VII (1/1)

—?Останься.Я успел пожалеть о том, что осмелился повторить давнишнюю ошибку. Как можно было, принимая во внимание все свершившиеся со мною злоключения, пойти на столь опрометчивый поступок? Похоже было на то, что я намеренно решился на что-то чрезвычайное и в то же время для меня почти невозможное. Совершенно ясно лишь одно: кабинет Гамильтона был проклят.Секунд пять я рассматривал его. Мне с чего-то показалось, что Гамильтон знал, что я приду, был предуведомлен, и если заговаривал первым сам, то лишь щадя меня, как бы сторонясь моего унижения.Вдруг он стыдливо потупил глаза и улыбнулся какой-то ненужной смешной улыбкой. Это мгновенно возбудило во мне отвращение; я хотел развернуться и уйти, тем более что Гамильтон, по мнению моему, был решительно пьян; но тут он поднял голову и посмотрел на меня таким искренне приглашающим взглядом, а вместе с тем с таким неожиданным и загадочным выражением, что я чуть не вздрогнул.—?Подойди.Я все ещё был в большом смущении от произошедшего минутой ранее. Через силу подавляя свое волнение, я подошел к дивану. Собирался было сообщить о журналисте, но не успел и слова вымолвить:—?Ну?Гамильтон сидел, распрямившись, и нетерпеливо похлопывал себя по коленям.—?Ну,?— повторил он. —?Поскорее!—?Что… Что вам угодно? —?пробормотал я, не вполне его понимая.—?Где письмо? Ты же принёс письмо?Я нахмурился и посмотрел на него в недоумении.—?Нет, у меня нет никакого письма… Сэр.Гамильтон страшно побледнел и долгое время смотрел на меня неподвижно; затем опустил глаза. Ещё минуту он, видимо, себя пересиливал, но вдруг поджал губы и откинулся на спинку дивана. По всему лицу его побежали судороги: он приподнял руку, раскрыл было рот, но все-таки не выдержал и разрыдался.—?Ну, Бог с ним! —?воскликнул он, заливаясь слезами. —?Если он так оставляет м-меня…Рыдания пресекли его голос. Вне сомнения, он был пьян как сапожник.—?Погодите… Погодите,?— заговорил было я, но у меня сил недостало, на него глядя. Да и что бы я стал говорить? Разве есть смысл утешать пьяного?—?О, не утешай меня,?— стенал он. —?Не говори про него, не говори, что он приедет, что он не бросил меня так жестоко, как он это сделал…—?Я…—?И за что? —?продолжал он, сильно хлюпая носом,?— Неужели что-нибудь было в моих словах… В моих отвратительных словах? Было?Мне стало как-то ужасно неловко.—?Могу ли я помочь? —?спросил я, впрочем не совсем уверенный, что он меня слышит. Стало невыносимо: он обернул ко мне свое мертвенно-бледное лицо. Губы его скривились, усиливаясь что-то выговорить; не смог. Опять он закрыл руками лицо и склонил вниз голову. Вдруг странное, неожиданное ощущение какой-то едкой жалости прошло по моему сердцу. Удивившись сам этого ощущения, я шумно выдохнул и огляделся по сторонам.—?Как это жестоко! —?начал он снова. —?Хоть бы отвечал, что я не нужен ему, а то ни одной строчки в целые пять дней. Боже мой! Боже мой! Как можно, скажи мне…Он весь трясся, как осиновый лист. Да и плакал очень некрасиво, с перекошенным лицом, размазывая по лицу слезы.—?Послушайте… Успокойтесь, мистер Гамильтон, послушайте…—?Ну!—?Вы в припадке,?— урезонил я. —?Давайте… Вот что, давайте выпьем. Выпьем?Вместо ответа Гамильтон свесил вниз голову, облокотившись на колени и закрыв руками лицо. Дрожь еще продолжалась во всем его теле.На кофейном столике стояла откупоренная бутылка коньяку и рюмка. Я налил рюмку и протянул её Гамильтону. Он разом осушил её, довольный не столько коньяком, сколько тем, что я был столь добр, что предложил ему выпить.?