.

Тем паче, никакой посылки.

Покрутив шуршащий пергаментом пакет и заметив убористую «Р», принадлежащую матери, Виктория возвела глаза к потолку, но упаковку сорвала быстро, раздираемая затаённым интересом. Внутри обнаружилась лишь дорого украшенная шкатулка, замóк которой поддался обманчиво просто.

А в следующую секунду её не стало: Вики Уокер 1999-го года рождения от Рождества Христова сгинула, взяв и окончив своё существование.