Двадцать второй псалом: Девушка в колодце (2/2)

Она вспомнила, как столкнулась с ним в гардеробной. Люций застёгивал белую рубашку, что ввергло Викторию в настоящий шок.

– Ад замёрз? – Она округлила глаза, замерев с платьем в руках. – Мужчина вопросительно изогнул бровь, ожидая пояснений. – Ты. И белое. Не думала, что демоны на себя такое натягивают.

Он иронично хмыкнул:

– Я натягиваю красивое: чёрное, белое, тебя.

Девушка наигранно зааплодировала, а демон также театрально кивнул головой, дескать, польщён столь высокой оценкой своего юмора. А потом, внезапно, ухватил её за запястье и придвинул ближе, поворачивая к зеркалу, у которого крутился. Так, чтобы оба они возникли в отражении.

Уокер с любопытством склонила голову на бок, выжидая, зачем Люциферу это понадобилось, потому что озвучивать свои намерения он явно не собирался.

Молча, с лёгкой полуулыбкой, вытащил из рук жёлтый наряд, вручая вместо него простое чёрное шёлковое платье.

– У меня другие планы. – Она саркастично осклабилась.

– Чхать я на них хотел, Уокер. – Послал ей самый обольстительный оскал: «В рот я ебал и тебя, и твои планы, и снова тебя… и прекращать не собираюсь. Наденешь то, что я скажу». – Вперёд.

– Сейчас?

– Нет, в следующем тысячелетии. – Не дожидаясь, пока сигнал дойдёт до непризнанных мозгов, запустил руки под подол сарафана, в котором она всё ещё разгуливала, и стянул вверх, без тени деликатности разглядывая её в зеркале.

Вики пьяно моргнула собственным воспоминаниям и подняла Глифт в импровизированном тосте:

– Расскажи мне что-нибудь про другие города.

– Смотря что ты хочешь знать.

– Какой считается самым древним?

– Эдем, Непризнанная. – Люцифер периодически бросал взгляд в сторону, и она поняла: он кого-то высматривает, но пока не хочет об этом распространяться. – Его построили первым. По легенде это делал Великий Архитектор Скифа. В ходе войны Эдем был разрушен, и Верхний мир не стал его восстанавливать, оставив своеобразным памятником кровопролитным векам. – Коснулся ножки своего бокала, проводя по ней двумя пальцами с таким явным намерением её смутить, что Уокер, сама от себя не ожидая, заалела.

– Там никто не живёт? – Отогнала обжигающие мысли и хотя бы попыталась сохранить лицо.

– Там ошивается всякий сброд. – Её реакция понравилась Люциферу, поэтому он не преминул продолжить, чуть разводя пальцы в характерном и совершенно порочном жесте – ровно также он обычно раскрывал её нынче ярко накрашенный рот, розовые половые губы, а затем и тугое, влажное влагалище. – Сбежавшие заключённые, наёмники, уёбки самых разных рас, охотники за артефактами, что до сих пор рыщут среди руин в поисках того, что можно продать подороже. – Потёр стекло бокала так, как мог бы коснуться её клитора.

Виктория поняла – её нахально совращают. Словно не она обычно согласна на всё, что угодно. А если даже говорит «Нет», то всё заканчивается его «Твоё «Нет» звучало как «Да», Непризнанная».

– Перестань! – Мило вспыхнула и заёрзала на высоком стуле, от чего он чуть не заржал: вот оно – очарование мёртвых двадцатиоднолетних девчонок, которые не прячут в рукаве несколько тысячелетий. – Иначе я сейчас попрошу выдать мне банан, Люцифер, и сидеть неудобно станет уже тебе.

– Пошла на уменьшение? – Отсалютовал ей напитком.

Непризнанная сообразила не сразу, но когда дошло, откровенно захихикала, отводя глаза:

– Попрошу выдать мне баклажаны. Кабачки. Монстеры.

«Ни хуя не понимаю, как ты сначала стесняешься, чтобы тут же стать такой бесстыжей… Но просто продолжай это делать. Этоохуенно!», - успел лишь подумать, как услышал знакомый голос в толпе.

– Посиди-ка тут, долбаный аграрий, и постарайся не влипнуть в очередное дерьмо. – Едва коснулся её колена и направился в темноту зала, не давая Виктории возможности рассмотреть, куда именно.

