Отнятые годы (1/1)

Донхек резко обернулся. Запах крови, тяжелый и металлический, наполнил собой морозный воздух. Бешено бьющееся сердце подскочило к горлу, губы пересохли, как если бы Донхек часто дышал, стоя посреди пустыни. Боль внутри него впервые не была похожа на дикую пляску золотистого огня,?— сейчас она больше напоминала печь для кремации. Золу и обугленные кости. Зажмурившись, он отступил в сторону.И тут же почувствовал, как его подхватили сильные мужские руки. В голове пронзительно прозвучало: ?Это не Марк, это не он!?. Донхек попытался отбиться, но его руки неизменно впивались в шелковую ткань. Откуда она взялась под пальцами?— неизвестно. Донхек уловил едкий запах пороха. Его сознание все еще не могло выстроить изменившуюся картину мира.?—?Тише, Хэчан, тише.Донхек с шумом втянул воздух. И, конечно, раскрыл глаза.?Его детское, шестилетнее тело сидело в широком кресле, обитом кровавым бархатом. Взгляд упирался в красочную сцену. Что в тот день играло в театре? Вот на лакированные доски выскочили легкие, как пух, балерины в воздушных пачках, вот взметнулись их тонкие, как стрелы, руки. Они были красивы и изящны, и все?— бледнолицые, с кровавыми губами и глубокими темными глазами. Их черные волосы были зачесаны и убраны в высокие пучки. Позади них выкатили декорации.?В оркестровой яме кто-то взял самую пронзительную ноту.?Донхек повернул голову. Его отец?— такой молодой и живой,?— вопросительно посмотрел на него. Возможно, что он подумал, будто Донхеку прямо сейчас надо в туалет. Откуда-то в Донхеке поднялось страшное осознание: нужно уходить. Прямо сейчас. Но он ничего не мог поделать. Его пухлые детские ручки вцепились в мягкость подлокотников. Отец скользнул взглядом поверх его темной головы.?—?Что такое, Хэчан? —?раздался тихий, едва уловимый женский шепот.?Мама?, быстро пронеслось, как выпущенная Марком пуля, мысль в голове. Донхек тут же развернулся к ней, всем телом развернулся, и его взгляд уперся в ее темное лицо. Свет сцены скользнул по ее острым скулам, по болезненно-белой коже, по редким волосам. Ее иссохшие руки лежали на вздувшемся животе, обтянутом широкой блузой. Ее карминного цвета губы растянулись в тонкой улыбке.Мама была отвратительна.Донхек захотел закричать, но его тут же перебила тишина.Тишина, образовавшаяся после оглушительного выстрела. Замолчал оркестр, в стылом воздухе задрожал леденящий звук последних нот. Остановился танец, балерины сбились в кучи; на их прекрасных лицах отразился испуг. Они больше напоминали куклы; на тонких лебединых шеях сверкали украшения; в проколотых ушах поблескивало золото. Вцепившись друг в друга длинными ногтями, они смотрели в сторону закулисья.?За темными шторами скользнула тень. И на сцену, держа в руках длинные винтовки, вышли мужчины в военной форме. Все казалось постановкой. Но в горле заклокотал, как кипящая вода, нервный смех?— откуда же в балете о любви взяться мужчинам в военной форме? Их ноги были обуты в тяжелые ботинки. В их винтовках, перестукиваясь, находились медные пули. Балерины отошли к краю сцены, и одна из девушек посмотрела за спину?— в пропасть оркестровой ямы.?Донхек не дышал вместе с остальным залом. Казалось, время остановилось. Со стороны сцены раздался крик. Всем уйти в зал! Сесть на места! Тяжелый, мужской рык, грудной, словно бы рев дикого зверя. Если они действительно пришли убивать, они явно не спешили. Вместо этого они схватили самых близких балерин и толкнули их к коротким лестницам у сцены. Лица их были закрыты до самых глаз.?Но даже к этому моменту из головы не могла выскочить мысль, что все это было лишь глупым розыгрышем. Словно бы сознание до последнего пыталось бороться с несоответствием действительности. За спиной зашептались, да все разом, да так громко, что гул напомнил жужжащий рой золотистых пчел. Над головой зажгли приглушенный свет. Донхек почувствовал теплое прикосновение отца к своей руке.?