С чего это он так налакался? —?подумал я. —?Ещё и на собственной вечеринке… Спросить, может, что за письмо такое??—?А о ком вы, собственно так переживаете? Не стоит так убиваться. Может, напишите первым…—?Нет, Джон, нет,?— перебил он, чуть не в горячке. —?Довольно с меня! Больше ни слова от меня, ни строчки! Я его не знаю… Я его по… забу-ду.Он не договорил. Повисла тишина. Я по-прежнему стоял напротив дивана, неловко постукивая стопой по полу.—?А ведь ты прав, Джон,?— тихо проговорил он наконец. —?Сам же я себе сказал вчера, что поздно прощения выпрашивать, а почти вот и начал.Я понимающе кивнул, все еще не понимая, о ком он. Гамильтон вдруг переменился: я встретил на себе весьма спокойный, даже весёлый взгляд. Печаль его исчезла как призрак.—?Да и плевать,?— выдал он вдруг. —?Ты уж меня прости. Нервы это все.—?Всякое бывает. Ну, вы отдыхайте, а я пожалуй…—?Нет, нет,?— перебил Гамильтон. Он привстал и схватил меня за руку. —?Посиди. Вот, сядь рядом…Рука его была сильная, но мягкая, и её прикосновение было твердым. Она очень отличалась от моей руки?— шершавой, костлявой и слабой, как тряпка. Ее касание испугало меня и в то же время?— как это ни странно?— успокоило.Тогда я подошел и послушно сел на диван. Сердце во мне стучало и замирало. Даже пьяным Гамильтон внушал мне страх.Больше я его на том не расспрашивал, и о личности отправителя мистического письма догадался много позже. Есть дружбы странные: бывает, раскапризничавшийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет. Я положительно знаю, что Гамильтон несколько раз, и иногда после обыкновенных встреч с тем человеком, то есть другом, впадал в сильнейшую хандру, со слезами и паникой. В том-то и была разница между ними, что тот человек никогда бы не послал такого письма и уж тем более не стал бы извиняться. Более того, для него этой дружбы не существовало вовсе. Да и разве можно было назвать это дружбой? Гамильтон её выдумал и в свою выдумку сам же уверовал. Действительно, тот человек наверно и весьма часто ненавидел его; писать не любил, а если и писал, то исключительно по делу. Гамильтон всегда внимательнейшим образом эти письма прочитывал и, прочитав, складывал в особое место, помеченные и отсортированные; кроме того, сохранял их в своём сердце. Затем, выдержав друга совсем без ответа, встречался с ним как ни в чем не бывало, смотрел на него с ядом и ничего не говорил. Разве что через неделю, через месяц, нечаянно вспомнив какое-нибудь выражение из их разговора, вдруг сгорал от обиды и до того, бывало, мучился, что заболевал своими нервными припадками. Эти особенные с ним припадки бывали в некоторых случаях обыкновенным исходом его нервных потрясений, а также в случаях встреч с тем человеком.Может быть, спросите: как мог я узнать такую подробность? А что, если я сам бывал свидетелем? Что если сам Гамильтон рыдал на моём плече, в ярких красках рисуя передо мной всю свою подноготную? Поспешно призывал меня к себе, бывало прибегал ко мне сам, единственно чтобы возвестить мне о своей обиде. Можно представить после этого, до какой истерики доходили иногда его нервные взрывы. Хотя, не будем забегать вперёд.Гамильтон улыбнулся и пристально на меня посмотрел. Глаза его, покрасневшие от слез, теперь сияли радостью. Он как бы удвоил ко мне свое внимание.—?Знаешь ли, отчего я так рад? Так рад на тебя смотреть?—?Отчего?