3 (1/1)

Следующие три дня Эмерсон провел, пытаясь приспособиться к больничному расписанию. Утро отводилось на анализы для контроля действия препаратов на организм, днем проходила встреча с психотерапевтом и групповые тренинги, порой не связанные с лечением расстройства. На них можно было получить советы для развития личности или умения налаживать контакт с людьми. Также днем присутствовал тихий час, во время которого нельзя было покидать палаты. Не обязательно было спать, но Эмерсон, которого раздражал факт раннего подъема, использовал эти часы на сон. Не всегда удавалось уснуть, и тогда Барретт общался с соседом. Они действительно неплохо сошлись за такой короткий срок, и это было удивительно. Конечно, лучшими друзьями они не стали, но некоторые пороги уже были позади, поэтому в общении присутствовали странные полу-оскорбительные шутки и подтрунивание над собственными диагнозами. Смех действительно помогает справляться с проблемой. Особенно если ты не один.Пока Эмерсон не сильно ощущал действия таблеток, которые он принимал трижды в день. Это были антидепрессанты широкого спектра действия. Внутренняя пустота теперь не казалась постоянной, иногда исчезая и позволяя искренне улыбаться на фразы Ремингтона. Но с тревожностью пока ничего не изменилось. После принятия таблеток, конечно, она отступала, будто штиль, наступающий после шторма, однако через несколько часов ощущение льда в животе возвращалось, заставляя сжимать кулаки и нервничать по любому поводу. Эмерсон часто думал о старшем брате, звонил и писал Себастиану каждый раз, когда разрешали брать телефон, но этого было мало. Не хватало живого общения, объятий брата, когда можно было перебирать бесчисленное количество браслетов на его руках и чувствовать поддержку не только через слова, но и через жесты.Кстати, большинство браслетов были возвращены Эмерсону на постоянное ношение. Ремингтон объяснил ему, что многие вещи забирают во избежание причинения пациентами вреда самим себе, пока врачи не знают склонностей пациента и не могут быть уверены в том, что больной не предпримет попыток селфхарма или – что в разы хуже – суицида. Отдавали назад украшения через несколько дней, если не были замечены проявления агрессии или саморазрушающего поведения. Серьги и подвески, которыми можно себя задушить или поцарапать, оставались в хранилище на протяжении всего лечения, однако можно было получить доступ к косметичке. Каждое утро после водных процедур Лейт шел к медсестрам, чтобы взять свою небольшую сумочку с косметикой и, под присмотром помощниц, накрасить глаза и губы. Ремингтон сказал, что эти привычные действия заставляют его почувствовать себя лучше, будто он и не в больнице вовсе. Части прошлой обыденной жизни, когда он был здоров и имел больше свободы, чем находясь под постоянным надзором в психиатрической больнице. Эмерсон, обводя взглядом новый макияж соседа, вспомнил, что сам пару лет назад подводил глаза и даже рисовал небольшие стрелки, но при каждой панической атаке слезы смывали весь старательно наложенный макияж, поэтому он забросил это дело, предпочитая коже бумагу, на которой его шедевры оставались намного дольше.Он скучал по рисованию. Ему искренне не хватало ночных посиделок до утра с линером, зажатым между пальцами, горой пустых чашек из-под кофе и шуршащими, одного за другим заполняющимися альбомными листами. Несмотря на неплохую больничную обстановку, Эмерсону хотелось домой, в свою небольшую комнату в мансарде, где все стены были расписаны им самим, где каждая часть комнаты была пропитана живущим в ней человеком. Это был его уголок спокойствия и защиты, его собственный маленький мирок. Остальная часть двухэтажного дома, оставшегося от матери, была занята Себастианом. Брат любил проводить вечера в гостиной перед телевизором. Иногда Эмерсон спускался туда, чтобы свернуться комочком на диване рядом и положить голову на колени старшего брата. Тот обычно сразу же запускал руку в длинные волосы и перебирал их, сплетал в легкие косички, потом распускал и собирал заново. Иногда ему так нравились случайно сотворенные прически, что он закреплял их резинками и