Когда он обернулся, мать рядом уже не сидела.***Голос Марка наполнил его пустую голову.—?Положи пистолет.?В последний раз, когда Донхек разглядывал его лицо, он видел потеки бурой крови и глубокие морщины под глазами; лицом Марк напоминал осунувшегося, умирающего старика. Теперь же все вернулось. Его чистая, светлая кожа блестела в теплых лучах солнца. Слабый ветер взлохматил его чернильные волосы. Его напряженный взгляд упирался в Донхека, как дуло беспощадного оружия.?—?Донхек,?— строже сказал он. И потянул руку.?Донхек тут же дернулся в сторону. Пистолет, выскочив из его рук, ударился о крошащийся асфальт. В грудь хлынул холодный воздух; горло саднило криком. Пальцы, только-только держащиеся за оружие, ощутимо дрожали. В голову хлынули обрывки воспоминаний: Марк пытался научить его стрелять, но у Донхека ничего не вышло. А затем… а затем он увидел, как лицо Марка преобразилось, потемнело, состарилось, и как дряблую кожу оросили рубиновые капли крови. Зрение прояснилось, когда Донхек с усталым вздохом прижал ладони к собственному лицу.?—?Это был теракт,?— выдохнул он. Марк ничего не ответил, Донхек не мог увидеть его лица. —?Вот, почему я не помню детство. Я пережил теракт.?И тогда он посмотрел на него. Шокированный взгляд Марка уставился в его перекошенное усталостью лицо. Какой день шел? Четвертый? Пятый? Донхеку казалось, что с того дня, как они вдвоем оказались в одиноком мире, прошла как минимум вечность. И пройдет еще столько же невыносимо долгих дней. Каждый час отворял новые тайны. Минутная стрелка?— золотой ключик от шкафа, полного гнилых скелетов.?Горячей щеки мягко коснулось нечто холодное.?Донхек вскинул голову. Он увидел, что Марк, отзеркалив его движение, вгляделся в небо. Некогда чистое, теперь оно было затянуто светлыми облаками. Что-то надвигалось на них, как рой пчел. Как если бы над головой рассыпали перинный пух. В первое мгновение Донхек так и подумал, в особенности когда пух упал на черные волосы Марка. И только потом в его голову хлынула мысль о снеге.?—?Но сейчас,?— Донхек обернулся. Он увидел, как снег опустился на землю и тут же растаял. —?Сейчас ведь весна, снега не должно быть…?Он почувствовал, как Марк подхватил его под локоть.?—?Пойдем в общую комнату,?— раздалось над ухом. —?Там есть камин.?Острые, как ножи, снежинки врезались в его огнем горящие щеки, оцарапали кожу. Прижав голову к плечами, Донхек поспешил за Марком. Поднялся холодный ветер, остудил мысли, Донхек увидел, как кончики его пальцев налились кровью, сделались теплыми. Войдя в помещение, он стряхнул с серебристых локонов снег и потянулся к волосам Марка?— неосознанно, необдуманно. Марк вгляделся в его лицо. Окна в общей комнате были занавешены и свет не горел. Так, в темноте, они застыли друг напротив друга.?Стены комнаты в мотеле казались тоньше листа бумаги. Существам из изнаночного мира ничего не стоило прорубить себе путь прямо к ним, пусть даже если зубами они будут вгрызаться в бетон и дерево. Если этим днем наступит холодная стихия, возможно, Донхек переживет и эту зиму, и следующие, и сотни других одиноких зим,?— но только в том случае, если он будет знать, за что мир так безжалостно насмехался над ними.Донхек безмолвно юркнул Марку за спину и, подхватив с полки плесневелый плед, сел в старое кресло-качалку возле камина.?—?Ты не кажешься удивленным,?— раздался голос Марка.—?Меня уже таким не удивишь,?— спокойно ответил Донхек. А у самого от страха поджимались пальцы ног. —?Слишком… много всего. Устал удивляться. Ты тоже не выглядишь шокированным.—?Это не я пережил теракт.?Донхек скользнул по нему тяжелым взглядом.?—?Моя шкатулка,?— вспомнил он. —?Я взял ее с собой, она в моем рюкзаке, давай сходим…—?Я схожу,?— перебил Марк. И прикоснулся к ручке двери. —?Никуда не уходи.