30 (1/2)

Ири искренне надеялся, что при общении с Грандином сможет руководствоваться здравым смыслом, а не эмоциями, но, к сожалению, временами в это верилось с трудом.

Желание досадить Мистралю и сделать ему назло расцвело в юноше удивительно сильно, и Ири Ар оказался не в состоянии обуздать этот порыв.

Обида и боль, пустив корни, переросли в глубокое чувство отвращения, похожее на тёмный махровый цветок.

Ири не мог сказать, что ненавидит Мистраля абсолютно.

В клубке негативных эмоций, скопившихся в адрес бывшего любовника, не представлялось возможным разобраться, но ненависть к Грандину оказалась единственным щитом, за которым Ар мог укрыться от боли и самого себя.

*******

Официальное назначение должно было состояться сразу же после выпуска, и Ири, приняв, наконец, решение, неожиданно для себя расслабился, и даже повеселел, начиная оживать и становясь прежним собой, или тем подобием прежнего, что без труда могло обмануть публику.

Очевидно, собственные тревоги носили мифический характер боязни не справиться, ибо в ином случае разумных причин для отказа от возможности сделать блестящую карьеру в столь юном возрасте просто не существовало. Без сомнения, получив известия о назначении, отец сможет законно гордиться своим сыном, радуясь и благословляя подобное удачное стечение обстоятельств.

Когда-то подданный Артемии герен Ар прибыл в качестве посла и дипломата в чужую страну, женился, обзавёлся семьёй и остался навсегда, ревностно служа чужому двору, сохранив высочайший титул и положение, что впрочем, нисколько не омрачало его репутации. Ибо есть люди... незаменимые и очень удобные во всех отношениях, способные предоставлять сведения, заниматься налаживанием связей. Официальная версия выглядела именно так, а чем отец занимался на самом деле, оставалось гадать, в принципе имея возможность догадаться.

Ири нечасто видел родителя, практически постоянно живущего при Инварийском дворе, а сейчас, прибыв на родину, и вовсе потерял возможность контактировать с ним, обмениваясь письмами.

Назначение Ара на пост сразу же после выпуска считалось секретом, разглашать который Лан не собирался, боясь недоброжелателей и возможных каверз. Неофициальные версии, конечно, могли быть любыми, но Ири не подливал масло в огонь чужих домыслов и догадок. Окончательно с его назначением не было решено, даже если назначение представлялось всего лишь формальностью.

Поэтому даже в письмах отцу Ири не мог сообщить, о том, сколь головокружительный успех, с точки зрения продвижения по социальной лестнице, его ожидал. Древний именитый род и позиции герена принесли бы ему значимую должность при дворе в будущем, но то, что молодой человек приобретал сейчас, ставило его на голову выше множества придворных фаворитов, кусающих локти от зависти.

Король частенько любил именовать себя головой, отпуская шутки по поводу королевы и родни, сидящей на монаршей шее, но своими руками он именовал министров. И если сам король намекал на подобное, стоило ли сомневаться, кому принадлежали бразды власти и кто принимал основные решения? Через благосклонность министров кормился весь двор, разделённый на партии сторонников Рандо и Лана, а также мелкая хартия всевозможных влиятельных дармоедов. Порой смешно и забавно было осознавать, какими важными полномочиями обладает шут или постельничий короля, имеющий возможность замолвить словечко, и как унижались и лебезили перед слугами влиятельные персоны, желающие получить выгоду по своему делу.

Это весьма болезненно задевало Лана, с иронией говорящего о том, что судьба страны подчас зависит от прихоти пажа. В отличие от Рандо, умеющего использовать мелкую сошку, пекущийся о благе народа демократичный Лан до сошки не снисходил, считая подобное ниже своего достоинства. И проигрывал именно по этой причине.

Всё это Ири только предстояло постичь в процессе ознакомления, наблюдая и делая собственные выводы. А сейчас, совершая выходы в свет, Ар блистал на великосветском приёме, организованном в его честь, скромно принимая сыпавшиеся на него поздравления от пытающихся засветиться перед ним людей, и старался не замечать того, что отныне не принадлежит себе.

Желая обрести свободу от чувств к Мистралю, Ар совершил распространённую ошибку, с головой бросившись в первый попавшийся омут, способный принести забвение. Но, говорят, клин не стоит вышибать клином, и, пытаясь бездумно спастись из огня, можно угодить в полымя – оплошность, которой никогда не позволял себе ранее Грандин Мистраль, "заблуждение утратить разум и бездумно пойти на поводу чувств". Что ж, они совершили эту глупость одновременно.