Но стоило ей вновь уставиться в свой бокал, как на талии возникла его ладонь:

– Что? – Повернула голову и тут же угодила в его рот своими губами. И это не было ни нежно, ни грубо. А было восхитительно по-собственнически. Словно обозначил окружающим, что к ней нельзя приближаться, и это его женщина.

– Ничего. Жди. – Подмигнул, отрываясь от девицы, и вновь скрылся в темноте своей пружинистой, кошачьей походкой: до зубного скрежета сексуальный и настолько же опасно-чарующий.

Пользуясь случаем первокурсница начала рассматривать обстановку заведения, приходя к выводу, что перед ней нечто среднее между таверной из какого-нибудь книжного фэнтези и баром на Манхэттене. Складывалось ощущение, что обитатели этого мира достаточно сильно прониклись человеческими удобствами, но не пытались внедрить их с нуля, а лепили на свою собственную культуру.

Но самое удивительное, что Виктория начинала находить это гармоничным. В конце концов кто сказал, что центральный водопровод не может мирно соседствовать с драконами и арбалетами за спиной тех ребят?

– Не знал, что непризнанных теперь выпускают из академии, и им можно здесь находиться. – Справа от блондинки прозвучал незнакомый голос.

Она вздрогнула от неожиданности, повернулась и уставилась на мужчину неопределённого возраста: по земным меркам ему могло быть от сорока до шестидесяти.

Рассмотрела его с нетрезвым, злым весельем, потому что повтыкать было на что. Человек оказался облачён в дорогую мантию с красным кантом, имел надменный взгляд и брезгливый рот, ну а самое примечательное – носил абсолютно белые, а быть может седые волосы едва ли не ниже ангельских крыльев.

«Лихолосье дальше и направо, дядя. Эльфы заждались!», - пожала плечами и отвернулась, решив, что он просто подкатывает к ней, так некстати снявшей амулет, который не гармонировал с проймой её платья.

– Полагаю, ты – Уокер. – «Дядя» махнул бармену и опёрся о стул по соседству, без тени смущения разглядывая профиль перед собой. – Тот же овал лица, та же мимика, те же глаза. – И добавил снисходительным тоном. – Не волнуйся, в Капитуле никто никого не знает.

– Уговорили. – Первокурсница поняла, что смысла отмалчиваться нет. – Я – Уокер. Вики Уокер.

– Имею честь быть знаком с твоей матерью. – Ответу он не удивился, но и пялиться не перестал.

– Сочувствую. – Ей вдруг стало гадко и липко от этого взгляда. А то, как высокопарно мужчина изъяснялся, добавляло лишь неуместного пафоса.

– Я – её близкий друг. – Его масляный тон не оставлял никаких сомнений.

– И вы тоже? До чего ж она дружелюбна. – Виктория сверкнула зрачками в его сторону, мысленно молясь всему Аду и одному конкретному адскому наследнику, чтобы принёс уже свою красивую, подтянутую задницу обратно.

– Меня зовут Торендо. – Он взял свой бокал и слегка приподнял. – Рад познакомиться, Вики Уокер.

«А от меня тебе чего нужно, Леголас недоделанный?..», - едва не зашипела, но вовремя прикусила язык, остановившись на кратком:

– Угу.

– Ты здесь одна?

– Нет, - тяжёлая татуированная рука легла ей на плечо, вызывая внутреннее ликование. – Она здесь не одна. Привет, Торендо. – Демон бросает это непринуждённо, но Уокер ощущает, что мужчины если не на ножах, то уж точно не приятели.

– Привет, Люцифер. – Ангел понимающе скалится и одобрительно кивает, заставляя девушку чувствовать себя вещью на прилавке оценщика. – Какие тёплые сезоны настали на непризнанных территориях…

Во фразе столько двусмысленности, что она почти капает на дощатый пол, и Вики хочется попросить у бармена тряпку и кинуть ей в белобрысого хрена, чтоб подтёр тут за собой.

– Отличные. – Уверенный, спокойный, холодный. Люций едва сжимает её ладонь, и Уокер вдруг чётко понимает – ей надо отойти, оставить его на этом словесном поле боя мужского мира. Это ровно то, о чём он только что попросил её своим жестом.