фотографировал, чтобы показать Эмерсону. А потом упрашивал брата оставить их. Тот никогда не распускал, пока Себ не налюбуется на свое творение. Барретт по-настоящему дорожил каждым подобным моментом и был благодарен брату. Он не знал, что делал бы без Себастиана. Они были кровными братьями лишь по матери, которой дважды не повезло со спутниками жизни, но у нее остались два прекрасных сына, в которых женщина души не чаяла. По ней Эмерсон тоже скучал. Случались дни, когда Себастиан, уставший, приходил с работы, открывал бутылку какого-нибудь вина или коньяка и доставал с верхней полки альбомы с детскими фотографиями, где у маленьких мальчишек была дружная семья, много свободного времени и никаких забот. Где каждый день мама читала сказки и покупала Эмерсону очередной альбом для рисования, а Себастиану новую мягкую игрушку. Смотря на выцветшие фотографии, Данциг словно возвращался в те года. Ему казалось, что сейчас мама позовет его готовить блинчики, а отец снова усадит на колени и будет разговаривать о том, как прошел день, что нового узнал его любимый сын, а услышав историю о бабочке, что сама села на ладонь к мальчишке, улыбнется и потреплет его по темным волосам, целуя в макушку. Когда под ночь Эмерсон находил Себастиана, тихо плачущего и тут же стирающего скатывавшиеся из глаз слезы, он аккуратно забирал полупустую бутылку, закрывал альбом и старался снова запихнуть как можно дальше на полку, а затем широко разводил руки, позволяя брату упасть в его объятия и, уже не скрываясь, рыдать в плечо. Ему было сложно, и Эмерсон понимал это. Он сам иногда хотел достать те фотографии, но боялся, что просто не выдержит. Боялся подобных встреч с прошлым. Дом и так был одним огромным напоминанием. Каждая его комната, каждая вещь здесь навевала воспоминания о таких радостных и светлых временах, которые уже не повторятся. Это было их укрытие от жестокого внешнего мира, которое снедало изнутри. Они пытались вытащить друг друга из этого болота, не позволить утонуть, но, когда один начинает падать, он тянет за собой другого. И они во мгновении, когда помощь другому убивает тебя самого, но… Тебе не жалко. Правда не жалко, ведь этот человек намного важнее, чем ты. Только в один момент закончится воздух. И они так и уйдут на дно. Зато вместе. Эмерсон не заметил, как ушел в размышления над их с Себастианом жизнями настолько глубоко, что даже перестал моргать и уже минут десять неотрывно смотрел на строчки книги, не понимая их смысла. Он тут же быстро проморгался и закрыл руками глаза, надавливая на них. С соседней кровати послышалось шебуршание и слова Лейта о том, что он пойдет почистить зубы. Был конец пятого дня пребывания Эмерсона в больнице, и оставался лишь час до отхода ко сну. Чаще всего они проводили его за чтением книг из местной – стоит отметить, не такой уж плохой – библиотеки.Эмерсон кивнул и открыл покрасневшие глаза. Он хотел было вернуться к Олдосу Хаксли, как вдруг резко ощутил пустоту помещения и свое одиночество. Мысли о брате, а затем уход соседа и абсолютная тишина, которая обычно казалась раем, заставили тревогу закрадываться в его сознание. Эмерсон приподнялся на кровати и обвел взглядом комнату. Стены выглядели слишком высокими. Вещи – неправильно большими. Сам Барретт – ничтожнее песчинки в этой Вселенной. И это все так дико давило, что хотелось спрятаться. Опуститься ниже, раствориться, стать меньше атома. Он чувствовал, как в горле образуется ком, а желание исчезнуть выходит за рамки разумного. Ему хотелось быть ближе к земле; сидя на кровати, он казался себе слишком большим и маленьким одновременно. Реальность поплыла волнами, а Эмерсон сполз с кровати и стал двигаться на четвереньках к свободному углу за своей кроватью.Пелена слез уже заволокла глаза, когда он прижался спиной к стене и, подобрав колени, уткнулся в них лбом, закрываясь длинными темными волосами от мира. Но окружающее все еще давило и казалось слишком близким. Дышать было нечем. Барретт понимал, что это его последний нормальный вдох, после которого он станет лишь ловить жалкие остатки кислорода, которых будет недостаточно, и он начнет задыхаться. Это было слишком привычно.