Патовая ситуация, цепочка случайных причин и следствий, маленький камешек, полетевший с горы, чтобы превратиться в огромный ком... Случайная фраза, неосторожное слово... Чудовищная нелепость, которую невозможно отменить, но возможно было исправить, вот только слишком горды и упрямы оказались оба, не желая уступать, признавать собственную неправоту, не желая понимать, принимать и верить...

В тот, первый день их встречи, они были отравлены друг другом задолго до того, как успели по-настоящему осознать, к чему приведёт этот медленно действующий яд предубеждения.

Ири оттолкнул Мистраля, сочтя высокомерным, меркантильным ублюдком, а Мистраль так и не смог этого простить...

Говорят, первое впечатление часто бывает обманчивым, но именно оно подсознательно сохраняется на долгие годы, заставляя людей выискивать скрытые подводные камни и причины, там, где их изначально не было и попросту не могло бы быть.

*******- В конце концов, - размышлял Ири, украдкой разглядывая в зеркале своё великолепное отражение, мерцающее в свете многочисленных свечей, на которые не поскупился Лан, обустраивая торжество, - из меня получится и не самый худший министр.

В свете прошедших недель и немного утихшей боли, справиться с нападками Мистраля более не казалось ему сложным. А советы и помощь Лана помогут избежать возможных ошибок на первых порах.

К тому же, ставки Ара оказались не такими уж и безнадёжными, как он и Лан опасались вначале. Король лично знал отца Ири и прекрасно характеризовал его. Не приходилось удивляться, что сын также оказался достойным, сумев произвести самое приятное впечатление.

Его Величество всячески одобрял выбор Лана, о чём во всеуслышание заявил на балу, заметив, что идея существования двух кабинетов не кажется ему плохой по той причине, что одна голова – хорошо, а две – всё же лучше. И мнения по одному и тому же вопросу должны быть различными, дабы он, истинный монарх, пекущийся о благе страны, мог по крупицам выбрать из возможных плевел зёрна истины.

Королю рукоплескали, непрерывно мешая лесть и комплименты его блестящему ораторскому искусству, и Его Величество находился в приподнятом настроении, позволяя себе проявлять благосклонность и непрерывно шутить, вызывая взрывы смеха, задавая атмосферу празднику, которую можно было бы назвать непринуждённым весельем, если бы она не была столь лицемерно натянута.

К тайному облегчению Ири (в чём юноша, разумеется, не пожелал бы себе признаться), Мистраль не соизволил явиться на приём.

Зато на празднестве присутствовал Рандо, сохраняющий вежливую приветливость, и сердечно поздравивший Ири с таким видом, словно действительно рад. Поравнявшись с юношей, когда он остался один, Рандо небрежно осведомился о его самочувствии и высказал Ару пожелание заботиться о своём здоровье, да и вообще беречь себя. Было бы обидно потерять столь прекрасного молодого человека из-за того, что он относится к себе с небрежением.

Ири вскинул на министра спокойные синие глаза, и тот на мгновение смутился, внезапно осознав, что этот хрупкий светловолосый мальчик удивительно импонирует своей поразительной манерой держаться. Но тут же загнал эту мысль обратно. Этот юноша, без сомнения, обладал властью над людьми, и поэтому он был опасен. Рандо на своём веку повидал немало человеческого материала, чтобы безошибочно определить, что за этой мягкостью таится сталь, за внешней открытостью прячется пытливый ум, а приветливая доброжелательность способна настоять на своём и сделать гораздо больше откровенного напора и давления. Ар напоминал воду, способную протечь через любое препятствие, сломать плотину и превратиться в наводнение. Воду, способную пропустить любую атаку сквозь себя и попросту не заметить её, неумолимо сомкнувшись за спиной пролетевшего через это кажущееся несопротивление. И рядом с этим безобидным мальчиком ледяной и несгибаемый Мистраль внезапно показался слоном, неспособным противостоять молниеносным интригам будущего ферзя. Страшно представить, что произойдёт, если однажды Ар осознает данную ему власть и собственную силу прирождённого мастера, способного манипулировать чужими слабостями. Для того, чтобы человек изменил себе и собственным убеждениям, перестроил оценку моральных, нравственных норм, требуется совершенно немного, и несомненно, что этот неиспорченный мальчик рано или поздно утратит свою природную наивность, пойдёт на поводу зрелого разума, а не пылких эмоций, и когда это случится, Рандо поставит два к одному против племянника. Ири Ар пока не представлялся опасным и грозным противником, но несомненным казалось то, что в будущем он вполне мог им стать. Если только у него будет будущее.