– Простите. Покину вас. – Она соскочила со стула и направилась в сторону дамской комнаты, ощущая, что её по-прежнему разглядывают.

– Свежа как первая весна, Люцифер. – Наконец выдал Торендо, когда фигура девушки скрылась в сумраке. – Что-то есть в этих смертных уокерских девках. После них с другими скучно. – Попытался придать взору смелости, но скис при выражении лица демона.

«Не корчь из себя святого и всемогущего, хуеплёт. Ты проводишь тут каждые выходные, и тебе не выгодно делать так, чтобы я об этом заговорил», - а в довесок подумал, что ещё один такой скользкий взгляд в сторону Непризнанной, и он просто добавит в напиток Торендо два яблока. Два глазных яблока, предварительно вырванных из его ангельских орбит.

– Удачно встретились. Мне нужна информация. – Люций кинул на стол кусок пергамента. – Напишешь. Как обычно.

И, не прощаясь, пошёл в ту же сторону, где скрылась Уокер, не в первый раз оставляя собеседника в мерзком положении должника.

***

– Кто это был? – Поинтересовалась Уокер, стоило им вернуться на виллу.

Она столкнулась с Люцифером на выходе из туалета, где он, от чего-то страшно довольный собой, зажал её с дьявольской улыбкой, а затем вытащил на улицы ночного города через кухню, не обращая внимания на выкрики персонала.

– Один из серафимов. Достаточно могущественный. – Сообщил мужчина, сбрасывая пиджак и закатывая рукава на рубашке. – И такой же продажный. Впрочем, как и все белые пернатые задницы.

– У тебя что, классовая ненависть? Как у змей и мангустов? – Виктория шла через анфиладу коридоров вслед за ним и удивлялась тому, что пока они отсутствовали, вокруг вновь воцарились идеальные чистота и порядок. Ни разу за три дня, не считая их момента прибытия, она не видела прислугу – таких же облачённых в серое теней, как и в замке Сатаны.

– Ангелы всегда стремятся всё сделать чужими руками, не запачкав свои. – Остановился, разбираясь с манжетой и явно начинал закипать, виня её в болтовне, пуговицу – в сопротивлении, а Небеса – во всех смертных грехах. – Мы хотя бы не корчим из себя хороших.

– Ты злишься, Юпитер, - что-то пьяное в голове у Вики вдруг посоветовало ему помочь, поэтому она мигом догнала демона и взяла за рукав, - значит ты не прав. – Споро расстегнула пуговицу и легонько шлёпнула по татуированному запястью, мол, вот как просто.

«Единственное, от чего я злюсь, Непризнанная, это то, что сегодня воскресенье… Хуев вечер воскресенья, а не наша легкомысленная пятница. И значит завтра твоя роскошная задница должна сидеть на парах, а не скакать на мне без тени смущения».

– Ширинку тоже расстегнёшь? – Люций абсолютно блудливо навис над девицей и подался вперёд, заставляя вжаться в каменную колонну. Потянулся губами к шее и стал медленно оставлять дорожку из поцелуев – жарких, чуть влажных, хмельных.

– И что хотел от тебя этот Торендо? – Она кожей чувствовала, как его рот кривится в ухмылке – словно каждое слово её вопроса глупое.

– От меня? – Поднял глаза. – Это ты его заинтересовала. Сначала, как дочь серафима. Потом, - плотоядно заскользил по её фигуре сверху вниз и обратно, - как десерт. – Вспомнил взгляд столичного мудака, которым он провожал девичью спину, и злорадно подумал про ягодку, что зрела не для Цитадели. – Меня он был бы счастлив не видеть ещё сотню вечностей.

Виктория кивнула, соглашаясь с услышанным, и прошмыгнула под его руками на волю, чуть шатаясь на своих высоченных шпильках и мягко двигаясь в сторону комнаты.