С первой волной невыносимой паники он вцепился ногтями в кожу рук и прижал к себе колени. Эмерсон пытался вдавить себя в стену и уменьшиться в размерах. Слезы текли из глаз, уже не прекращаясь, и оставляли неприятные мокрые следы на щеках, скатываясь по скулам на подбородок, путаясь в волосах и мешая что-либо увидеть. Парень громко всхлипнул, сдерживая рвущийся наружу крик, сдавивший легкие. Мыслей было слишком много, и они двигались настолько быстро, что он не успевал поймать хотя бы одну. В палате было холодно. Эмерсону казалось, что через закрытое окно ворвался настоящий ураган, что сейчас он раскидает все вещи, а потом порвет сидящего в углу парня на кусочки, обрушив на него свой гнев. Безмерное чувство паники и вины заполнило его до кончиков пальцев, заставляя сильнее сжаться и укусить себя за коленку. Лишь бы это все прекратилось... Хотя бы немного спокойствия, разве он многого просит?.. Это действительно закончилось на пару мгновений, но лишь после очередного приступа.Он будто снова тонет, в этот раз один. Рядом нет брата, который мог бы успокоить его, налить воды, спрятать от мира и защитить, говоря Эмерсону, что все будет хорошо. А передышки во время панических атак… Это как резко сделать вдох, оказавшись на поверхности, перед тем как снова провалиться под воду. Сейчас на несколько секунд приходит спокойствие, но ненадолго. Лишь пока смотришь в одну точку и делаешь глубокие резкие вдохи, стараясь вновь наполнить кровь кислородом и успокоить дико бьющееся в груди сердце. Пока слезы не льются непрерывным потоком. Пока паника откатилась назад, подобно морской волне, чтобы, собрав силы, вернуться, схватить за горло, душить и говорить, что это будет длиться вечно.Волна нахлынула как раз в тот момент, когда вернулся Ремингтон. Ему понадобились доли секунды, чтобы сообразить, что происходит. Не глядя, он бросил зубную щетку с полотенцем на кровать, а затем буквально упал на колени рядом с задыхающимся Эмерсоном.– Эмерсон... Эмс… Эми, – Лейт произносил его имя очень мягко, он не кричал, но все же был тверд, пытаясь достучаться до Барретта. Тот же уже не скрывал свои судорожные вдохи, иногда срываясь на какие-то непонятные завывания, продолжая царапать по предплечьям ногтями, оставляя ярко-красные полосы. Заметив это, Ремингтон попытался удержать его руки, но у него не получилось. Под действием адреналина Эмерсон плохо контролировал свои действия и силу. Лейт почувствовал подступающий страх и неуверенность в правильности своих действий. Звать врача – только потратить время зря, ведь вечером в отделении оставался лишь один дежурный, которого еще надо было найти. Рем несколько раз сам сталкивался с паническими атаками, но все равно терялся, когда это касалось других людей. Каждому требуется свой подход: кого-то надо оставить в одиночестве и дать успокоиться самостоятельно. Это работает, если страх был вызван толпой. Ремингтон не имел ни малейшего понятия, что случилось с его соседом, но, очевидно, не страх перед большим количеством людей. Он не был уверен в том, что делает все правильно и не знал, поможет ли это, когда с силой разжимал руки Эмерсона и, не давая снова свести их вместе, утянул на себя, заключая в объятия. Барретт крепко сжал его ребра, снова срываясь на полукрик. Они сидели на полу и со стороны выглядели странным клубком перепутанных конечностей. Руки Эмерсона сжимали футболку на спине Ремингтона, царапая ногтями кожу даже через ткань. Его голова покоилась на груди Лейта. Тот позволил Барретту уткнуться в шею холодным кончиком носа. Их ноги были переплетены непонятным образом, и Ремингтон уже чувствовал, как они начинают затекать, поэтому попытался поменять положение, но, услышав еще один всхлип, забыл о неудобствах, продолжая гладить Эмерсона по спине, иногда проводя рукой по спутанным длинным волосам и разделяя их на пряди, пропуская между пальцами. Он чувствовал, как отчаянно громко и быстро бьется сердце страдающего соседа. Ремингтон постарался помочь.