Всего лишь несколько слов двусмысленной беседы, и вот Рандо уже вежливо раскланялся, чётко определившись для себя не оставлять мальчишку в живых. Но, уже собираясь уходить, всё же поддался секундному порыву, той мимолётной симпатии, которую пробудил в нём этот светлый чистый взгляд, сообщив быстро, как если бы отрезал ножом:

- Юноша, пока не поздно, мой Вам совет: проявите здравомыслие и бегите, уезжайте домой – это Ваш единственный шанс. Вы ведь попросту не понимаете, что Вас здесь скоро съедят. Как пирог, который осталось только засунуть в печь. Всего доброго.Глава 36Этот странный разговор, откровенно похожий на угрозу, вызвал в душе Ири неприятный осадок, дав пищу новой волне сомнений, тяжёлых предчувствий и тревог, которыми не с кем было поделиться.

К счастью, в довольно скором времени все необходимые условности оказались соблюдены, и Лан счёл возможным вернуть преемника в стены Академии, пожелав ему успешной учёбы и пообещав, при возможности, навещать таким тоном, что стало понятно, что вряд ли он сможет это делать до выпуска.

Неудивительно, что домой Ири возвращался в самом скверном расположении духа.

С его назначением в итоге не было ничего решено по неизвестной причине, и скорее всего здесь не обошлось без происков Рандо. Король покинул праздник, не объясняя причин, так и не подписав бумаги.

В отличие от откровенно негодующего патрона, Ири не мог сказать, что его сильно огорчил этот факт, не то чтобы оставляющий время для размышления, скорее оттягивающий неизбежное.

К тому же Лан проявлял тревогу не только по этому поводу, начиная вести себя всё более и более странно, выказывая предусмотрительное беспокойство там, где, по мнению Ири, не существовало никаких веских причин. Похоже, министр Лан, всерьёз опасался за его жизнь. Для сопровождения юноши в Академию Ландо приказал выделить целый отряд конных гвардейцев под видом того, что Ар – слишком значимая персона, чтобы путешествовать без сопроводительного кортежа. Это заставляло Ири задуматься о том, куда он, собственно, влез и чем это может обернуться впоследствии.

*******

Въезжая в город, Ири с трудом сумел убедить приставленного отвечать за безопасность лейтенанта, что с ним всё будет в порядке.

Представив, какой переполох могло вызвать его появление в подобном окружении, словно он находится под арестом, юноша скривился, дав себе клятву на будущее выбить себе право на свободное передвижение в качестве одного из непременных условий соглашения.

Алес и Иль, с трудом сумев отвоевать Ара у толпы соскучившихся друзей, встречали юношу с распростёртыми объятиями, по очереди сдавив так, что Ири всерьёз обеспокоился за сохранность позвоночника. Провожая его по коридору и помогая донести багаж до комнаты, друзья болтали без умолку, расспрашивая Ири о поездке и щедро делясь последними новостями, стараясь за шутками и разговорами скрыть неловкость и странную недосказанность. Как если бы знали нечто, о чём не пожелали распространяться.

Причину умалчивания Ар выявил на следующий день.

Войдя в класс, он увидел Грандина Мистраля, невозмутимо сидящего на своём обычном месте, бесстрастно читающего книгу.

Ледяной принц поднял голову и чуть заметно усмехнулся, встретившись глазами с Ири, как если бы безжалостно отрезал ножом победного превосходства последний тоненький обрывок нити, что ещё могла бы связывать их до этой, расставляющей всё на свои места, секунды.

Юноша побледнел, ощущая резкую нехватку воздуха и слабость в ногах, внезапно отказавшихся подчиняться.

Мистраль выглядел как никогда великолепно, являя собой образец самого цветущего вида, и понимая, насколько жалко он выглядит на этом фоне, Ири сумел взять себя в руки. Почти мгновенно. Не позволяя окружающим увидеть свою слабость. Но Грандин увидел. И это знание оказалось хуже пощёчины, отрезвляющей, моментально приводящей в чувство, заставляющей опомниться и с гордым независимым видом проследовать на своё место.

Глаза Мистраля прожигали насквозь равнодушием, чёрным льдом, безразличием... затаённой злорадной насмешкой.

И боль вернулась с новой силой. Ледяной иглой, спицей, вонзившейся в сердце, чтобы разлиться по позвоночнику и сковать тело прочным всеубивающим панцирем оцепенения, замораживающего мысли, разум, чувства... Можно ли онеметь от боли? Когда нет слов – они желают сорваться с губ, но застревают в горле комом, и вокруг разливается смертельная серая муть отчаяния, когда хочется протолкнуть, но невозможно... И только в глазах заново рушится вселенная, казалось, ещё недавно собранная, починенная, и вот снова рассыпается осколками ненадёжного хрусталя.