Донхек криво улыбнулся. Он никуда бы не смог уйти. Ему и идти-то было некуда. Как только Марк выскочил под завывания вьюги, Донхек сильнее укутался в плед. Рядом с ним, на крохотном столе, стояло древнее радио. От безделья парень потянулся к его антеннам и вытянул их. Покрутил кнопками, но ничего не изменилось. Радио молчало. Возможно, сели батарейки. Найти другие не составило бы огромного труда, но Донхек допускал мысль, что даже если радио заработает, из его динамика будет разноситься лишь белый шум. Людей ведь все еще не было. Никто не вел утренние и вечерние шоу. Надежда оставалась лишь на давно записанную музыку. Человеческие голоса в них никто не мог стереть, как ошибки в тетрадях стирали ластиком.Раскрылась дверь, и в общую комнату хлынул снежный вихрь. Марк стянул промокшую куртку и бросил на соседнее кресло. Сам подошел ближе и протянул шкатулку в чуть дрожащие пальцы.—?Спасибо,?— выдохнул Донхек.?Марк безмолвно склонился над чернильным камином. Рядом в корзине валялись сухие потемневшие дрова. Откинув резную крышку шкатулки, Донхек перебирал фотографии, пока в его руках не оказался снимок беременной матери, сделанный в зале незадолго до начала балета. Прижимая руки к раздутому животу, она улыбалась в объектив камеры.?Марк чиркнул зажигалкой и поднес золотистый огонь к тонким изломанным щепкам.?—?Это точно Сеул,?— уверенно сказал Донхек. —?Я помню, что билеты папа получил по работе. Они были красивые, с изображением самих балерин, и на них точно было написано название театра, и оно располагалось недалеко от реки Хан.?Наблюдая, как разгорается пламя, Марк безмолвно смотрел на танец золотистых языков. Но взгляд его оставался пуст.?—?Мама тогда так красиво оделась. Папа все хвалил ее, даже в зале, а она ему улыбалась. Мне казалось, что улыбка ее была смущенной, на деле же?— грустной. Хрупкой, как первый лед… Если в моей памяти осталось это осознание, значит, так оно и было, и мама действительно в тот вечер вела себя совершенно иначе. Я сидел между ними. Я очень любил театр.?Донхеку казалось, жизнь встряхнула его, как стеклянный шарик. Навела беспорядок, спутала мысли, от взметнувшихся блесток потемнело небо. Столько лет прошло, а сознание так и не обрело ясности. И теперь жизнь сделала новый виток. Решила, что Донхек недостаточно исстрадался.?—?Никто не понял, что что-то пошло не так. Балерины глупо сбились в кучу и смотрели в одну точку. Музыка еще тогда играла… напряженная, угнетающая, никто не услышал выстрелов. А если и услышали, то подумали: ?наверное, таков сценарий?. И плевать, что в брошюре было написано, что после выступления балерин на сцену должны были выйти возлюбленные. Когда на сцену хлынули мужчины в военной форме, оркестр замолчал. Вот тогда-то кто-то закричал.?Когда в камине затрещали дрова, Марк поднялся на ноги и уселся в соседнее кресло.?—?Я жмурился,?— продолжил Донхек. —?Думал, не буду смотреть на сцену?— не увижу страшного. Себя обманывать ведь всегда легко. Мама исчезла так быстро, что я не успел увидеть этого. Она пересела ближе к сцене, незаметно, тихо. В зал вошли женщины с такими же раздутыми, как и у нее, животами. Это сейчас я понимаю, что на них были надеты пояса смертниц.Марк все еще оставался безучастным. Разглядывая огонь в камине, он словно бы даже не слышал рассказа Донхека. Вместо этого он плутал в собственных мыслях. Крестик на его шее переливался золотистыми бликами. За окнами мотеля рыдала безутешная вьюга, и ее вой разносился дрожащим эхом, перекатами грома касаясь стен.?Чем больше Донхек ковырялся в прошлом, как в давно зажившей ране, тем сильнее его укрывала волна тревоги. И с каждым разом она становилась сильнее. Не зря ведь сознание запечатало воспоминания, не зря залило затвердевшим сургучом. Донхек же не понимал, что копошился в собственных прогнивших скелетах, как омерзительные опарыши копошились в плесневелых фруктах.??Донхек почувствовал легкое ощущение удушения. Его взгляд упирался в пляску золотистого огня, в искры пламени, в темнеющие, объятые жаром поленья. В запястьях застучал бешеный пульс, рот наполнился металлическим привкусом?