11 (1/1)

Два дня Ремингтон буквально не вставал с кровати. У него не было сил, чтобы двигаться, иногда не хотелось даже дышать. Он мог лишь переворачиваться и вполуха слушать Эмерсона, который прикладывал все возможные усилия, чтобы облегчить состояние соседа. Лейт отказывался от еды и выглядел как человек, глубоко убитый горем. Только не было этого горя. Была депрессия, постепенно захватывавшая его сознание. Стоило Эмерсону отлучиться, как в сознании возникало иррациональное ощущение, что он не придет назад. Каждый раз, когда Барретт уходил из комнаты, Ремингтон пугался, что тот уже не вернется, и Лейт навсегда останется в одиночестве. Он испытывал острую привязанность к соседу. Тем вечером он словил сильную паническую атаку из-за мыслей о том, что остался один. Эмерсону нужно было всего лишь почистить зубы, поэтому, захватив полотенце, он стремительно вышел из палаты. Барретт хотел быстрее расправиться с водными процедурами, чтобы вернуться к Рему и обнимать его, стараясь отгонять прочь все навязчивые идеи об одиночестве. Но такая резкость движений сыграла злую шутку с восприятием психически больного Лейта. Ремингтон почувствовал в движениях желание скорее покинуть его. За пять минут отсутствия друга, он успел сильно загнать себя мыслями о том, какой он ужасный, и убедить в нежелании окружающий находиться рядом с ним.Эмерсон нашел его плачущим на кровати. Лейт свернулся в клубочек, подтянув колени к лицу, и рыдал, крепко сжимая пальцами края подушки. У Барретта при виде разбитого изнутри Ремингтона в груди все свело, не позволяя сделать полный вдох, но он крепче сжал зубы, не смея показывать свое состояние. Все что его сейчас волновало – Ремингтон, который продолжал заходиться в панической атаке. Они снова лежали вдвоем на одной больничной койке. Эмерсон решил никуда не уходить этой ночью. Он боялся даже на мгновение оставить Лейта одного. Ремингтон тихо сопел, расслабленно лежа у стенки. Его голова расположилась на плече соседа, рука и нога перекинуты через тело соседа. Даже во сне было заметно его депрессивное состояние. Черные волосы от долгого лежания примялись и теперь лежали на голове нечесаным гнездом. Глаза и лицо были опухшими от слез, а сам Ремингтон иногда вздрагивал. Когда такое случалось, Эмерсон тут же начинал гладить его по спине, шептать слова поддержки. Он не особо понимал, зачем делает это, – вряд ли Ремингтон слышит его, – но чувствовал, что это необходимо, поэтому забивал на какой-либо здравый смысл и делал то, что казалось нужным. Эмерсон мягко коснулся губами чужого лба, когда Лейт вновь вздрогнул во сне. Барретт накрыл их обоих одеялом, не позволяя ночной прохладе подобраться к уставшим парням. Он думал, что не уснет этой ночью, карауля сон соседа, но через какое-то время провалился в дрему. Утром следующего дня, благодаря стараниям и уговорам Эмерсона, Ремингтон ел. Немного, долго, нехотя, маленькими кусочками, не ощущая вкуса, но ел. Лейт полулежал, опираясь спиной на подставленную подушку, и не мог сказать ?нет? на умоляюще раскрытые глаза Барретта. Несмотря на состояние, Эмерсон все еще входил в список людей, которых Ремингтон ни за что не хотел бы разочаровать. И именно это нежелание подвести и расстроить заставляло его открывать рот и есть с ложечки ненавистную в этот момент пищу. После тихого часа, который они действительно проспали, Эмерсон позволил себе отлучиться на несколько минут в библиотеку. Он хорошо помнил, что случилось вчера во время его отсутствия, поэтому теперь в каждом пустом коридоре менял быстрый шаг на бег. В библиотеку он влетел немного запыхавшись, тут же ныряя куда-то между стеллажей. Он судорожно метался от полки к полке, понимая, что не знает, какую же книгу взять. Барретт вдруг сам почувствовал необъяснимо сильную тревогу, которая постепенно начинала затмевать остальные мысли. Из этого состояния его вырвал голос библиотекарши, которая стояла перед своим столом. – Эмерсон, – женщина смотрела прямо на него, поэтому парень вышел из тени стеллажей, тут же направившись к ней. – Да, миссис