Но если отвернуться и безразлично смотреть в окно, заставив себя видеть солнце через туман слёз – это можно пережить. Не подать виду, не показать слабость, спрятанную за застывшей маской, в которую превращается собственное лицо.

Оказывается, что ничего не зажило, не заросло, не исцелилось. Память хлынула со всех сторон, оглушила собой.

Равнодушное молчание, корзина с шампанским на столе.

В висках стучит невидимый молоток пульса шепчущий: ...Это не может быть правдой! Неужели эта случившаяся мерзость... Неужели это ты... Мистраль?!Реальность накатывает волной.

Шепотками в классе, солнечным лучом, скользящим по парте, тяжёлыми шторами на окнах, широкой доской для письма, запахом деревянных стенных панелей и меловой пыли, резкими духами Ильрана, уткнувшегося носом в тетрадь, прямой фигурой Мистраля, который даже не считает нужным посмотреть в его сторону...

Зачем? И, правда, зачем? Имеет ли это смысл? Он же получил всё, что хотел. А если бы и попытался...

Боль вернулась с новой силой.

За всё это время она так никуда не ушла. Просто свернулась гадючьим клубком, ожидая подходящего часа, чтобы снова поднять свою болезненно жалящую голову, ударить в самую незащищённую часть души.

Наверное, Ар бы очень удивился, узнав, что точно такие же чувства испытывает сейчас и Мистраль, раздираемый противоречивыми чувствами вины, любви и ненависти к Ири.

Ненавистью за отказ верить ему, в него…

Любимые глаза, взирающие с содроганием и омерзением. Нет, Грандин не заслужил этого. Он не заслужил ТАКОГО отношения. Не так. Не за это...

Какой смысл оправдываться перед тем, кто оказался немилосердным палачом, зачитав Мистралю приговор, навесив на него ярлык, отмерив вину за несовершённое преступление, чтобы ухватившись за предоставленный шанс, заклеймить позором, за то, что он никогда не совершал и не совершил бы... Но слишком очевидной для Ири оказалась его вина.

"Мистраль - подонок", - вот она истина твоей настоящей любви, малыш. Признание, которое я каждый день читаю в твоих глазах... "Мистраль – предатель…" Понимаешь ли ты, как жестоко с твоей стороны раздавить меня этим, не оставляя шанса на то, чтобы оправдаться? Оправдаться за то, чего не совершал?.. Ты чудовище, Ири, чудовище... Я ненавижу тебя. Лживый, лицемерный ублюдок, ложный пророк, обманувший собой весь мир. Фальшивый солнечный мальчик... Грош цена твоей вере... Бутылка шампанского. Будь ты проклят, Ири Ар! Иллюзия, пустышка, которую я полюбил, чтобы понять, что полюбил то, чего никогда даже не существовало.

Ненавижу тебя, Ири Ар! Ты и в страшном сне не сможешь представить, как же сильно я тебя ненавижу теперь. Никогда не прощу тебя, Ар! Я никогда тебя не прощу. За ЭТО.Глава 37А со стороны всё выглядело так, словно, пережив внезапную любовную одержимость своих принцев, Академия вернулась к прежнему привычному существованию, усугублённому абсурдом в несколько раз.

Мистраль изводил Ири Ара... Ири Ар ненавидел Мистраля, дерзко и нахально огрызаясь в ответ на его нападки, впервые не стесняясь переходить к откровенному хамству, когда оба, забывая о сдержанности, балансировали на грани неприкрытых оскорблений.

Их обоюдная ненависть и презрение друг к другу рвали воздух в клочья, накаляя до такого предела, что выносить это казалось практически невозможным. Как если бы чужая ярость была способна обжигать и хлестать ударами, направленными друг на друга. В эти секунды невидимые щупальца задевали всех очутившихся поблизости, отравляя атмосферу, лишая возможности нормально дышать, потому что находиться рядом с ними становилось удивительно противно и мерзко, понимая, до чего они способны опуститься, до какой человеческой помойки оказались способны дойти, пытаясь причинить противнику как можно больше боли.

Неспособные остановиться и увидеть себя со стороны, понять, как убого воспринимается подобное противостояние.

Но репутация скандальных хамов, по шкале которой соперники отныне стремительно зарабатывали очки, до поры до времени сглаживалась сочувствием окружающих. Ибо каждый знакомый, сталкивающийся с чудовищным геноцидом характеров, с неприятным содроганием отмечал, что от прежнего надменного и ледяного Мистраля осталась оболочка, болезненная подтаявшая снежинка, безрассудно налетающая на погасший уголёк человека, некогда являвшегося Ири Аром.