– Все, будет хорошо, Эми, слышишь? Это пройдет. Ты будешь в порядке, и мы пойдем гулять, а потом ты вернешься домой, тебя же наверняка там ждут... Ты говорил, у тебя есть брат? Я уверен, он скучает по тебе. Ты нужен ему, Эмерсон. А сейчас тебе ничего не угрожает, ты в безопасности. Пока он не может быть рядом, я буду здесь. Защищу тебя. Ты не одинок, ты будешь в порядке. Я обещаю, оно закончится… – он продолжал говорить, даже будучи не уверенным, что Барретт слышит и понимает его слова. Ремингтон чувствовал слишком много. Этот известный ему "передоз эмоциями", когда ощущения чересчур яркие и их сложно сдержать внутри. Он смотрел на такого саркастичного обычно и беззащитного сейчас Эмерсона, который как-то слишком доверительно лежал на его плече, и чувствовал щемящую нежность. Как к младшему брату?.. Ремингтон не стал думать о том, как это назвать. Просто Барретта хотелось защитить и спрятать в своих объятиях, не позволяя никому обидеть этого маленького мальчишку. Он почувствовал, как по скуле скатилась слеза, но быстро смахнул ее и постарался задвинуть свои ощущения в дальний ящик. Они сейчас не важны. В данный момент значение имеет только Эмерсон, которому, кажется, стало легче. По крайней мере, его руки выпустили ткань, оставив на ней кучу складок, и безвольно опустились на пол. Дыхание парня было прерывистым, оно неровно опаляло шею Лейта, вызывая мурашки по коже. Рем тихо покачивался из стороны в сторону, продолжая успокаивать этого взрослого ребенка. Взрослый ли человек в двадцать один? Спорный вопрос. Это зависит от того, какие события произошли в его жизни. Ремингтон догадывался, что его сосед по этой такой привычной больничной палате точно пережил какой-то пиздец. Они продолжали сидеть на полу, даже когда стрелка часов перешла за десять, а в палатах приглушился свет. Эмерсон окончательно пришел в себя, но не пытался вырваться из объятий, продолжая полулежать на Лейте. – Может, хотя бы пересядем на кровать? – Ремингтон долго решался задать этот вопрос. Он немного наклонил голову вниз, чтобы встретиться взглядом с уставшими зелеными глазами. В этот раз, за пеленой безразличия, на дне омутов скрывалась грусть. Такая вязкая и всепоглощающая, что Лейт ни за что не решился бы оставить Барретта одного – его сознание уже спроектировало множество различных исходов: от повторения панической атаки до прыжка вниз с третьего этажа, пусть Эмерсон вроде не проявлял суицидальных наклонностей, а окно не открывалось.Барретт после вопроса резко выдохнул, пытаясь собраться с силами, хотя ему, похоже, и стало лучше. Наверное, он смог бы сам скатиться с Ремингтона на пол, а потом даже с трудом встать, но издать какой-либо звук казалось непосильной задачей. Он собирался самостоятельно приподняться, когда бархатный тихий голос произнес уже звучавшую ранее фразу:– Моргни два раза, если ?нет?, и один раз, если ?да?. Ты хочешь перебраться на кровать? Там будет удобнее и у тебя, возможно, получится заснуть, – Эмерсон закрыл и открыл глаза, делая глубокий выдох. Рем еле заметно кивнул и начал подниматься, придерживая своего соседа. Барретт даже удивился, что смог нормально встать, но бессилие накатило, стоило только Ремингтону ослабить хватку. Эмерсон подался вперед, чтобы опереться на соседа, как на стенку, и так и замер, закрыв глаза и позволяя чужим рукам снова скользнуть на спину и мягко пройтись вниз, останавливаясь на талии. Приобнимая Эмерсона, Лейт шагнул в сторону кровати. Осторожно, небольшими шажками, они добрались до нее. Дойдя до начала кровати, Рем сделал легкое па, укладывая Эмерсона на спину и нависая над ним. Тот так и не открыл глаза и не шевелился. Ремингтон распрямил спину, разминая затекшие от долгого сидения конечности, и оглядел палату. Не желая заставлять Барретта двигаться, Лейт дернулся к своей кровати, забрал с нее одеяло и укрыл им соседа.