Хендрикс? – Барретт немного наклонился вперед, и длинные волосы тут же закрыли обзор. Он убрал прядь за ухо, вспоминая, как Ремингтон нежно собирал их заколками. Ему пришлось быстро моргнуть несколько раз, заставляя вернуться себя в реальность. – Ему плохо, да? Я имею ввиду мистера Лейта, – тут же добавила она. – Слышала, как Курцио давал указания по поводу медикаментов, – Эмерсон продолжал смотреть на библиотекаршу, не понимая, к чему она ведет. Где-то под легкими начинал образовываться привычный лед, а пальцы неосознанно стали теребить рукава полосатой кофты. – Такое уже было, конечно. – Вы знаете, как помочь? Может, я могу что-то почитать ему? – спросил Барретт.– Для этого я тебя и позвала, – она обернулась, чтобы взять со стола небольшой том. Эмерсон тут же узнал до боли знакомое издание ?Гарри Поттера?. – Сейчас в наличии только первая часть, эта книга пользуется спросом в больнице. Я видела, как Ремингтон увлеченно читал ее, знаю, это поможет. Эмерсон взял том из рук женщины и, сказав быстрое ?спасибо?, выбежал из помещения.Третий день депрессивного эпизода они снова провели вместе. Засыпать вдвоем на одной кровати показалось привычным и правильным. Они продолжали не придавать значения происходящему. В пятницу Эмерсон осознал, что пропустил дни приема. Он настолько погрузился в состояние соседа, что успел абсолютно забыть про свою жизнь. На телефоне обнаружилось 15 пропущенных звонков и 32 сообщения от родного брата, но Барретт решил отложить их на потом, набирая наизусть известный номер.Диалог с Себом вышел недолгим – тот ответил прямо во время очередной фотосессии для журнала мод – Себастиан сказал просто: он давно в курсе. Благодаря стараниям Курцио, старшего уведомляли о состоянии его брата и друга, с которым они делили палату, тоже. Связать все оказалось не сложным, звонок психотерапевту лишь подтвердил предположения. Данциг не злился, лишь немного волновался и скучал, поэтому был рад пообщаться хотя бы по телефону. ***Пятница всегда казалась Эмерсону чересчур суетливым днем, будто мир в раз сходил с ума и выжимал из последнего дня все, что не успелось за неделю. В коридорах было шумно, все двигались непозволительно быстро. Это раздражало. Ему нужно было сходить за вечерними антидепрессантами, а в итоге он словил новую волну тревожности. Пусть Эмерсон и понимал, что теперь это чувство перестало быть постоянным, ситуации, которые вызывали ощущение льда в животе, все еще существовали. Но прогресс в лечении действительно был, Барретт не отрицал этого. Атмосфера больницы стала привычной, контроль и режим – повседневными вещами. Несмотря на это, скопления людей все еще нервировали его. Именно сегодня пациенты будто специально решили высыпать в коридоры и провести время в компании друг друга. Барретт даже натолкнулся на несколько заинтересованных взглядов, которые доставили лишь дискомфорт, поэтому парень прибавил шагу, предпочитая безликую кафельную плитку виду людей. В палату он влетел слишком громко и чуть не прищемил себе палец дверью, которую сам же старался быстрее захлопнуть, словно отгораживая свой мир от чужого.– Блять! – хотелось бежать. Спрятаться, лишь бы не видеть людей.– Что случилось, одуванчик? – Ремингтон даже приподнял голову, глядя на своего напряженного друга. Лейт говорил медленно и без особой артикуляции, но даже в такой безэмоциональной речи слышалась легкое волнение. Эмерсон прошаркал к кровати Ремингтона, смотря на него сверху вниз, а потом просто промолвил: ?Двигайся, депрессивная жопа,? – и упал рядом. Эмерсону нравилось ложиться рядом так, чтобы видеть карие глаза соседа напротив. Нравилось, что он может коснуться его носа своим. Нравилась эта близость, которая непозволительна с незнакомыми. Но ему не нравилось, что он не мог преодолеть оставшиеся границы.