Каждая их встреча, каждое противостояние, неумолимо и обречённо вело обоих к гибели. Уничтожая друг друга, они разрушали сами себя, ибо рана нанесённая врагу, неизменно оставляла отметину в собственной душе, в самом понимании, что она была нанесена тому, кого желал любить, но... оказалось невозможно стереть и простить плевок в лицо.И испытывая боль, они снова и снова бросались навстречу новой боли, отдаваясь ей с мазохистским самозабвением, не в силах преодолеть неумолимое притяжение, испытывая почти физическую потребность в контакте, наносили друг другу безжалостные моральные раны.

Безумцы, ослепшие от чувства, для которого отныне не существовало определения. Поставившие ненависть во главу невидимого признания, потому что безразличия... безразличия они бы попросту не пережили. Каждый из них, многократно и во всеуслышание заявляя о своём равнодушии, не мог принять даже мысли о нём...

Мистраль цеплялся к Ири, Ири цеплялся к Мистралю. В этом запутанном клубке было нереально найти правых и виноватых.

******

И вот теперь, всего лишь за несколько недель, до выпускного вечера мессир Бренеж не находил себе места, пребывая в весьма подавленном и скверном расположении духа.

Впервые в жизни он совершенно не представлял, что предпринять в сложившейся ситуации. Более того, не представлял возможным поделиться собственными сомнениями ни с кем из появляющихся в Академии министров, попросту не зная, имеет ли смысл заводить подобный разговор. А если и имеет смысл, впервые ректор не понимал и боялся масштаба последствий подобной собственной неосторожной откровенности.

Попытка сблизить юношей, назначив им совместные занятия по флористике в оранжерее – мера, известная своим расслабляющим действием, и способствующая успокоению – привела к тому, что между противниками вспыхнула ещё большая ненависть и неприязнь, один раз дошедшая до кулачной драки. Оседлав Ара на глазах нескольких свидетелей, Мистраль с яростью впечатывал кулаки в искажённое ненавистью лицо, пытаясь вытрясти из противника душу. Но даже тогда поверженный Ар не перестал хохотать, выкрикивая оскорбления, больные, ранящие, похожие на укусы осы, великолепно знающей, куда и как жалить, какие болевые точки задевать.

А всё началось с совершенной нелепицы: Ири споткнулся о чью-то ногу, Грандин зачем-то поспешил поднять его, обняв неосторожно, и дальше началось светопреставление. Ар взорвался, обложив его площадной бранью, и, не удовлетворившись, запустил в голову цветочным горшком. Мистраль ответил кулаком, и началась драка, когда сцепившись, противники просто покатились по земле, умудрившись рухнуть в фонтан, куда Мистраль запихал Ара в надежде успокоить, и в итоге чуть не утопив. К оправданию Грандина следовало сказать, что он всеми силами пытался унять конфликт и остановить чужое безумие, но Ири, полностью утратив рассудок, наскакивал на него раз за разом, совершенно не думая о том, что он слабее, ибо ярость удесятерила его силы. В итоге, доведя Мистраля до ответного исступления, он нарвался на то, что Грандин его действительно чуть не убил.

Разнять дерущихся и скрыть последствия случившегося удалось с огромным трудом под угрозой безоговорочного отчисления, если информация просочится наружу.

Впервые утратив благодушие, мессир орал на обоих студентов, брызгая слюной, грозя карами, последствиями и обещая донести случившееся до сведения патронов. Пытаясь воззвать к рассудку и объяснить, что подобное отношение не просто недопустимо – чудовищно, и он ляжет костьми, но при малейшем повторении даже намёка на подобный инцидент, сделает всё возможное, чтобы разрушить карьеру и репутацию обоих.

Угроза подействовала в той мере, что по выходу из лазарета у них хватило ума суметь сдерживать себя в присутствии посторонних, и хотя это никак не могло разрядить атмосферы царившего напряжения, тем не менее, создало видимость хрупкого шаткого мира, позволившего студентам и преподавателям выдохнуть на некоторое время.

Понять причины случившегося и докопаться до истины директор не мог. Студиозы, словно сговорившись, как один "набрали в рот воды", а неясные слухи по этому поводу носили откровенно мифический характер, абсолютно не связываясь с личностями Мистраля или Ири Ара. Грандин, поспоривший на тело своего любовника? – Ересь несусветная, настолько невозможная, что Бренеж даже не пытался коснуться этой темы, считая её полностью абсурдной.