— то была кровь, сочащаяся из разорванной острыми зубами изнанки щеки. Грудную клетку словно разрезали, разорвали на части, осколки ребер разлетелись в сторону, и легкие, едва наполняющиеся воздухом, бросили в камин, так невыносимо они горели.?И тогда в голову, как безжалостную пулю, всадили жуткую мысль.Я умру. Я тону, мгновение, чуть дольше?— секунда, минута, час, при мне замирает время, застывает, теряет свою значимость, хрупкую, как фарфор. Бесконечность я утопаю в пропасти, не сыща дна.?Прямо сейчас мое сердце разорвется от страха, и я умру, и некому будет, кроме Марка, меня похоронить, и только он окажется у моей одинокой, забытой, заросшей могилы. Весь остальной путь ему придется пройти без меня, ведь прямо сейчас, сейчас, сейчас я не выдержу и рухну в родные объятья смерти. Когда-то давно она приходила за мной, но цепкие ее лапы так и не могли схватить мое детское тело, а теперь я вырос, выгрыз у судьбы неположенные мне годы, а за них придется дорого платить.—?Дыши,?— как сквозь толщу воды. Перед глазами все еще плясали языки пламени. Казалось, вся комната была объята огнем, жар лизал сухую обугленную кожу. —?Вдох… и выдох… Дыши, Донхек.Хэчан.—?Дыши.Но Донхек не мог справиться с обжигающей мыслью. Если он умрет, жизнь Марк вообще ничего не будет стоить. Джено найдет его?— и обязательно убьет. Он ведь ради этого на них охотится. Найти, свести с ума?— и убить.?—?Еще вдох… и выдох… давай же, посмотри на меня, ну же…Руки Донхека были непослушны. Он только краем сознания, самой границей сомнительной ясности ума понимал, что кто-то держал его ладони в своих ладонях, и жар их соприкасающейся кожи был ничуть не меньше, чем в камине. Перед глазами мелькнуло бледное лицо, темные глаза и длинные ресницы, и тонкие губы, шепчущие имя. Имя, которое Донхеку не принадлежало по праву, имя, которое дала ему не мать, имя, с которым он сроднился лишь потому, что в детстве ему вылепили из золы и праха новую личность.?И теперь она, хрупкое изваяние, разлеталась на острые осколки.—?Сфокусируйся на мне, Донхек. И повторяй: вдох… и выдох…И снова. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Сфокусироваться на его дыхании. Вдох. Воздух со свистом прорезал горло, как острая катана. Выдох?— жаркий, легкий, он коснулся налившейся кровью щеки.?—?Давай, еще раз… скажи что-нибудь. Что дарит тебе чувство спокойствия??—?Я… не знаю,?— хриплый голос был похож на наждачную бумагу. Сухой, трескучий, как ветви старого дерева.?—?В последний раз,?— его голос тонул в пучине вод. —?Может, было что-то такое…—?Да… было,?— вдруг осознал Донхек. До того, как мир изломался. Единственный оплот спокойствия и радости, неподдельной, сильной, яркой, как взрыв фейерверка. Единственный раз, когда Донхек чувствовал себя в безопасности, словно только в тех руках он мог затеряться, забыться?— и обязательно остаться в целостности. —?Но ты?— не он… Напомни, как там было?.. Вдох… выдох…?И тогда его сухих, потрескавшихся губ коснулись другие губы. Жаркий выдох дуновением открытого пламени опалил нежную, тонкую, как крылья бабочки, кожу. Дыхание застыло в горле, замерло, испуганно притаившись. Донхек прикрыл глаза. Только в это мгновение его покинул липкий страх за собственную жизнь. Марк захватил его губы, их носы столкнулись, зубы неприятно ударились друг об друга; но когда он и Донхек совпали, весь мир за пределами мотеля перестал существовать.Как когда-то давно мир за пределами глупой школьной будки поцелуев перестал существовать, разлетевшись на мертвые останки потухших звезд.?Донхек был отчаян в своем одиночестве, и поэтому к Марку он припал, как жаждущий припадал к холодной воде. Вернулись ощущения: вот теплые кончики пальцев коснулись его щеки, очертили подбородок, вот Марк шумно выдохнул, боясь разорвать поцелуй. А вот руки Донхека взметнулись к его груди, выше, обвили шею, вот пальцы запутались в черных локонах. И вот губы раскрылись на очередном выдохе, а Марк провел языком по губам, как если бы безмолвно спрашивал ненужное разрешение.?