– Я ненавижу людей. Я ненавижу то, что они издают звуки. Что все люди вместе хаотичны и абсолютно не понятны мне, – Барретт сделал паузу, чтобы набрать в легкие воздуха. Его волосы растрепались, а сердцебиение стало неприятно быстрым. Эмерсон поморщился и прикрыл глаза, но вдруг ощутил холодную ладонь, которая мягко вела от скулы по виску, разделяя и укладывая пряди. – Все хорошо. Здесь только мы. Других нет, – Барретт слушал короткие фразы поддержки, искренне радуясь, что, несмотря на тяжелое психическое состояние, Лейт вступает в диалог. Он замолчал, пока Барретт пытался прийти в норму.– Я все время сравниваю людей с цветами.– Художник, – хмыкнул Ремингтон, получая в ответ легкую улыбку.– Они все такие разные, когда сами по себе. Каждый человек в одиночестве прекрасен. У него свой мир, окрашенный определенным цветом. У кого-то они яркие, насыщенные, у других, спокойные, пастельные, а может наоборот, темные и гнетущие. Некоторые люди, как цвета, гармонируют с другими. Или наоборот выглядят контрастно – такие обычно являются полными противоположностями – с разными вкусами, но схожими взглядами, например, иначе совсем бы не сочетались. И все хорошо, пока много цветов не собирается в одном месте. Получается грязь, хаос, мерзость, – Барретт говорил это, скользя взглядом по уже изученным чертам лица соседа. Он выражал свои мысли, но будто бы находился не здесь. Смотрел на бледную кожу и карие глаза, вокруг которых остались еле заметные морщинки от постоянных улыбок. Сейчас под ними залегли темные круги от утомления. На щеке было несколько красных пятнышек. Рядом с губами появилась легкая щетина.– Мне нравится слушать тебя. У тебя необычные мысли.– Сочту это за комплимент, – Барретт смущенно улыбнулся, проводя кончиком носа по чужому. Он почувствовал себя спокойнее. Палата постепенно погружалась в темноту. Свет был выключен, поэтому единственным источником света стало окно, за которым сегодня было серое небо. Скоро послышались звуки от капель дождя по стеклу. Эмерсону вдруг стало невероятно уютно. – Прости, мне сложно понять твой страх. Меня всегда тянуло к людям. Я боюсь одиночества, – Ремингтон звучал сломлено. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на речи. Слова давались с трудом, но он чувствовал потребность в том, чтобы высказать все, что хочется. – Я ведь никогда не рассказывал тебе полную историю.– Того, как попал сюда? – тихо проговорил Эмерсон. Он скользнул рукой по чужой щеке. – Ты уверен, что стоит сейчас тратить силы на это? Ремингтон медленно, но уверенно кивнул.– Тогда я не в праве прерывать тебя. Но если ты устанешь, то не мучайся. У нас еще есть время, – Барретт согнул руку в локте, подкладывая ее под голову. – Я слушаю тебя. Лейт молчал, собираясь с силами. Он смотрел в зеленые глаза напротив, понимая, что доверяет. Он готов раскрыть себя полностью. Броситься с головой в омуты, рассказать все мысли и чувства и найти поддержку. Осталось лишь собрать силы, которые не успела забрать депрессия, и начать говорить. – В детстве... В детстве они часто оставляли меня одного, – он сглотнул. Чужая прохладная рука переместилась на лопатки, аккуратно поглаживая. – Ты не обязан... – но Эмерсона резко перебили:– Я хочу, – намерение было твердым, и это отразилось в интонации. – Все в порядке, – в голосе даже исчезли замогильные нотки. Ремингтон немного оживился, чувствуя, как в голове возникает вереница воспоминаний, укладывающаяся в последовательную цепочку. Он нахмурился и прикусил губу.– Родители постоянно оставляли меня одного. Мне не нравилось это. А им не было особого дела. Я помню, как просил их остаться. Когда я слишком громко кричал или плакал, отец просто запирал меня в комнате, где была хорошая звукоизоляция. Им было плевать. Я был их случайной ошибкой, нежеланным ребенком. Поэтому, как только появилась возможность, они отправили меня в детский сад, чтобы еще больше времени уделять работе. С того момента это маленькое существо не так сильно мешало их суетливой несчастной жизни. А вокруг меня было столько людей. Мне требовалось их внимание, и я его получал. Я делал, что угодно – лишь бы они посмотрели на меня. Лишь бы воспитательница снова отругала – я был счастлив. Не важно, какое это внимание – положительное или негативное – ведь главное – они меня заметили. На меня жаловались, родителям все еще было похер. Я не мог усидеть на месте, доставал всех вокруг. Матери по многочисленным наставлениям воспитательницы пришлось отвести меня к детскому психотерапевту. Диагноз ?