Попытки переговорить лично потерпели крах. Мистраль обладал слишком огромным влиянием, чтобы директор имел возможность воздействовать или даже надавить на эту одиозную личность.

Даже откровенное убийство Андреаса Реама, потрясшее Академию, и последующая кровавая разборка у моста, когда один за другим Мистраль вызвал на дуэль семь человек и расправился с каждым, оставив, впрочем, в живых, сошли ему с рук за недостаточной доказанностью степени вины. Одного слова Грандина, сообщившего, что у него имелись веские причины для подобного поступка и он защищал свою честь и репутацию, оказалось достаточно, чтобы дело было закрыто, а безутешные родственники, требующие возмездия и расправы, отправились восвояси, подавившись щедрой компенсацией.

Никто из раненных студиозов не подал жалобы. Никто. Всеобщий заговор молчания. Неслыханно.

Времена и нравы не выбирают. Вот и Бренежу со всей его душевной порядочностью не повезло. Дуэли всегда казались ему бессмысленным и жестоким убийством, но дворяне, защищающие свою честь и дырявящие друг друга по поводу и без, очевидно считали иначе. К счастью, сумасшедшая выходка Мистраля не сошла ему совсем уж с рук, и король, всерьёз обеспокоившись статистикой стремительного самоуничтожения, так сказать, цвета нации, ввёл закон о запрете на поединки.

Но прежде чем этот закон начнёт соблюдаться, пройдёт немало времени и будет произведено множество арестов, пока до горячих голов не дойдёт серьёзность последствий подобного нарушения. Пока речь шла всего лишь о заключении под стражу, но Его Величество, понимая малоэффективность подобной меры, всерьёз задумался о том, а не пора ли отправить на виселицу парочку шальных нарушителей. Виселица – самый унизительный для дворянина вид казни, применимый для воров и бродяг, - смогла бы воздействовать на сознание гораздо эффективнее тюрьмы и эшафота.

Правда, к Грандину Мистралю или Ири Ару подобное вряд ли относилось и было бы применимо – не той величины оказались фигуры.

Именно по этой причине никто не мешает им поубивать друг друга. Но если это случится, первой полетит голова мессира Бренежа, допустившего подобное. А как не допустить, когда оба совершенно забыли о подобающем поведении и не желают слушать никаких увещеваний и откровенных приказов? И если Ири Ар рад пойти навстречу, уважая авторитет директора, да и вообще демонстрируя порядочность во всех отношениях, то для Мистраля Бренеж казался не указом. Оставалось только молиться на скорейший приезд одного из патронов, в присутствии которых на Академию снисходили мир и благодать, и противники умудрялись демонстративно не замечать друг друга в течение некоторого времени. Но стоило воротам захлопнуться, как в воздухе словно звучала неслышимая команда: "Фас!"

И эти две взаимоисключающих личности встанут во главе страны? Немыслимо. Невероятно. Невозможно. Стоит им занять ключевые посты, и, в отсутствие любого контроля со стороны, случится катастрофа. Ослеплённые своей войной, они так свято ненавидели друг друга, что готовы были даже страну представить всего лишь полем битвы для сведения собственных счётов.

Нет, Бренеж не мог этого принять спокойно, но и сделать он ничего не мог. Никакие словесные аргументы не помогали, и всё что оставалось директору, - с отчаянием наблюдать за происходящим, дозревая до мысли о том, что, очевидно, пришла пора рассказать об этом королю, состряпав анонимный донос.

Увы, на большее у мессира Бренежа попросту не хватило духа. Точнее, у него хватало благоразумия предупредить, а не становиться источником плохих новостей, но косвенно аккуратно подтвердить возможную проверку по факту. Собственно, создавать условия бы не пришлось: любоваться спектаклями в исполнении славной пары Академия могла ежедневно, и хорошо, если не ежевечерне, ибо Мистраль настолько прочно обосновался в общежитии, что выгнать его оттуда не представлялось возможным. Поскандалить с Аром перед сном вместо пожелания доброй ночи стало для него почти традицией.

Выносить издевательство над нервами оказывалось решительно сложно. При появлении парочки студиозы попросту разбегались по углам, ретируясь во все стороны со скоростью тараканов. Один из ящиков стола Бренежа был под завязку забит доносами и просьбами унять произвол.Но если бы всё было так просто! В Академии царила нездоровая атмосфера, учителя жаловались наперебой, но директор оказался совершенно бессилен. Его авторитет не имел никакого реального могущества против денег, власти и связей своих учеников, способных, при желании, запросто сместить его с занимаемой должности. И оставалось молиться, чтобы никому из них не приходило в голову осуществить нечто подобное. Но отмахиваясь от директора, как от назойливой мухи, они ставили его в весьма унизительное положение, что не могло не сказаться на настроении и самочувствии последнего. В последнее время мессир Бренеж свирепствовал, отрываясь на тех, с кем мог себе это позволить. Можно было лишь, смирившись, бессильно наблюдать за происходящим.

