Одиннадцатый псалом: Богатое приданое (1/2)
***
Однажды в детстве он свалился в Огненную Бездну. Довыпендривался перед товарищами, раскачиваясь на массивной ограде, отделяющей Чертог от инфернальной бесконечности, и полетел в пустоту.
Слабые ещё, мальчишеские крылья моментально стали тлеть от невыносимого жара. А лёгкие заполнил удушливый смог.
Каждая попытка взмыть ввысь заканчивалась пронзительной болью от новых ожогов. И в какой-то момент крылья просто перестали его слушаться. А на место инстинкту самосохранения пришёл страх. Нет, он не боялся умереть. Он боялся падать так целую вечность, зная, что это не закончится.
Целовать Уокер оказалось примерно также. Даже хуже. С одной лишь разницей, что где-то на периферии сознания пульсировала иная мысль – он боялся, что это когда-нибудь закончится.
Её губы были мягкими, упругими и до беспредела горячими. А глаза – охрененно большими.
Она даже не сразу въехала, что происходит, когда Люцифер сжал её рёбра до хруста, впиваясь пальцами в спину. Запуская другую руку в волосы, сдавливая голову и тонкую шею.
Набрала в рот побольше воздуха, чтобы что-то там ляпнуть, а выдыхала уже в распахнутый, сметающий всё на своём пути мужской рот. И это позволило так беспрепятственно, без всякого штурма засунуть язык настолько глубоко, насколько это было возможно… что он почти чувствовал, как сумасшедше отдаются удары сердца в её глотке… ещё сильнее сжимал пальцы в длинных патлах… заставлял запрокинуть голову…
Теперь он сверху.
Так-то лучше, Непризнанная.
А потом вдруг не осталось ничего кроме этой сосущей, влажной темноты, которую он не мог не вылизывать изнутри с горячностью приговорённого к смерти.
Стоило сладкой суке лишь попытаться клацнуть зубами, как его рука больно дёрнула её за лохмы, заставляя ещё больше отклониться назад и непроизвольно распахнуть челюсти.
И у этого не могло быть конца.
Он врезался в её губы, ввинчивался языком в нежные внутренности рта, буквально трахал блондинистую голову, так крепко прижимая тонкое тело, словно хотел засунуть её в себя.
Оглушающее адажио в ушах было его собственным пульсом. И зайди сейчас сюда вся сатанинская рать, он бы всё равно не услышал. Прикрыл ресницами глаза, чтобы не прочитать ни одной ненавидящей его мысли. И всё, что мог делать, это пить её влагу, сплетаясь с острым языком.
Так, ёб твою мать, неправильно и прекрасно, что надо бы запретить поцелуи с этой Непризнанной на законодательном уровне. Заодно запретив его руке отпускать её локоны, только чтобы до боли сжать пальцами щёки, всасывая в себя девичий рот, кусая, облизывая, не соображая.
А потом случился апокалипсис.
Полный феерический пиздец.
Сдвиг по фазе.
От которого он уже никогда не восстановится, не отстирается, не вытрахает из себя с помощью чужих, услужливо подставленных передков.
Дурные кулаки, отчаянно лупящие по татуированным ключицам, вдруг ослабли. Чтобы, внезапно, птицами взметнуться вверх, зарываясь в чёрные волосы неожиданно крепкой, не женской хваткой. А язык… этот её язык… встречное скользящее движение… и вот уже они оба глухо стонут друг другу в рты, разнося на кусочки всё, во что он привык верить.
Уокер не могла подобрать этому подходящего слова, напрочь потеряв способность излагать свои мысли.
Как будто никогда раньше не целовалась, а смотрела жалкий тизер к блокбастеру.
Как будто были пробники, а сейчас пришёл черёд полноразмерной версии.
Как будто больше не будет ничего лучше, и можно уносить эту Викторию, потому что теперь она – навсегда поломана, испорчена, неисправна.
И этот изъян уже не исцелить… и внутренний Карфаген спалён дотла задолго до пророчества Катона.
Шок сменился гневом: не на него, на себя.