Я заерзал на месте.—?Угадай,?— проговорил он с прежнею загадочною улыбкой.—?Да я… Я не знаю… Ваше Превосходительство.Тут Гамильтон сжал мою руку с такой силой, что я чуть не закричал. Он хихикнул. От него так разило коньяком, что одного этого запаха, казалось, хватило бы чтобы в десять минут пьяным напиться.Прошло еще несколько ужасных мгновений.—?Так не можешь угадать-то? —?переспросил он, неотступно продолжая смотреть мне в лицо, точно уже был не в силах отвести глаз.—?Нет… —?чуть слышно прошептал я.—?Подумай хорошенько.И как только Гамильтон сказал это, мне явилось странное видение: я посмотрел на него и вдруг, в его лице, как бы увидел лицо отца. Мне ярко помнилось это выражение, этот пытливый взгляд и вкрадчивый тон. Так же бессильно, с тем же испугом смотрел я на него несколько времени.Вдруг, выставив вперед правую руку, слегка, чуть-чуть, Гамильтон уперся мне пальцами в грудь и медленно стал забираться на диван с ногами.—?Угадал? —?прошептал он наконец.Я залился краской, отвернулся от него и покачал головой.—?Ваше Превосходительство… Я не понимаю. Полно,?— страдальчески попросил я.Гамильтон посидел, как бы обдумывая мои слова, а затем вдруг откинулся на спинку дивана и зашелся своим хриплым, прерывистым смехом.—?Вот почему! —?воскликнул он. —?Ведь вот иной, на твоём м-месте, не сдержался бы, распустился, а ты такой милый! Какой ты бескорыстный… Ну, что бы со мной сталось, если б тебя со мной не было?Он был хмелен, но говорил очень бойко, изредка только сбиваясь и местами затягивая речь.У меня промелькнула было мысль: ?Не сумасшедший ли?? Но тотчас же я ее оставил: нет, тут другое. Я больше прежнего смутился, краска ударила мне в лицо.—?Боже,?— начал он через мгновение очень серьезно. —?Как хорошо ты обо мне думаешь… Если б я был меньше счастлив, я бы, кажется, обиделся на твою нерешительность. Полно тебе. Оставь ее.Я так оробел и пребывал в таком замешательстве, что ответил, не подумав:—?Ладно.Вид у Гамильтона был очень довольный.—?Знаешь, Джон,?— сказал он вдруг с каким-то вдохновением. —?знаешь, что я тебе скажу: мне очень нравится, как ты смотришься в платье. Если б только ты был женщиной… То я бы уже… —?продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно на меня глядя,?— Я бы себя не сдерживал.Одно мгновение мне казалось, будто он в бреду. Я хотел было что-нибудь сказать, но промолчал. Мною овладело оцепенение?— то самое, которое я непременно ждал и за которое сам себя ненавидел.—?И что тебе, что тебе в том, если я сознаюсь сейчас, что хочу? Ну что тебе в этом г-глупом торжестве надо мной? Ах, Джон, для того ли ты пришёл ко мне теперь… Я тебя потому позавчера звал, да не осмелился.—?Куда… Звали? —?робко спросил я, впрочем совсем уже в полусознании от страха.Он меня словно не услышал и побледнел, как будто от боли.—?За одним и звал, одного ожидал получить… Ведь это низость, такие желания? Н-низость ли, Джон?Он подполз ко мне поближе.—?Да, я хочу,?— продолжал он, смотря на меня каким-то горяченным, воспаленным взглядом. —?Хочу как… как сумасшедший. Тебя. Я давно никого так не хотел, Джон. Я ведь и сам знаю, что сумасшедший. Слушай: я и прежде предчувствовал, что ты мне дашь только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки от тебя?— счастье?Его колени уперлись в мое бедро.—?И разве виноват я,?— шептал он, как бы задыхаясь, с заплетающимся языком. —?Разве в-виноват я, что ни у одной женщины на целом свете нет таких ног, как у тебя?