СДВГ? появился в моей карточке в четыре года. Я был ненормальным с самого начала, – Эмерсон лишь сжал его плечо, не позволяя себе перебить рассказ. Он затаил дыхание, слушая правду, которую давно хотелось узнать.– Может, матери было не так уж и плевать, потому что она следовала предписаниям психотерапевта. Отводила на сеансы, покупала стимуляторы. Она заботилась, наверное... Но все равно не уделяла мне достаточно времени. Мне кажется, родители любили друг друга, но не меня. Знаешь, так болезненно любили. Они были зависимы и будто разделяли какое-то общее горе. Я стал их связующим звеном, которое им не было нужно. Они так ненавидели, что уже любили и упивались этим чувством. Они могли все прекратить, но предпочитали страдать. Странные люди, – Ремингтон отвел взгляд в сторону и сглотнул. – Мне не понять их. Может, это к лучшему?..– В школу я пошел относительно здоровым человеком. Приходилось совмещать лечение и обучение. ?СДВГ? признали вылеченным только к восьми. Да, стал сдержаннее, но продолжал приносить неприятности. Словно это мое предназначение. Ошибаться и разрушать. Я так... чувствую, – Лейт почесал кончик носа об подушку. Это выглядело настолько умилительно, что Эмерсону было очень сложно связать сказанные только что слова с образом человека, которого он видит перед собой. – Жизнь шла тихо-мирно до тринадцати. За это время я принял отношение родителей к себе и перестал пытаться что-то с этим делать. Мы были чужими людьми под одной крышей. Они не обижали меня, им было просто плевать, – в словах Ремингтона Барретт почувствовал детскую обиду. То, что Лейт так пытался скрыть. Он принял нелюбовь родителей, но это не значит, что ему тоже было плевать. Нет, тот мальчишка все еще нуждался в их внимании, но понимал, что не получит его. И это осознание закрепилось, заставляя верить и пытаться делать вид, что ему не больно. Только это была ложь – Эмерсон был уверен, Эмерсон знал. – Все стало рушиться без моего участия, когда мне исполнилось тринадцать. Отец потерял работу. Он пытался найти новую, пытался удержаться на плаву, но потом... он сдался, – Ремингтон пожал плечами. – Отец не был плохим работником. Ему просто не повезло. И тогда он понял, что жизнь прошла мимо. Он выбрал самый простой путь – как и всегда – добить себя окончательно, подсесть на алкоголь. И тут они оба озверели. – Взгляд темных глаз остановился на одной точке. В памяти возникали и сменялись образы страшных дней. Было сложно снова заставить себя говорить, но он продолжил. – Вся ненависть, что копилась в этих людях, нашла свой путь и стала выходить. Ссоры. Драки. Битая посуда. Побои. Срывы. Еще больше ссор. Редкий вечер обходился без криков. В этот момент они вспомнили, что у них есть сын. Если кому-либо из них нужно было выместить злость и ненависть – я был под рукой. Мать никогда не била, она унижала морально. Иногда это ранит сильнее насилия. Ведь синяки и ссадины проходят, а сказанные слова остаются в памяти.Это длилось два года. Может, чуть больше. За это время я успел обозлиться на мир, узнать, что такое селфхарм и как он может помочь справиться с эмоциями. А еще постепенно провалиться в депрессию. Бывает, ты долго находишься в подвешенном состоянии. Понимаешь, что что-то идет не так, но не знаешь, что именно. Пытаешься то найти ответ на вопрос, то забиваешь, то возвращаешься к поиску с удвоенной силой. Иногда даже кажется, что и проблемы-то не существует. Я ощущал себя так до случая, который стал той последней каплей, после которой не осталось сил держаться на плаву. В параллельном классе учился один парень. Он понравился мне. Может, я даже был влюблен. Но скорее это было большое желание узнать ближе этого необычного человека. Внешне он не отличался от остальных ребят. Только предплечья, завешанные браслетами, привлекали внимание. Он говорил, что носит столько браслетов, потому что делает