Влюблённые в других мальчиков девочки не рассыпаются пеплом от равнодушных им губ. И, тем более, не впиваются в ответ, так бесстыже запихивая свой язык в манящую темноту рта. Не стонут, не въедаются, не вгрызаются, не истекают соками под юбкой, превращаясь в бушующее море.
А равнодушные к девочкам мальчики не подхватывают их на руки под задницу, приподнимая таким образом, чтобы её голова оказалась выше. Лишь бы позволить пальцам беспрепятственно зарываться в шевелюре, впиваться в скулы, гладить лицо, скользить по татуировкам на шее.
Её запах застилал глаза, забивался в ноздри, вяз на губах, и это было полным финишем.
«Просто дай мне… И мы покончим со всей этой невыебанной фигнёй..!».
Потому что иначе он упадёт на колени и, наверное, будет молить её, молиться на неё и вылизывать каждый сантиметр её ног, пока не доберётся до места, где они смыкаются. Так остро нуждаясь в том, чтобы попробовать её на вкус, что уже не имеет значения, на сколько кусков его разорвут кони Преисподней по приказу отца.
Лишь бы это не кончалось.
Лишь бы она кончила.
Прямо здесь, сию же минуту.
Так хочется тебя… Непризнанная.
Он прижимает её к стене, удерживая своим телом на весу, и поднимает юбку. Её ноги обвивают его бёдра, а ягодицы подаются на встречу, отворяя врата в персональный ад.
Пошло, грязно, прекрасно.
Вколотить себя в неё, а её – в стену.
Выебать из тупой уокерской башки каждый приторный поцелуй с грёбанным Дино. Зацеловать, затрахать до смерти, обкончать её сиськи с торчащими сосками, которые режут его грудь через ткань.
Это даже не будет долго. Не сейчас, не тут, не в первый раз.
Просто всунуть в неё, а уже после закреплять пройденный материал всю ночь в его спальне. Именно так.
Он будет драть её до самого утра, пока она не вырубится без сил, охрипшая от стонов. А когда проснётся, будет сосать ему этим своим охуенным ртом так долго, пока не надоест, и он не выставит её за дверь, чтобы уже зарубила на носу, где ей самое место.
«Подставлять свои тугие, истекающие дырки под мой член – вот твоя миссия… Твоё место в нашей иерархии. Ты для этого родилась. Ты для этого сдохла. И… бля… твой язык… то, что ты им делаешь… это так хорошо… так невыносимоёбтвоюматьхорошо… что за это надо казнить…».
Лишь на секунду оторвавшись от неё, чтобы посмотреть в остекленевшие глаза, он чётко видит, как её язык тянется к его щеке и оставляет на ней мокрую дорожку.
Ранен… ранен… убит.
Глухо зарычав, Люцифер кусает девчонку в шею. Всасывает лихорадочно бьющуюся, голубую жилку, которая разносит по телу кровь. Горячую, непризнанную кровь… По такому податливому и по-блядски напористому телу…
Она что-то шепчет, но он не разбирает ни буквы.
«Заткнись! Завали! Просто целуй меня этим своим жабьим ртом… Лижи своим языком… Делай это, Непризнанная… Так сладко, так клёво, так… только с тобой так…».
– Насмогутувидеть, - задышала в самое ухо.
– По хуй. – Он потянул её кофту зубами.
– Не здесь… - Сжимает тонкие пальцы в его волосах. Крепко, нежно, так по-хозяйски.
«Скажи где… Просто, блять, скажи! И я тебя туда отнесу, притащу за косы, на крыльях доставлю… Только произнеси это своими охуенными, полнокровными губами… Где тебя выебать… Как тебя выебать… Всё, что ты захочешь… Любой изврат, любое желание за твою сочную пизду, Непризнанная… потому что мне уже всё равно гореть в Аду вечно только от этих мыслей…».
Она машет ладошкой в сторону, за стеллажи с книгами, и ему не требуется повторять дважды. Впиваясь в её булки, вжимая в себя, относя в тёмный угол библиотеки, он снова в плену её поцелуя. Её распухший рот жалит. Зубы прикусывают губу и тянут к себе, и у него натуральная дрожь в коленях, как у грёбанного малолетки, - она тоже его хочет. Безо всяких демонических искушений и магии.