Люцифер замер, вновь испытывая эту фанатичную неспособность отвести от неё взор: покачивающиеся бёдра, скрытые чёрным шёлком; рельеф ягодиц в каждом шаге; тронутая загаром кожа рук…

«Не хочу ебаться с разговорами, Непризнанная. Хочу ебаться с тобой. До слюней… До визгов… До смерти… Дохуяблятьраз! Вижу и ничего не могу с собой поделать, потому что все мысли лишь о тебе. О сексе и уже не сексе с тобой… О том, как охуенно ты течёшь, и как охуенно сопишь мне в плечо под утро. Едва замечаю, как смотрят на тебя другие, и в голове херачат горны, призывающие к расчленёнке. Уже даже не знаю, в какой момент я свыкся с безумием внутри себя. То ли когда ты ляпнула своим сосущим мой член и мой мозг ртом «всё», то ли когда сказала «да»… Но мои бесы отказываются меня слушаться. И по ходу эта комедия – финита: они согласны исполнять приказы, отданные лишь твоим голосом. Мы как на стрельбище… Ты попала – я пропал».

Позволил ей дойти до спальни и тут же настиг, поворачивая к себе и притягивая за подбородок.

– Куда спешишь? – В шёпоте все самые сладкие пороки.

– Давай, до свиданья. – Вики решает подержать оборону: выдёргивает лицо и отходит на безопасное расстояние. – Много дел, Люцифер, сам понимаешь.

– Какие у тебя дела? В расчёску давно не пела? – Он зажимает её в самый угол. – Могу выдать альтернативу.

– Надо в душ, надо собрать всю ту кучу одежды, что ты мне купил, - она почти хрюкает от своих пьяных смешков и сползает по стенке, оказываясь на корточках, - высушить волосы, наконец выспаться. – Делает обманный манёвр и проползает мимо его ног.

«Отлично! Охуенно, бля. Сейчас будешь за мной так же на четвереньках ходить, только голая, липкая… разъёбанная…», - разворачивается, присаживается и ловит её ноги, притягивая к себе. Задирает подол и легко скользит пальцами по позвонкам и рёбрам, заставляя девушку хныкать от щекотки.

– Я согласен терпеть тебя и такой, грязная Уокер. – Демон ухмыляется, понимая, что оба они уже на полу и ведут нешуточное сражение за её платье.

– У меня голова болит!

– Голова может не участвовать. – И в схватке с одеждой с огромным отрывом пуговиц побеждает единственный Принц Ада!

– Моё женское начало требует поставить тебя на место и сообщить, что мы – самодостаточная женщина.

– Скажи это моему мужскому концу. – Его рубашка и её бельё отправляются следом.

– Может я хочу встать на рассвете! Босая пойти по утренней росе! Обнять берёзу! Прополоть грибы! Собрать клубнику! Подоить козу! Корову! Всё стадо! Ай! – Куда-то в район задницы прилетает лёгкий шлепок.

– Замашки дворовой девки. – Он выдёргивает свой пояс, и она чувствует, как кожа ремня приятно холодит запястья. – Ты должна уяснить, сначала – сеновал, потом – долбанная коза.

В какой момент то, что начиналось как игра, перестало ей быть, никто из двоих так и не понял. Но Уокер, ещё пару минут назад хохотавшая от щекотки и пытавшаяся брыкаться, теперь на кровати на коленках – вжата головой в простыни, бесстыдно сверкает охеренной, голой жопой, с руками, надёжно связанными за спиной, и с трусами, засунутыми в её всхлипывающий то ли от смеха, то ли от предвкушения рот.

– Знаешь, в чём прелесть пьяных девочек, Непризнанная, - Люцифер говорит ей это в самые губы. Но отнюдь не на лице. Не прикасается, но делает так, что она чувствует его дыхание и начинает абсолютно бессовестно мокнуть. – Вы никогда не рассчитываете свои силы и неизбежно оказываетесь в положении, - дует на пылающую промежность, - когда с вами можно творить всё, что угодно.

«Не думай, что это будет быстро. Но это будет заебись! Потому что я планирую драть твои мироточащие во славу дьявольских сынов дырки до утра. Чтоб ходить не могла… Чтоб думать не могла… Чтоб при одном моём имени у тебя в Школе глаза закатывались, а язык высовывался… Мы сегодня не спим, Уокер. Мы жарим тебя до рассвета. И меня на всё хватит, не надейся».

Едва думает и невыносимо медленно, растягивая удовольствие, скользит кончиком языка по алеющим складкам.

Останавливая время.

В ноль откачивая кислород.

Навсегда оставляя себя и её в южной ночи.