Я дернулся, хотел уйти, однако он?— будто испугавшись, что я ускользну от него?— схватил меня за плечи.—?Я бы целовал их,?— добавил он быстрою скороговоркой,?— От ступней до колен, я бы исцеловал их все! Я бы попробовал каждый палец…В этот момент я испытал очень странное чувство: некоторое время я был как бы в тумане; я чувствовал, что нервное напряжение забирало мои силы, но все же обладал достаточной энергией чтобы понять, о чем он говорил.Внезапно я весь встрепенулся; от сердца к мозгу хлынул обратный поток. Каждый мой нерв дрогнул, и мне показалось, будто меня с ног до головы кололи острые иглы. Это был трепет, уничтожающий разум, дрожь слишком сильная, чтобы быть приятной. Она охватывала меня все сильнее, начиналась с кончиков пальцев ног и доходила до самых глубинных клеток мозга. Меня истязали.На мгновение мне показалось, что Гамильтон вот-вот меня поцелует: его жесткая щетина слегка щекотала мне щеку.—?Я низкий, подлый человек, Джон,?— начал он мне на ухо,?— Спаси меня от меня самого. Я за тобой подсматривал. Тогда, на следующий день после… После того. Стоял и рассматривал тебя голого, все рассмотрел.Меня как громом поразило. Опять одно прежнее ощущение оледенило вдруг мою душу: я ощутил небывалый ужас, который, должно быть, сразу показался в моём лице. Я начал глотать ртом воздух, точно рыба на суше.—?Да, да, ты прав, я забылся, стыжусь! —?спохватился Гамильтон, хватая меня за руки. —?Но… Но ты не можешь сердиться на меня за то, что я так говорю! Ведь ты сам меня искусил, ты…Он не закончил фразы. Лицо его вдруг переменилось:—?Идем ко мне,?— сказал он тихим, дрожащим от волнения голосом. —?Идем в мою постель.Собрав все свои силы, я оттолкнул его и отшатнулся сам.—?Я… Я не… Вы пьяны… —?залепетал я, задыхаясь от ужаса. Дух мне пресекло, в груди стеснилось.Гамильтон отстранился. Я убеждён, что не будь он настолько вдребезги, то не выдержал бы характера. И Боже мой, как же я не догадался сразу? Как же мог я быть так слеп, когда, наконец, даже эти самые неуместные шутки выдавали его с головой? Я взглянул на него и содрогнулся. Такой солидный, важный человек?— и сам грешник, сам преступник! Выходило, что он давно уже возымел ко мне страсть, но все скрывал это под видом грубости и презрения. Может быть, он и сам стыдился своих желаний, а потому и злился невольно. А может быть и то, что он грубостью обращения хотел только прикрыть свою истину… Но наконец не удержался и осмелился сделать мне явное и гнусное предложение.Некоторое время он молчал, словно ожидая ответа на вопрос, не оформленный в слова. Затем потянулся к столику, налил ещё рюмку, выпил и задумался. Я так и замер на диване. Мне, может быть, и хотелось бы уйти, но я пока еще не решался. Сомневался ли я? Испытывал ли я смятение? Нет, это был страх, малодушный страх, а не смятение. Разве мог я броситься в разврат? Одурманивающий ум и окаменяющий сердце грех?— вот к чему он склонял меня.—?Ты не представляешь, на какие скверные дни и бессонные ночи обрекаешь меня,?— пробормотал Гамильтон. —?Ну же, Джон, не мучь меня. Не мучь… Я тебя во снах вижу. И ведь так легко, так натурально. Бывает, замечтаюсь и невольно поверю, что страсть настоящая, что есть живое в моих грезах. Такой обман!Он наклонился ко мне и проговорил стремительным полушёпотом:—?О, если б ты видел те же сны, что и я…Внезапно тяжёлая рука опустилась на мое колено. У меня не было сил отстраниться; я не мог ни говорить, ни двигаться?