Люцифер буквально пригвождает Викторию к полкам, всё ещё удерживая на весу своим телом, а руки добираются до кофты, пуговицы на которой отлетают в разные стороны.
«Нравится, да?.. Лучше, чем белокрылый сосунок, нежно задирающий твои тряпочки, чтобы не порвать? Приятно когда тебя берёт настоящий мужик, сладкая… гадкая Уокер?.. Любишь, чтобы твой пирожок разъёбывали без церемоний?..».
Он, наконец, ставит её на ноги и опускает глаза вниз, глядя на возмутительно торчащую грудь. Розовые, острые соски с небольшими ореолами смотрят в ответ. И это выше его сил.
Так нужно.
Сию минуту.
Срочно.
Склониться… Сжать руками… Пропустить между пальцев… Облизать… Втянуть в рот… Прикусить… Вырвать такой громкий стон, что ширинка сейчас лопнет.
И он к ней как раз тянется.
– Не так… - она задыхается ему в макушку. – Поверни… Сзади. Пожалу-уйста…
«Бля, Непризнанная… бля! Тыпиздецпрекрасна!».
Люцифер разворачивает её с таким остервенением, что чуть не впечатывает туловищем в шкаф. Тянет на себя её бёдра, легонько разводит своим коленом её ноги, прогибает в спине, задирает юбку к талии, заставляя сверкать задницей. Видит тонкие полоски трусов. Сглатывает – тяжело и судорожно, с отдачей в голове. И, удерживая её за грудь, быстро расстёгивает ремень.
Вики знала, что будет ограничена в движениях, но руки, упёртые в шкаф, уже трудились над собственным спасением. А спасаться было от чего. Не так уж и важно, что именно задумал победитель номинации Я-Не-Сплю-С-Непризнанными, и зачем она ему сдалась – просто унизить или оттрахать и унизить, - но одно ясно точно, секс под действием демонических чар с чуваком, которого она бы не захотела без этой его супер-способности, не должен состояться.
Под руку как на зло попадались сплошь тоненькие книжонки, не способные нанести существенных увечий. А его левая ладонь, меж тем, так чертовски хорошо касалась её сосков, гладила талию и копчик, будто была вылеплена Шепфой именно для этого.
И тут она услышала звук раскрываемой молнии.
Мозг мгновенно послал сигнал всем инстинктам «Пора!». А пальцы, как по мановению чуда, нащупали массивный кожаный переплёт многотомника. Она рванула книгу на себя и тут же бросила её за голову, не имея ни малейшей возможности целиться и рассчитывая лишь на удачу.
Что ж, удача Уокер не подвела.
– Блять! – Мужские руки исчезли с девичьего тела, занятые собственным лицом. – Ты с дуба рухнула, Непризнанная?! Мне же больно!
– Мне бы тоже было больно! – Она отскочила от Люцифера на добрые десять футов, прикрываясь кофтой. – Но непохоже, что это могло остановить тебя от того, чтобы запихнуть в меня свой пожарный шланг!
Демон, наконец, убрал ладони от своего лица. На скуле наливался синяк честной победы.
– У тебя что, сложная симптоматика недотраха?! – Он зарычал, надвигаясь на Викторию. – Ты сама со мной сосалась, как распоследняя шалава.
– Я?! – Лихорадочно схватив сумку, девушка обежала столы и орала ему это от самого выхода. – Это ты начал меня целовать!
– А ты не сопротивлялась.
– Я сопротивлялась, гандон! – Кулаки сжались в воздухе, а глаза лихорадочно искали, чем бы таким в него кинуть. – Это не возымело успеха. И тогда у меня родился план!
– Но ты хотела меня, – Люцифер застегнул ширинку, даже себе не признаваясь, каких огромных усилий это ему стоило.
– Хренасе неожиданность! Демон-искуситель хвалится тем, что заставил кого-то его захотеть, – не найдя ничего подходящего, она стащила с ноги башмак и кинула в него, но парень легко увернулся.