Самое поразительное – за эти несколько недель, показавшиеся всем вечностью, умудрившись докатиться даже до унизительнейшей кулачной драки, тем не менее, ни один из них не взялся за шпагу. Словно интуитивно понимая, чем закончится дуэль.

В пылу ярости Ири ни разу не швырнул в Мистраля перчатку, предпочитая упражняться на цветочных горшках, очевидно. А Мистраль, доводя противника до бешенства ядовитой язвительностью, неожиданно резко смолкал, разворачивался и уходил, сознавая ту грань, после которой они не смогут остановиться.

Если говорить начистоту, вся Академия с ужасом ждала именно этого дня – дня обоюдного смертоубийства. Ни у кого не вызывало ни малейшего сомнения: рано или поздно случится дуэль, и о последствиях исхода этого поединка оставалось только гадать.

Но вот что было странно: сталкиваясь при свидетелях, как если бы посторонние подпитывали их вспышки, противники никогда не пересекались в их отсутствие. Стараясь игнорировать и не замечать, если это случалось... Возможно, посторонние оказывались единственным сдерживающим фактором, не дающим им потерять голову...А может, дело было в ином...

Они боялись этих встреч, слишком мучительных в такие моменты. Моменты, когда каждый оставался наедине с самим собой, с другим и с собственными терзающими призраками.

Мистраль тщетно пытался найти выход, нападая на Ири, преследуя, ненавидя, продолжал пытаться раз за разом... найти выход.

Держась за маленький светлый островок памяти внутри себя, а может, просто пытаясь оправдаться.

Мистраль действительно пытался, изо всех сил. Но в ответ получал издёвки, насмешки и брезгливые плевки в пол в те счастливые моменты или несчастливые случайности, когда Ири не избегал и не удирал от него...

Учителям казалось, что они оба хороши, но Мистраль прекрасно понимал, кто из них двоих является провокатором. И забыв гордость, забыв чувство собственного достоинства, шёл на унижение, раз за разом, пытаясь достучаться, докричаться, быть услышанным, через ярость, через ненависть, через гнев. Надеясь, что рано или поздно чужое безумие прекратится, закончится, не в силах длиться вечно, и ярость исчерпает себя... Рано или поздно.

Но ненависть порождала новую ненависть, гнев сталкивался с гневом, а попытки поговорить... Нет, Ири не желал больше с ним разговаривать – это было тяжелее всего. Стена. Огромная бетонная плита, на том месте, где когда-то для него существовала дверь. Теперь даже вход, даже намёк на вход оказался закрыт. Его попросту не существовало.

Это было больнее всего – понимать, что стоит ему отпустить, смириться и... для Ири Ара он перестанет существовать. Уже не существует. Но признать это невозможно. Мистраль не собирался сдаваться и принимать поражение. Не от него. Не в этот раз. Ты сдохнешь, Ар, или... что "или"? Вернёшься ко мне? Ответа на этот вопрос не находилось. Слишком мучительно его оказалось искать.Глава 38Ненавижу тебя... Ненавижу тебя, Ири Ар! Как же сильно я ненавижу тебя!

Каждый день, каждую свободную минуту Мистраль повторял эти слова, как молитву, как заклинание, ради того, чтобы продержаться, ради того, чтобы не быть сломленным, не проиграть... Не проиграть этому мерзкому ублюдку, этой маленький развратной шлюхе, которую он ненавидел... и желал. Продолжал желать так отчаянно, что сводило скулы. Он не мог погасить это пламя внутри себя. И это пламя, даже не пламя – пожар разжёг в нём Ири Ар, подарив то, что оказалось невозможно забыть, отказаться, понимая, что никогда и ни с кем больше не будет так. Сладко, почти до агонии, близко до боли, счастливо, остро, до слёз. Сумасшедшее, нереальное притяжение. Не отпустить, не остановиться, только выпивать губами до бесконечности, раствориться в нём, вжать в себя, не отпускать...Что же ты сделал с нами, Ири? Зачем разрушил это?

Воспоминания о проведённых вместе ночах превратились в наваждение. Он жаждал его, мечтал, отдаваясь миру фантазий. И каждый день, просыпаясь и засыпая, повторял лишь одно:

Ненавижу тебя, Ири Ар...