их сам, да и ему нравится, как выглядят его руки с украшениями. Он избегал людей. Я ни разу не видел его в столовой или в шумных коридорах. Но он казался мне одиноким. Каждый раз я думал, что он бы появлялся во всех этих местах, будь у него компания друзей, что оказывала бы поддержку. И я хотел стать ему другом. Собирался целую неделю. Я боялся, сам не знаю, чего. Но в итоге подошел не я. Он сам обратился ко мне. Может, это была все-таки судьба, заговор Вселенной – я не знаю. Но черт возьми, как он был прекрасен... – на лице Рема появилась очень слабая улыбка, пропитанная болью. Эмерсон чувствовал, что друг скоро расплачется. Затаив дыхание, Барретт не смел даже двинуться, чтобы не отвлекать рассказывающего. Но он в любой момент был готов забрать Лейта в холодные, но уютные объятия. – Его звали Колин. Такое простое имя. Ему подходило, – Ремингтон сглотнул. – Он был таким тихим солнцем. Человеком-невидимкой, скрывающим целый мир. ***В среду учитель алгебры заболел, и урок отменили. Счастливый класс разбрелся по школе, весело подкидывая варианты, как провести образовавшееся окно.– Эй, Ремингтон! Ты чего встал? Идешь? – один из ребят обернулся, окликая знакомого.– Я вас догоню. Мне надо зайти к завучу, кажется, опять вызывали по поводу поведения, – парнишка засмеялся и махнул, поворачивая в коридор. Но как только он оказался в одиночестве, наигранная улыбка спала с лица. Шрамы болели. Они чесались и кровоточили. Свежие порезы перекрывали старые, поверх белых шли розовые и совсем новые, их края покрывали корочки корост. Браслеты не хотелось марать, поэтому сегодня предплечья скрывали длинные рукава черно-красной кофты. Еще на перемене он заметил, как на ткани проступает кровь. Брюнет матерился под нос и шел по пустому коридору, держа руку немного перед собой. Вариант идти в медпункт даже не рассматривался. После такой картины неизбежен психологический учет, а ему хватает того, что он есть в психиатрической больнице и, возможно, скоро будет в ментовке.Кончики пальцев леденели, как после нанесения самоповреждений. Руки затекли и онемели. Лейт поставил рюкзак на подоконник, думая, что делать. Хотелось выть. Плакать от безысходности, боли – как физической, так и моральной. Он ощущал себя гребаным ничтожеством. Понимал, что недалеко паническая атака, в голове стоял шум. На плечо вдруг опустилась чужая ладонь, мягко сжимая. Ремингтон дернулся, скорее закрывая предплечья и, обернувшись, наткнулся на знакомый белый вязаный свитер. В нос ударил сладкий запах сигарет с шоколадом.– Я видел твои руки. Можешь не скрывать, – голос стоящего напротив был очень тихим, а интонация осторожной. – У меня есть бинты и перекись водорода... я знаю, что это поможет. Парень водрузил рюкзак рядом на подоконник, открыл его и начал копаться, доставая перечисленные предметы. Ремингтон не верил своему счастью, но чувствовал стыд.– Ты позволишь? – солнечные лучи сделали глаза незнакомца янтарно-желтыми. Красиво. Лейт кивнул, дрожащими пальцами вновь закатывая рукава.– Я Колин, – он улыбнулся, смачивая ватные диски жидкостью из бутылька. – Ремингтон, – от волнения это прозвучало хрипло, и он поспешил прочистить горло.– Я знаю, как тебя зовут. Думаю, в этой школе все знают. Они ненадолго замолчали. Колин равномерно и очень аккуратно дезинфицировал порезы и дул на ранки. Он старался не давить, чтобы не причинить дополнительную боль. Кровь и так давала белую пену, как реакцию на перекись; порезы жгло. Сердце Рема стучало непозволительно быстро. Дыхание перехватывало. Ему очень хотелось что-нибудь сказать, но он невероятно боялся налажать и спугнуть парня. – Не переживай так, я не кусаюсь, – глаза в глаза и мягкая улыбка. Серые кудри упали на лоб, пока Колин склонялся над порезами. Его движения были плавными и... отточенными? От этого Лейта пробрали мурашки осознания.– Ты уже делал это... – слова сорвались быстрее, чем Рем успел прикусить себе язык. – Да, – Колин закрутил баночку и разорвал упаковку бинта. – Я сам не лучше, – брови немного опустились к переносице, он нахмурился. Брюнет начал понимать, зачем такое количество браслетов на предплечьях нового знакомого.