— я был совершенно истощен.—?Впрочем, я мог бы показать тебе,?— добавил он, сверкая глазами. Тонкие пальцы перебирали мои волосы. —?Что я вижу во снах.—?Это грех… —?произнёс я наконец, с усилием. Голос мой тотчас зазвенел и порвался как струна.Гамильтон помолчал. С новым, странным, болезненным чувством всматривался я в это бледное, угловатое лицо, в эти холодные чёрные глаза, сверкавшие с таким огнём, с таким искренним воспаленным чувством, и все это казалось мне более и более странным, почти невозможным.—?Так ты очень молишься Богу, Джон? —?спросил вдруг он.Я долго молчал, как бы не мог отвечать.—?Молюсь…—?А тебе Бог что за это делает?—?Много делает.—?Стало быть, рабом ты стал по воле Божьей? В наказание за грехи? —?продолжал выпытывать Гамильтон. Глаза его сверкали. —?Ты мог бы жить духом и разумом, а кончил здесь, со мной. Ты уж и теперь грешник, раз совершил преступление; загубил жизнь… И не только свою.Я не нашёл, что ответить.—?А пуще всего тем ты грешник, что понапрасну жизнь свою отдал. Существуешь в рабстве, которое так ненавидишь, и в то же время знаешь сам, что никому этим не помог, никого ни от чего не спас. И как, скажи мне, рядом со всеми святыми чувствами, уживается такая грязь?—?Что вы такое говорите? —?пробормотал я, странно и мятежно взволнованный его словами.—?Ты выдержать не сможешь, если останешься один, сойдешь с ума, как я. Стало быть, нам с тобой по одной дороге. Мы оба прокляты, оба грешны, вместе и пойдем.Гамильтон положил руку на мою руку, но сделал это так нежно, что я почти не почувствовал.—?Пойдем…А затем добавил, едва слышно:—?Может и нет никакого Бога.Потом он обнял меня за шею. В его взгляде читалась та неотступная напряженность, с какой кошка наблюдает за мышью или охотник за дичью. Впрочем, я и опомниться не успел, как он переместился мне за спину; я сидел на самом краю дивана, а потому между мною и спинкой оставалось место.—?Представь,?— прошептал Гамильтон. —?Ты на четвереньках, я позади тебя.Ладонь его медленно и незаметно скользнула вверх по моему бедру. Другая рука лежала у меня на плече. Его губы, пересохшие от долго подавляемого грязного желания, коснулись моего затылка. Я дрогнул и подался вперёд; Гамильтон удержал меня.—?Вот так. А потом я…Добравшись до моих губ, он коснулся их. Это касание было нежным, как прикосновение ребёнка, искусным, как ласки raccrocheuse, и уверенным, словно хватка плантатора с кнутом.Однако, когда его палец, сухой, ледяной палец, проскользнул мне в рот, я не выдержал. Стоило Гамильтону дотронуться до моего языка, я развернулся и ударил его, что было силы. Затем вскочил и, чуть не крича, задыхаясь, уставился на него.Едва только Гамильтон распрямился после полученной пощечины, и не затих ещё, казалось, в кабинете подлый, гулкий звук от удара ладони по лицу, как тотчас же он встал с дивана. Он молчал, смотрел на меня и бледнел как рубашка. Но странно, взор его как бы погасал. Через десять секунд глаза его смотрели холодно и кажется даже спокойно.—?Вот значит как,?— проговорил он, неподвижно на меня глядя. —?Я к тебе с полным сердцем, а ты…Я задрожал как лист, мелкой дрожью; приподнял руку и медленно, задом, стал отодвигаться от него к двери.Почти с полной вероятностью можно было предположить, что если б и услышаны были кем-нибудь из гостей крики, то возбудили бы лишь страх, но ни один из них не пошевелился бы на помощь.Мгновение, и Гамильтон бросился на меня.