– Я не…
– А я умею садиться на шпагат! – Она перебила его. – Раз уж наши отношения дошли до личных заслуг, просто знай! – Второй башмак тоже просвистел мимо.
– Непризнанная, если в меня полетит ещё хоть один предмет, - глаза вспыхнули огнём, - я догоню тебя, засуну в тебя руку и выверну наизнанку. И да, тебе будет больно!
– Потешил своё эго?
– Что?! – Он снова гневно и возбуждённо ощупывал своё лицо.
– А для чего ещё тебе с помощью чар соблазнять девицу, которая тебе даром не сдалась? Только самоутвердиться за мой счёт. Поснимал видео с жопой и решил оприходовать эту жопу за компанию?
Люцифер опешил, приоткрыв от удивления рот и резко его захлопнул:
– Знаешь, твоя мамаша добилась успехов, потому что оказалась умной и хитрой. – В голосе появилась привычная холодность. – Но, глядя на тебя, я с уверенностью могу сказать, ты – в отца.
И не дожидаясь очередного кривого броска, он развернулся, распахнул окно и вылетел прочь. Лишь на полу сиротливо остался валяться фолиант «Серафим моего сердца. Полное собрание сочинений».
***
Последний день перед балом оказался заключительным для семестра. И студенты уже предвкушали как сам праздник, так и ноябрьские каникулы.
Но Мими – дочь Мамона пока предвкушала лишь Мисселину, которая через пару минут поимеет весь поток на Истории Царства Небесного.
В старинной аудитории было много народу, включая старшие курсы: экзамен был общим. Собственно, сдавать основные положения Хартии Повиновения школьников заставляли каждый год осенью и весной, для профилактики.
Увидев пару свободных столов, демоница поспешила туда, плюхаясь за одну из парт и кидая сумку на соседнюю.
– Как дела, малышка Мими? Как папа? – Протянул знакомый голос за спиной.
Обернувшись, она увидела Люцифера – как всегда по-царски расположившегося в окружении свиты. И сразу стало понятно, почему несколько столов перед ним никто не рискнул застолбить.
– Приветствую, ваше адейшее Высочество. – Она отвесила шутовской поклон, вызывая улыбку собеседника. – Всё хорошо. Передавал привет и бутылку коллекционного Глифта. А твой?
– Сгорает на работе. – Он пожал плечами и перевёл взгляд на конспект, как бы сообщая, что разговор закончен.
Мими скрипнула зубами, но тут же отвлеклась, вскочила и махнула рукой:
– Сюда!
Заметив подругу, Уокер рванула в нужную сторону. Ночка выдалась как в лучшие годы в Принстоне: почти до четырёх утра она зубрила Историю до оскомины, пока имена архангелов и адмиронов не слились в одно огромное непроизносимое слово, и, само собой, еле встала.
Пришлось нацепить первую подвернувшуюся юбку, завязать невыглаженную рубашку и мчать на всех парах, чтобы не опоздать.
– Не приходила ещё? – Она села и принялась выкладывать на стол свитки.
– Неа. – Мими явно нервничала. – Уокер, ты хоть что-нибудь помнишь? – И продолжила, не дожидаясь ответа. – С этой Историей вечные проблемы. Я просто не могу заучить долбанные даты!
– Эй! – Блондинка перегнулась в бок, через проход, царапая ногтями ладошку соседки по комнате. – Если ты не будешь помнить каких-нибудь дат и имён, просто начинай перечислять имена своих бывших и даты их рождения. – В ответ демоница ухмыльнулась и сжала её руку, говоря этим жестом «Спасибо».
– А вот тогда мы и к утру не закончим.
Не улыбался только Люцифер, сидящий на следующем ряду.
Почти две недели, наполненных зачётами, экзаменами и подготовкой к ноябрьскому Чемпионату, он не видел белобрысые патлы на своём горизонте. И не видел бы ещё столько же, умноженное на десять миллионов лет, но отрицать наличие Непризнанной прямо сейчас было бы сложно даже опытному философу-нигилисту.