В тишине парень продолжал перевязывать предплечья. Затянув последний узел, он не убрал руки. Он расстегнул ближайший браслет со своего запястья, переодевая его на кисть Ремингтона. Тот замер, в удивлении следя за движениями. Что он чувствовал? Тепло. Благодарность. И желание узнать этого человека намного ближе.***– Вы подружились? – Эмерсон хотел услышать положительный ответ на этот вопрос. Он чувствовал, что не получит его, иначе эта история не была бы рассказана. Но верить не хотелось.– Мы не успели, – слеза скатилась с края глаза Ремингтона, тут же впитываясь в ткань подушки. Это было смирение. Тупое принятие и безнадежность. – Мы виделись еще два раза. С ним было просто. Он узнал одну из моих главных тайн. Остальные я рассказал сам. Мы встречались у того подоконника. Я плакал, – голос сорвался и перешел на шепот, – он тоже плакал. Оказалось, что мы абсолютно разные, но находимся в похожих ситуациях.В последнюю встречу я предложил ему сбежать с уроков и прогуляться в парке. Мне казалось, он знал, что скоро все закончится.***– Нас не выпустят, придурок! – Колин смеялся, пока Лейт тащил его за руку по лестнице вниз. Ладони обоих были горячие, а за окном светился теплый апрель.– Для Ремингтона Лейта открыты все двери! – брюнет обернулся, поворачивая в коридор-переход в другой корпус школы. – А если не двери, то окна они точно не в праве закрывать.Он схватился за ручку, распахивая раму. Спрыгнуть было совсем невысоко. Лейт выбросил свой рюкзак, а затем забрался на подоконник. – Ты со мной? – и Колин не мог не последовать за этим горящим взглядом. Ремингтон из параллельного класса расшиб к чертям его принципы, предложил приключения привычному одиночеству, и он согласился, вылезая следом.***– Он снова сделал это, да? – Рем аккуратно вел самыми подушечками пальцев по ключицам нового друга. У шеи виднелись гематомы, оставленные грубой рукой, которая пыталась задушить парня. – Почему ты все еще терпишь? – он прошептал, заглядывая в янтарные глаза. Колин пожал плечами.– Я не знаю. Мне до сих пор кажется, что все будет как прежде. Что он одумается. Да и к тому же, что будет, когда я расскажу? Мы с Этель несовершеннолетние, нас обоих отправят в приют. А в отце еще просыпаются иногда остатки человечности. Бывает, что он срывается. Но я в состоянии защитить Эт. Нам надо просто подождать, продержаться еще пару лет. Потом я спасу нас.Рем неуверенно кивнул, откидываясь на дерево за спиной. На кистях подростка-панка были цветные пластыри, а рукава все также скрывали порезы. Ему было тревожно, но благодаря этим встречам он мог хотя бы ненадолго забыть ужас, творящийся дома. – А может... Сбежим? – Колин удивленно приподнял голову с чужих колен. Он выпустил сигаретный дым из ноздрей, сосредоточив внимательный взгляд на Лейте. – Нахуй школу, нахуй родителей, которые нас избивают, нахуй лезвия, нахуй учителей с их ебаными контрольными, нахуй... Нахуй! В с е х нахуй, – Ремингтон в запале начал размахивать руками. В его голосе слышались истерические нотки. Колин сел напротив и уже привычно положил руку на плечо.– Тебе больно. Но бежать – не вариант. Это не способ справиться с проблемой. Давай немного подождем. Будет лучше. Главное верить. Хорошо? – он оказался ближе чем обычно. Теплая ладонь переместилась на шею, задевая мочки ушей. – Верь мне, Реми. Я тебе верю.– Я тебе тоже.Странно говорить это, зная друг друга совсем недолго. Но есть такие люди, которым хочется доверять. И они отпустили себя, отпустили ситуацию. В следующее мгновение губы соприкоснулись, и Колин оказался поваленным на спину. Поцелуй вышел импульсивным и глубоким, с привкусом боли. – Ты соврал. Ты кусаешься, – рассмеялся Ремингтон, отстраняясь. Его только что легко укусили за губу.– Ты против?– Нет, как видишь.