***

Ещё будучи смертной Ребекка Уокер вставала раньше положенного, не терпя побудки от пронзительного визга будильника, словно даже он не смел ей приказывать.

Получив второй шанс и вторую жизнь, привычке своей не изменила. Тем более, новые способности организма позволяли высыпаться быстрее, а туалеты, которыми она отныне украшала себя с завидной регулярностью, – требовали долгих сборов.

Покончив с последними, налила себе Глифта, распахнула окно, впуская прохладу зимы в спальню, и едва не поперхнулась. Откинула хрусталь на пол и бешено сплюнула.

Вид, открывшийся из Восточной башни, был великолепен: утренняя гладь озера подёрнута искрящейся пыльцой мороза, вечно зелёные кустарники посеребрены инеем, низко висящее небо сумрачно, но безмятежно. Ужасно лишь одно – восемьдесят-девяносто килограммов сатанинского отродья, что телепортировались на берег, и её собственная дочь в их объятьях.

Ей даже не надо было щуриться, чтобы рассмотреть, как они сосутся, лижутся, долбятся друг другу в глотки, не в силах разлипнуть.

«Значит задание… в лесу… Геральд, ты – труп!», - сверкнула глазами, хрустнула костяшками сухих ладоней и вылетела из комнаты, спускаясь вниз.

Как выяснилось, вовремя. Спина Люцифера давно маячила у школьных корпусов, зато Виктория рассеяно топала по тропинке, огибающей каменное чрево башни, и угодила точно в «трепетные» материнские объятья.

– Натаскалась. – Не вопросом, а утверждением просипела Ребекка, схватила ошеломлённую девушку за локоть и потащила внутрь. – Теперь пошли поговорим.

– М-мама! – Меньше всего Вики ожидала встретить здесь именно её. – Пусти меня! – Опешила, но не настолько, чтобы не сопротивляться.

– Сама пойдёшь или позвать архангелов с мезонина? – Серафим процедила это гневным шипением.

– Сама.

– Так шевели ногами. – Хмыкнула, глядя как дочь гордо вырывает руку и вздёргивает подбородок: «Мы похожи куда сильнее, чем ты думаешь». – Не всё ж тебе их раздвигать.

Пока студентка приходила к выводу, что, судя по изуродованному гримасой гнева лицу, её мать умудрилась увидеть их с Люцифером, женщина затолкала дочь в комнату.

– Что тебе нужно? – Уокер-младшая отошла на безопасное расстояние, вдруг ощущая себя ребёнком, которого ждёт наказание. – От меня. И в Школе.

– Собираюсь не допустить казни своего единственного чада за нарушение Закона Неприкосновения. – Она буквально вцепилась ей в плечи и хорошенько потрясла. – Приехала и теперь не спущу с тебя глаз, потому что ты сдурела!

– Мне больно! – Непризнанная дёрнулась, вырываясь из рук. – Не прикасайся ко мне.

– Ну да. – Мать хмыкнула. – Я же – не Люцифер. Это ему можно тебя всюду трогать. Ты хоть понимаешь, что он тебя подставляет?

– Я пойду. У меня скоро пары. – Виктория отмахнулась. Подобного Ребекка не терпела ни до, ни после смерти.

– Стоять! – Рявкнула так, что зазвенели стёкла. – Ему кроме трёпки от отца ничего не светит. Тебя, минимум, выгонят. Максимум – линчуют. И тут даже я не помогу.

– Как так, дражайшая маменька?! – Это было уже слишком. Девчонка распалилась не на шутку. – А что же твои многочисленные связи? – Чуть не добавила «половые», но в последний момент осеклась. – Которые подстерегают меня на каждом углу, так и норовя сообщить, что все они – твои близкие друзья.

– Хочешь высоко летать, научись низко падать. А, если надо, и на коленях постоять. – Она сверкнула стальным взглядом. – Я всегда под надзором. За мной вечно следят. Любая ошибка – и тут же пнут под зад. И, поверь мне, дочь серафима, трахающаяся с сыном Сатаны, - это козырной туз в руках моих врагов.

– Ты отвратительна! – Виктория покрутила пальцем у виска. – Мне с трудом верится, что ты – та женщина, которую я знала.