Точно так же, как Ири Ар, открывая глаза, видел перед собой загадочный, мерзко ухмыляющийся лик Мистраля, и плакал и, глотая слёзы, повторял вновь и вновь, исступлённо избивая подушку кулаками:

Ненавижу тебя, Мистраль! Ненавижу... тебя… за всё.

И лишь во снах, там, где не было обыденной суровой реальности... они искали друг друга.

Спотыкаясь, обдирая ноги, сбивая ступни в кровь, встречались на обледеневшем снегу равнины зыбкой надежды, изрезанной шипами отчаяния и боли. Бежали навстречу, рвались, неистово выкрикивая имя своей любви... встречались лишь на краткий миг, соприкасаясь пальцами, сплетались в тесном объятии не в силах разжать руки, умоляя безмолвно, и просыпались с бешено бьющимися сердцами...

Умирая душой, агонизируя каждую секунду от невозможности быть вместе... Невозможности принять это жуткое "никогда".

И повторяли хриплое, заученное в окружающую их пустоту:

- Ненавижу тебя, Грандин Мистраль!

- Ненавижу тебя, Ири Ар!ГлаваМистраль брёл по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Словно пьяный или слепой, спотыкаясь и временами откровенно натыкаясь на стены и столбы.

Ледяной город, ледяной мир... ледяная равнина, на противоположном краю которой, где-то там, в безысходности осознания стоял Ири Ар...

А в небе светило солнышко и гомонили птицы, танцевала голубеющей высью весна. Деревья утопали в яблоневом и вишнёвом цвету, а упоительный аромат рано распустившегося жасмина и сирени кружил голову.

Люди смеялись и пели, готовились к празднованию прихода лета.

В его же мире было жутко и черно. Настолько черно, что он уже привык к этой черноте, почти не замечая её, как человек, долго находившийся в сумерках, способен ориентироваться в потёмках, лучше, чем днём.

Сумерки пришли, навевая вечернюю прохладу. Мистраль не заметил наступления темноты. Как он мог заметить её, если она постоянно, каждый день, каждую секунду жила в его душе? Болезненная чёрная темнота.

А потом... что-то толкнуло его изнутри. И он замер, внезапно осознав, что там, на противоположном краю улицы, так же неестественно замерев и распахнув глаза, стоит Ири Ар.

******

- Шаг!!!.. Всего лишь шаг!!!!.. Как трудно его сделать. Шаг!!!.. Иди же, Мистраль, иди, демоны тебя раздери!

- Заставь себя двигаться, Ири Ар!!.. Заставь себя... Шаг!!.. Ещё один шаг...

- Иди!!! Иди же, чёрт бы тебя побрал, Мистраль! Не дай этому ублюдку понять, что с тобой происходит. Не дай ему снова посмеяться над тобой. Иди, Мистраль. Не стой столбом. Заставь себя двигаться!Шаг... Шаг...

Нужно сделать его и не свернуть, не уйти с дороги, а именно пройти мимо с гордым независимым видом полнейшего безразличия на лице, потому что первый, кто свернёт, сдастся, дрогнет, окажется проигравшим...

Шаг... Шаг, почти бессознательный, тяжёлый, лишённый всяких мыслей, ведь все усилия сейчас направлены на то, чтобы не упасть, сосредоточены в ногах, заставляя их подниматься и опускаться, раз за разом.

Шаг. Шаг. ШАГ!Деревянные механические солдатики. Сломанные, разбитые кукольные сердечки.

- Шаг... Ещё шаг. Иди, Ири Ар!

- Шаг. Не позволяй ему понять, Мистраль. Не дай ему увидеть себя сломленным.

И агония... Кровавая кричащая агония, состоящая из одной только боли и бешеного барабанного стука в ушах, когда они соединились на секунду, почти соприкоснувшись,НЕ КИВНУВ.

ПРОИГНОРИРОВАВ...

Расстояние в три метра, рвущее нити души, выдирающее куски по живому... с мясом...

Пройти... Пройти мимо ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА и идти, не оборачиваясь, с каменной напряжённой спиной. Чтобы в конце почти сорваться на бег, стремясь оказаться как можно дальше, чтобы там, в грязном заплёванном переулке, позволить себе издать

Исступлённый крик

Судорожное рыдание

Стон

Всхлип

И заплакать, прислонившись спиной к стене

Упасть на колени

Рвать на себе волосы

И кричать безмолвно, немо, исступлённо... Кричать. Кричать от боли... ИМЯ СВОЕЙ ЛЮБВИ

******

- Ири Ар?! - голос холодный, лишённый всяческих эмоций.

И робкое испуганное:

- Да, это я. Чем могу помочь?