***В палате совсем стемнело. Дождь моросью все еще стучал в окно. Казалось, уличная свежесть и прохлада забрались в само помещение. Барретт не отрываясь слушал историю. Сердце обливалось кровью, видя, как с каждым предложением Ремингтон ломается все сильнее. Он говорит то, что годами держал в себе. Раскрывает карты, что лежали перед глазами, но рубашкой вверх. Эмерсон понимал, что это далеко не все, что случилось в жизни соседа. И ему было очень жаль, что он не мог забрать хотя бы часть боли, которую испытывал Лейт. – На следующий день его не было в школе. А я ждал. Потом снова. Я подумал, что он заболел. Мы не обменялись номерами телефонов, в соцсетях я его не смог найти, я не узнал его фамилию. Я спрашивал знакомых, но некоторые из них даже не понимали, о каком Колине идет речь.Правда открылась через три дня. Сначала это были слухи, сплетни, но потом я прочитал заметку в городских новостях. Помню, как перед глазами все поплыло. А потом случилась долгая истерика. Мне повезло, что я был дома, а не в школе. Его убил собственный отец. Зарезал ножом, когда в очередной раз напился. Спрятал тело в гараже, но не успел вывезти и, – Ремингтон замялся, кусая губы, – закопать. Его обнаружил знакомый их семьи, который пришел вытягивать отца Колина из запоя. Единственное, что мне известно, позже именно он удочерил Этель. Это была его младшая сестра, она, к счастью, не видела ничего. У Колина были серые волосы. Все думали, что это краска, он перевелся в школу чуть больше года назад и уже ходил с этим цветом. Только я знал, что это седина. Седой подросток. Постоянный напряг нервной системы подарил ему такую особенность. Он говорил, что действительно считает это своей красивой отличительной чертой. Серые кудри шли ему. Подчеркивали яркость глаз.Ремингтон замолчал на время, глотая слезы. Он чувствовал, как чужие руки мягко гладят по лицу и плечам. Он хорошо помнил черты лица умершего друга, несмотря на то, сколько времени прошло. На левой щеке две родинки. Кудрявая челка всегда закрывала лоб с еле виднеющимся шрамом из детства. В ушах маленькие сережки-гвоздики. – Мы были похожи. Не характером, не внешним видом. Историями жизни, – брюнет больше не пытался сдержать слез. Они катились по его лицу, путались в волосах, впитывались в подушку, оставляя пятнышко. Свет фонаря выхватывал блеск соленых капель и освещал карие, кажущиеся черными, омуты, в которых не было ничего, кроме незабытой боли и тоски. – В тот момент я испытывал страх. Я увидел, что могут сделать люди под действием алкоголя. Вспомнил своего отца и понял, что нахожусь в опасности. Я сбегал из дома несколько раз. Шарахался по друзьям, потом возвращался. После смерти Колина... я сам будто перестал существовать. Я не помнил, куда тратил время, где был, что делал. Делал ли вообще? И в какой-то момент все остановилось. Мои родители развелись. Отец пропал. Я не знаю, куда он ушел, что с ним случилось, и честно? Я и не хочу знать. Прекратились скандалы и ругань. Вернулась моя любящая мать. Но только как прежде уже не было.Я остался в своей комнате. Наедине с апатией, непониманием, разрывающей изнутри болью. У меня появились суицидальные мысли. Я прекратил ходить на учебу. Перестал общаться и закрылся в себе. Мать забила тревогу, когда состояние вполне могло получить диагноз – депрессия средней тяжести. Иногда меня отпускало. Я убеждал себя, что ничего и не было. Все сон. Я все придумал. Моя фантазия изобрела Колина, потому что я так нуждался в чьей-то поддержке. Но пластыри, что он мне давал, бинты и та статья об убийстве с неоправданной жестокостью говорили против этой идеи. Лейт замолчал. Эмерсон подался вперед, касаясь его кончика носа губами. Этот незначительный жест поддержки помог Ремингтону собраться, чтобы продолжить.– Что было дальше? Два года выпали из моей жизни. Я не помню, что происходило. Вроде я числился на домашнем обучении. Но на самом деле просто лежал днями, смотря в стену, потолок или закрывая глаза. Бессилие стало моим верным другом и врагом. Я таскался в больницу за антидепрессантами и пытался забыть его смерть.Уже тогда я очень много думал о суициде. Или хотя бы попытке. Я взвешивал варианты, рассчитывал смертельные дозировки. Мать заходила в комнату и видела меня пишущим за столом. Она чуть ли не рыдала от счастья, не зная, что в этот момент я прикидываю, сколько грамм флувоксамина мне потребуется для того, чтобы наверняка покончить с собой.