– О-о, - Ребекка хищно рассмеялась, - только не говори мне, что он не проделывает с тобой всё то, что могут творить высшие демоны с кем-то вроде нас. – И добавила, снизив голос до уровня сплетен на ушко, словно они – закадычные подружки за обсуждением парней, - и что сама ты радостно не бежишь на заклание, сверкая пятками.

– На твоём месте я бы обратилась к врачу, ты определённо не здорова, - Уокер-младшей хотелось в душ – хотя бы постараться отодрать щёткой липкие материнские слова.

– Власть и секс, Вики. Вот то, на чём держится любая цивилизация. Их, наша… неважно. – Она вдруг стала приторно мягкой, словно не метала в дочь молнии минуту назад. – Я слишком поздно это поняла. Уверенная, как и ты, что есть любовь, дружба, преданность и другие, воспетые поэтами высокие чувства. – Сжалась как пружина, готовая выколоть глаз любому, кто посмеет обидеть её дитя, будь это даже само дитя. И посмотрела с абсолютной серьёзностью, давая понять, что сообщает что-то очень личное. – И если ты хочешь привнести в этот мир… в любой мир что-то хорошее и светлое, надо не гнушаться проторить себе дорогу к возможностям. Очистить конюшни, не запачкавшись, не выйдет, милая.

– Жаль, что ты так давно сдохла. Тебе бы понравились современные исторические сериалы. В них много пафосных тёть, в одну из которых ты превратилась, быстро забыв, что была всего лишь медсестрой из Нью-Джерси. – Виктория зло свела брови, и теперь они с Ребеккой выглядели почти одинаково.

– Неважно, кем я была. Важно, кем стала. – Женщина сдержала агрессию и произнесла это так спокойно, словно они тут о погоде побалтывают. – Пиратка, я уже запачкалась. Буквально извалялась в местном дерьме. Чтобы отряхнуться, пойти дальше и с удовольствием предложить тебе своё плечо. Но теперь просто отказываюсь понимать, почему ты так бессмысленно несёшься по моим стопам.

– О чём ты?

– Всё ещё о н ё м. – Буквально выплюнула, но тут же взяла себя в руки. – Разве ты можешь думать о ком-то ещё? – Вдруг крепко обняла её до болезненных мурашек, снова оказываясь рядом, и заставляя дочь испытывать странное противоречие – с одной стороны девушка совершенно не ощущает материнского тепла, плетями повесив руки без взаимности, а с другой – и разрывать этот момент близости она не хочет. – Я тоже была в смятении чувств после смерти. И рядом со мной тоже нарисовался красивый молодой мужчина, который виделся мне символом благородства. Пусть порочного, жаркого, демонического, но благородства. – «О ком это она?..». – А потом он выбил из меня всё, во что я верила, не предложив взамен альтернативы. И тем самым преподал прекрасный урок – ты никому не нужна, пока ничего из себя не представляешь.

– Мне очень жаль… - медленно процедила Виктория в ответ, пока Ребекка силилась нарисовать на лице сочувствие и понимание. – Мне очень жаль, м а м а, что ты попала сюда с мыслями, что ничего из себя не представляешь, которые легли на благодатную почву в виде разбитого сердца. Но я – не ты. И представляю из себя так много, что иногда чувствую, что я – арена грёбанного цирка со сплошными представлениями! – Скинула объятья и сделала шаг назад, к дверям. – Уже придумала мне картинку идеальной жизни? Где будет новый дом. С новым женихом. И тебя, наконец, всё начнёт устраивать. Но история куда проще. А ты в ней – самая обычная родительница с горсткой комплексов, стремящаяся вернуть власть над ребёнком, про которого однажды посмела забыть.

– Хочешь раздавать себя, так продавай. Дорого. И нужной стороне. Люцифер тебе ничего не даст! – Это произошло. Ребекка по-настоящему разозлилась, уже не просто отыгрывая роль королевы-регента. Раздула ноздри. Изогнула брови, как перед прыжком за убегающей жертвой. Вот только «жертва» что-то не спешила покидать поле боя. – Ему либо не позволит отец, либо собственные принципы. Он тебя до дна выпьет и не поморщится. И в сухом остатке ты окажешься одна с огромным клеймом на своём хорошеньком личике «Бывшая шлюха», если тебе не успеют снести бестолковую голову.