Лампы погасли окончательно, теперь их палата освещалась только еле до них доходящим светом фонарей с территории больницы. Рем стоял посередине комнаты и был немного растерян, не зная, что делать дальше. Он помнил про плед, лежащий на верхней полке шкафа, поэтому его не беспокоил совершенный акт альтруизма в виде отданного одеяла, но спать совсем не хотелось. Маниакальные эпизоды характеризовались тем, что ему хватало четырех-пяти часов сна, чтобы выспаться и не чувствовать себя разваливающимся на куски после этого. Лейт уже привык ложиться около часа ночи. Время до сна он обычно проводил где-то в своих мыслях. До того, как в его палату определили Эмерсона, Ремингтон иногда ходил по комнате, но теперь старался просто спокойно лежать, чтобы не нарушать сон соседа. Тело желало движения, в нем скопилась энергия, но он старался игнорировать в себе стремление побега или хоть какой-то прогулки, складывая из рук различные символы и играя с тенью на стене. Вся его энергия вдруг обратилась в тревогу, заставляя руки трястись. Он видел, как плохо было Эмерсону, пережившему целую серию панических атак, и боялся повторения. Завтра он спросит у него, что делать в подобных ситуациях и чем помочь, но сейчас просто побудет рядом. Он снова опустился на пол напротив чужой кровати и притянул к себе одно колено, ставя на него подбородок. Парень изучал профиль Барретта, рассматривая впалые щеки и бледную кожу. Длинные волосы разметались по подушке, какие-то пряди небрежно лежали на лице. Рем тут же подался вперед, чтобы, легко касаясь пальцами лица Эмерсона, нежно убрать в сторону мешающиеся волосы. Он не знал точно, спит ли Барретт, но все равно продолжил свои действия.Эмерсон вдруг резко поднял опущенные до этого веки, заставив Лейта, пойманного на ?месте преступления?, отдернуть руку. Барретт повернул голову на сидящего на полу соседа, сталкиваясь взглядом с черными в темноте помещения глазами. Подумав, он развернулся на бок и слегка отодвинулся к стене, освобождая место рядом с собой. Сперва Ремингтон решил, что тот таким образом пытается уйти от прикосновений, и уже собирался извиниться, но его прервали едва слышной фразой: – Иди сюда.Эмерсон приподнял край одеяла, позволяя поднявшемуся на ноги Ремингтону залезть к нему. В больничной палате, несмотря на теплые майские ночи, было довольно прохладно, поэтому Лейт обрадовался возможности не мерзнуть. Он как можно тише лег на кровать, соблюдая дистанцию с соседом и подкладывая руки под щеку. Ему нравилось смотреть на Эмерсона. Вблизи его черты казались какими-то нереальными. Ремингтон в принципе не мог поверить, что все это действительно происходит с ним. Что он не чувствует себя одиноким, находясь в тихой палате, что рядом есть человек, с которым можно поговорить, пусть иногда это и односторонний разговор, когда Лейт травит одну историю за другой, вспоминая все более нелепые случаи, а непривыкший к постоянному смеху Эмерсон уже задыхается, уткнувшись лицом в подушку. Этот парень, закатывавший глаза, но все равно улыбавшийся на глупые озвученные вслух мысли Ремингтона, заставил его почувствовать себя нужным впервые за долгое время. Он наконец-то может помочь кому-то и не хочет находиться в стороне. Ему стоит внимательнее относиться к Эмерсону.Ремингтон продолжал думать и прокручивать в голове произошедшее, не сразу заметив, что парень напротив него уже погрузился в сон. Его дыхание стало медленным и ровным, а руки, согнутые у груди, расслабились. Рем лежал рядом с Эмерсоном, пока не почувствовал, что веки закрываются. Как бы ему ни хотелось остаться в таком приятном тепле, он понимал, что сосед мог действовать необдуманно и что он может принести ему неловкость с утра. Лейт знал, что во сне он много ворочается и любит обнимать что-нибудь, а сон Барретта нарушать совсем не хотелось, поэтому он аккуратно, стараясь не шуметь, встал и подоткнул край одеяла под спящего Эмерсона. Делая большие шаги, он добрался до шкафа и открыл предательски громко скрипнувшую дверь. Ремингтон тут же обернулся на Эмерсона, но увидев, что тот все также мирно спит, достал серый плед, который когда-то использовал вместо второго одеяла. Он не был достаточно длинным, чтобы накрыться им полностью, но если поджать колени к груди, то можно было нормально вытерпеть ночь. Именно это Ремингтон и сделал. Оставив дверцу открытой, он за пару шагов преодолел расстояние до своей кровати. Лейт бросил подушку куда-то в ноги, используя ее, чтобы спрятать незакрытые пятки, и, положив локоть под голову, быстро провалился в сон.