Передоз я все-таки словил. Но уже в восемнадцать, когда депрессия перетекла в биполярное расстройство первого типа. Я делал то, что дико запрещено – мешал антидепрессанты с алкоголем или вообще забывал их принимать, а иногда, что еще хуже, баловался наркотиками, – Лейт вздохнул, стараясь выровнять дыхание. – Прости, мне стыдно говорить о том времени. Тот ?я? был еще хуже, чем Ремингтон, что больше года пролежал в депрессии. – Рем, может, тебе нужно воды? – Эмерсон сказал это очень тихо, чтобы не сбить, искренне переживая за состояние соседа. – Да, я не откажусь, – как только Барретт встал, Лейт прикрыл глаза и попытался натянуть на себя кусочек одеяла. Он вдруг резко ощутил, как холодно лежать без теплого Эмса под боком. Тот же дотянулся до пластикового стаканчика на тумбочке рядом.– Ох черт, вода закончилась. Я могу быстро сходить.– Нет. Не оставляй меня сегодня, – и Эмерсон почувствовал, как его утягивают назад в тепло, оплетая длинными конечностями. Лейт прижался настолько близко, что носом утыкался в ключицы, обжигая их дыханием. Барретт вздохнул и, будто сдавшись, крепко обнял Ремингтона в ответ. Они лежали в объятиях, давно отпустив ситуацию. Это ощущалось правильным, спокойным и уютным. Они оба в этом нуждались.Эмерсон немного сполз с подушки, чтобы снова видеть соседа рядом. Слабый фонарный свет выхватывал из темноты жесткие волосы и острые скулы. Эмерсон впервые обратил внимание на то, какие длинные ресницы у Лейта. Их зазубренные контуры тенью ложились на красивое лицо.– Мне еще есть, что рассказать, – голос Рема был слабым.– А у нас еще есть время. Ты устал, не добивай себя. Спасибо, что доверился мне. Я ценю это, – ему было сложно подобрать слова, поэтому снова возникла пауза. Атмосфера стала уже сонной, но Эмерсон все не смыкал глаза, перебирая пальцами черные волосы. Вопрос нарушил молчание:– О чем ты думаешь, Эмерсон? Тебя что-то тревожит, – ладонь Лейта опустилась на его шею. Барретт не сразу смог заставить себя открыть рот, чтобы дать такой наивный ответ. – Тебе же хуже, чем мне.– Какая разница? – Лейт пожал плечами и оказался еще ближе, чем до этого. Его голос опустился до шепота. – Человек, утонувший на глубине двух метров, мертв ровно в той же степени, что и утонувший на глубине в пять. Поцеловать его хотелось также глубоко, как смысл этой фразы. И сгорели последние предрассудки. Будь что будет. Возможности упускать нельзя. Барретт подался вперед, накрывая губами чужие. Он почему-то не боялся. Скорее предвкушал, знал, что ему ответят. И он не прогадал, чувствуя, как Ремингтон сильнее притягивает к себе, проводит горячим языком по губам, а потом касается кромок зубов. Это ощущалось правильно. Они словно слились в одно целое – слишком близко находились, прижимались, сплетались разными частями тела. Но помимо этого произошла диффузия на каком-то душевно-молекулярном уровне. Слишком слаженными были действия, казалось, они знали наперед, что будет дальше. Эмерсон отстранился, чтобы набрать воздуха в легкие, но его утянули в новый поцелуй. Оба не могли оторваться. Их действия получались то агрессивными, в которых чувствовалось желание и нехватка внимания, то мягкими, почти невесомыми. Они в момент заменили друг для друга кислород и весь окружающий мир.Ощущение времени исчезло. Парни не знали, сколько пролежали, целуясь. Слишком быстро привязались. Слишком боялись потерять. Слишком боялись не успеть. Волосы Эмерсона были спутаны, на шее виднелось красное пятно укуса. Пижамная футболка сбилась, открывая больше пространства для ?разукрашивания?, но Ремингтон сдержался, лишь прихватывая кожу губами. Он опустился на подушку рядом, снова соприкасаясь носом с Эмерсоном.– Ты же останешься здесь, со мной, до конца? – в голосе читались нотки привязанности и надежды.До какого конца? Ночи? Срока в больнице? Жизни? Барретт не понимал, но –– Конечно, – согласился и крепче обнял Ремингтона.