Сначала Вики решила, что хочет её стукнуть. Наотмашь зарядить кулаком в глаз. Прямо так, как когда-то учил отец, показывая приёмы самообороны. Иронично заметила, что это было бы очень символично – постоять и за себя, и за папины чувства к женщине, которая ни разу не поинтересовалась, как он там, слишком занятая собственными страстями.

А потом вдруг сделала то, чего совсем не собиралась.

О чём даже не думала.

– Прости меня.

– За что? – Она удивлённо воззрилась на дочь, меньше всего ожидая подобных слов.

– За то, что мы с Полом Уокером оказались слишком незначительными в твоей жизни. – Ребекка дёрнула уголком рта, как от пощёчины. – Мать – это Бог в глазах ребёнка. А мой Бог представлял для меня так много, что пьедестал воспоминаний не пошатнётся, что бы ты сейчас ни делала.

И, развернувшись, Уокер-младшая буквально выбежала из спальни, оставляя после себя полное смятение на лице серафима.

Надо же, ведь женщина давно уверовала, что уже ничто не сможет пробрать её до костей.

А тут – снова-здорово.

***

Едва зайдя в свою комнату, Люцифер увидел записку, кинутую под дверь. Развернул и пробежался по строчкам, написанным спешной девичьей рукой: «Если вы вместе, скажи Уокер, что здесь её мать. Её поселили в Восточной башне. Легенда на выходные: школьное задание в лесу. Геральд в курсе. Мими».

Зверски смял клочок бумаги, чувствуя, что тот сгорает в кулаке, и почти сразу почувствовал, как закручиваются собственные внутренности – ошибки быть не могло, его призывает Сатана.

«У нас с тобой блядский родительский понедельник, Непризнанная. С той лишь разницей, что я искренне верю, что твоя конченная мамаша не посмеет распускать руки. Иначе мне придётся предстать перед Трибуналом за убийство небожителя…», - подумал, а спустя полчаса уже приземлялся у крепостной стены Чертога, полагая, что нет ничего более символичного, чем Ад, который вот-вот обернётся его наказанием за грехи.

– Здравствуй, отец. – Люций толкнул двери овальной залы, заранее зная, где его ожидают. В конце концов, все избиения всегда проходили именно здесь. По этой части они с родственником достигли в некотором смысле определённой стабильности.

Сатана с интересом осмотрел отпрыска – сын выглядел загорелым, свежим и наигранно равнодушным. Но это показное позёрство всё равно было не способно скрыть ни мечтательности в глазах, ни улыбки без намёка на былую жестокость, ни даже голоса, медленно лишающегося привычных металлических нот. Он словно затупился и потускнел, как клинок, которым давно не пользовались, вложив его в инкрустированные ножны.

И даже та обречённость, с которой он сейчас стоял перед ним, лишь подчёркивала весь идиотизм дутой мальчишеской драмы: «Я прощаю тебя лишь потому, что куда более мудрые мужи падали со своих вершин, сражённые женщинами». – Он так невероятно стар и так давно живёт на этом свете, что мог бы расплодить наследников на каждом клочке Империи. Но, словно в насмешку, природа даровала ему единственного сына ближе к закату вечности, а все попытки вырастить из мальца того, кого он мог бы назвать преемником, оборачивались неудачей.

Мужчина был уверен, проблема в том, что в Люцифере есть эта порочная чувственность, унаследованная с поганой кровью его мамаши. И недостаточно бессердечности, что позволяет принимать решения с холодным рассудком.

Долгие годы он пытался научить его, что за бесконтрольным поведением следует наказание. Что умение подчинять не только окружающих, но и свою сущность – самое важное. Что боль – всего лишь слово из четырёх букв по горизонтали.

Подарил ему феникса на один из дней рождения, чтобы ребёнок оттачивал своё мастерство дрессировки на глупой твари. А спустя время увидел, как заботливо Люций кормит птицу и как послушно та исполняет его команды, прикипев к своему хозяину.

Не задумываясь, тут же свернул шею крылатому существу и преподнёс сразу два ценных урока: «Ты должен был приручить, а не привязать к себе» и «Любить всегда больно, потому что любовь можно потерять».