Тонкое горло сжалось от безудержного желания заплакать, зарыдать в голос, завопить от нестерпимой боли. И тут же внутри что-то лопнуло, хрупкое и тонкое, как мыльный пузырь. Если Марк отстранился прямо сейчас, Донхек сгорит от стыда. Он не понимал, отчего именно так отчаянно цеплялся за него. И тогда голова наполнилась одним вопросом, очевидным, но многие дни легко скрываемым. И тут же Донхек отмахнулся от жутких мыслей. Нет, еще рано. Легче, когда голова была пуста. Когда Марк все еще прикасался к его губам, вылизывал рот, языком скользил по впадинам и выпуклостям.Отстранившись от него, Марк беспокойно заглянул ему в глаза.—?Все в порядке? —?спросил он очевидное.?Донхек прислушался к себе. Его пальцы мелко дрожали, сердце сбивчиво билось о прутья ребер; дыхание, изорванное поцелуем, было оглушительным в возникшей тишине. Возвращение в действительность походило на лобовой удар с мчащимся на огромной скорости поездом. Марк сидел перед ним на коленях, и руки его касались его бедер.?—?Кто научил тебя так успокаивать людей? —?выдохнул Донхек. Ему было стыдно смотреть прямо в глаза Марку, так что он разглядывал его налитые кровью, больше похожие на перезрелые ягоды, губы. —?Хотя это действует…?—?Успокоился? —?уточнил Марк. Донхек только и думал, что его губах?— знакомых, черт их дери, губах. Марк же, казалось, не обратил на это внимание, и подобное осознание изранило его хрупкое эго. Нерешительно кивнув, он опустил взгляд на собственные руки. —?Уверен?—?Сейчас я не чувствую страха,?— ответил он. —?По крайней мере не чувствую его так ярко, как до этого.—?Часто с тобой случаются панические атаки??Донхек призадумался. И через мгновение покачал серебристой головой.—?Никогда такого не было. Сам же знаешь, последние несколько дней выдались очень… тяжелыми. А сейчас я узнал, что выжил после захвата заложников, так что… это все наложилось друг на друга, ох… Не успеваю привыкнуть к одному, как тут же случается другое. Мне бы хотя бы… немного, совсем чуть-чуть… спокойствия. Ведь даже ночью я вижу кошмары.?—?Хорошо, давай сегодня никуда не поедем. Останемся здесь и отдохнем. В холодильнике есть пиво, если хочешь.?Донхек поморщился. Попытки Марка его успокоить казались глупыми. Было бы намного легче, если бы Марк, как в их первую встречу в изменившемся, опустевшем мире просто дал ему звонкую пощечину. Боль быстрее отрезвляла сознание. А теперь он неумело пытался его утешить, и это было куда хуже, чем когда он замахивался и опускал ладонь на его щеки. Нет, теперь он не бил, и вместо пощечин Донхек получал мягкое прикосновение кончиков пальцев.?В камине тлели почерневшие угольки.?Боже, подумалось Донхеку, будь со мной строже, будь со мной таким, каким ты был до этого мира.?Марк отпустил его холодные руки, поправил съехавший с его плеч плед и, поднявшись на ноги, подошел к камину и подбросил дров. Огонь тут же ринулся к свежей плоти, поглотил дерево, взметнул в трубу пригоршню золотистых искр.?—?Можешь принести пиво? —?осторожно спросил Донхек, когда Марк обернулся к нему. Он никогда не оставлял боль на дне бутылки, а первую рюмку опрокинул в себя лишь на весеннем празднике. Но сейчас ему казалось, что если он не забудется, он сойдет с ума.?Холодная банка скользнула в его ладони. Марк присел рядом, сам он не собирался пить, и его внимательный взгляд изредка перебегал от камина к парню. Неумело щелкнув крышкой, Донхек поморщился от ударившего в нос кислого запаха. Зашипела пена, вывалившаяся с края и опустившаяся к пальцам. Неуверенно приложившись истерзанными губами к прорези, Донхек сделал первый осторожный глоток.?Он ждал, что Марк отговорит его. Но вместо этого он просто позволил ему напиться. Если боль и затаилась на дне банки, Донхек ее просто проглотил.