Наконец, Отца всех грехов просто злило присутствие мальчишки, который отчаянно жаждал его внимания и одобрения, потому что мужчина не мог откопать в себе ни того, ни другого. Будто именно благодаря Люциферу он узнал, что лишён чего-то важного: не исправен, отнюдь не совершенен, как всегда полагал.

До этого о подобном ему смел сообщать лишь один, имя которому Шепфа. И даже на Земле все были в курсе, чем это закончилось.

«Но другого наследника у меня нет», - понял это, когда, давным-давно, в Чертог ворвался Мамон с заплаканной дочерью на руках, которая неустанно повторяла, что Люций свалился в Огненную Бездну. Не раздумывал ни секунды, чётко зная, что никакой промысел божий, никакая заранее прописанная судьба не могут забрать у него сына.

Это он им распоряжается.

И только он может решать, когда ему жить и когда умирать: «Я тебя породил и только я могу тебя убить».

В тот день Сатана без единого сомнения бросился в пылающую темноту, что рискнула отнять у него ребёнка.

А теперь видел – перед ним стоят почти два метра идиота, из головы которого напрочь вылетели все преподносимые столетиями уроки, потому что отпрыск так банально, так до противности посредственно влюбился в смертную девчонку, что даже смеет нарушать его – отцовские – правила.

Задумался, что же такого было в уокерских бабах, раз они неизбежно, из раза в раз, становились причинами этих скучных трагедий. Однажды даже попробовал, надеясь обнаружить какую-то тайну, и глумливо полагая, что, быть может, там не вдоль, а поперёк.

Уокер-старшая тогда только была назначена на пост серафима и вела долгие и затяжные переговоры с Адом касаемо проведения Трибуналов. Небеса предлагали сократить число Тёмных, когда подсудимые были ангелами, до одного представителя и ввести аналогичное правило для суда над демонами. Адмироны, в свою очередь, настаивали сохранить привычный уклад и оставить равное количество присяжных с каждой из сторон.

Сатане не нравились оба варианта, и в не таком далёком будущем он был намерен полностью исправить имевшееся положение вещей, а пока решил сыграть в собственную игру: предложил посетившей Чертог Ребекке сделку – ночь в обмен на его решающий голос.

А она возьми и согласись.

Забавно отметил, что её беспринципности могли позавидовать даже в местных борделях, и славно с ней позабавился, испытывая удовольствие скорее от факта контроля над единственной женщиной-серафимом, нежели от самого процесса. Проделал максимально грязные вещи, довольствуясь ощущением, что это самый правильный способ общения с «божьими посланниками». Но, по итогу, ничего сверхъестественного не заметил. Хотя и должен был признать, что её не идеальная смертная кожа рожавшей женщины, естественный запах пота и недостаточно гладко выбритый лобок добавляли пикантности происходящему, которая как будто перестала быть лощённой до неправдоподобного совершенства.

Удивительно честно для Короля Ада выполнил свою часть договора, наслаждаясь полученной компрометирующей властью, и даже позволил Уокер списать с его игрового поля одного из архидемонов, отправив того в тюрьму. Что решительно соответствовало личным планам Сатаны.

Но в расхлябанном взгляде сына, провонявшего смертной серафимовой дочуркой до самых костей, не было и намёка на двойной расчёт. Лишь дьявольское нутро, которое взяли и исковеркали мерзкой гуманностью. Словно кто-то другой посмел вносить в него, безраздельно принадлежащего отцу, изменения.

Вместо приветствия Король тонко улыбнулся:

– Тебе трахать некого? В Аду перевелись шлюхи? Или она раздвигает ноги, а там свет клином сходится?

Люцифер сощурился, полагая, что может ответить куда разумнее, чем собирается это сделать, но вдруг понял, что просто не хочет. Знал, что дерзость добавит плюс сто к его сломанным конечностям, однако был не намерен бороться с тем внутренним ребёнком, который дозрел до бунта и вышел на протест:

– Ага. И поют соловьи.

– В иронии ты хорош. – Сатана приподнял брови, словно удивляясь такой наглости. – Но, боюсь, это всё, чем ты примечателен. – И едва заметно стукнул по подлокотнику трона пальцами. От простого движения наследника тут же приподняло вверх, скручивая в рёбрах.

А затем пришла хрустящая Люциферовыми костями боль.