Театральное искусство (1/1)

Всякий раз, когда Марк закрывал глаза, он видел слабый свет алтарных свечей и бледный лик Богоматери; щеки ее, розовые и пухлые, бороздили дорожки слез. Марк помнил, что его прошлое сердце, слишком доброе для подобной жизни, наполнялось страшной грустью; тогда ему не было известно, отчего же Богоматерь плакала, но что-то подсказывало ему, что это было от сильнейшей боли. Стоя на коленях, он взывал к женщине в жалкой попытке вымолить пощады. Не было молитв, чтобы узнать, почему именно он оказался раздет, распят и разбит на ложе священника, но были молитвы, просящие прекратить этот ужас, и Марк беззвучно шептал их в церковную пустоту, прикрыв глаза.И неизбежно его прерывала широкая сухая ладонь, падающая на хрупкие детские плечи.Марк устало выдохнул. Он лежал на кровати Донхека, прикрыв глаза, и слушал, как парень обеспокоенно метался из стороны в сторону. В комнате было темно; наползал очередной вечер; покрасневшее солнце осторожно пробралось в комнату и упало косыми лучами на белоснежный потолок. Больше вечера Донхек ненавидел только ночи, пустые, холодные и жутко одинокие.—?Что будет, если он придет снова? —?задумчиво спросил Донхек. Марка бесило его постоянное передвижение?— от равномерного звука его шагов неизбежно разболелась голова.—?Если бы он хотел нас убить, он бы давно это сделал,?— Марк пожал плечами. Все его тело страшно болело от долгого напряжения. Кровать Донхека была мягкой и удобной, и она никак не могла сравниться с пружинистым диваном в гостиной комнате. Развалившись в форме звезды, Марк глядел в потолок.—?У тебя как-то все слишком просто,?— вздохнул Донхек. И затем тихо добавил. —?Но, быть может, ты прав…—?Маловероятно, что он имеет цель напугать нас. Хотя, безусловно, его поступки приводят в ужас, но… что-то с ним не так. Ему что-то от нас надо. Может, когда-то мы с тобой перешли ему дорогу, и с тех пор он думал о мести.Донхек истерически взревел:—?Но как он, черт его дери, заставил исчезнуть все человечество?!Марк резко приподнялся на локтях. Донхек стоял возле высокой книжной полки, его взгляд опустел, уставившись в пол. Он бездумно держал руки возле лица, и губы его бесшумно шевелились. В это короткое мгновение он выглядел как обезумевший, и Марк на секунду испугался, что Донхек напрочь растерял остатки здравого рассудка. Но Донхек, прикрыв глаза, судорожно выдохнул и устало опустился на пол.—?Прости,?— сказал он. Марк не знал, почему он извинялся, и потому глупо кивнул ему в ответ. —?Просто… всего два дня прошло, а столько всего случилось…Но казалось, что среди вороха нескончаемых событий они что-то упустили. Нечто важное, необходимое для дальнейшего. Что-то такое, что смогло бы дать им ответы на все незаданные вопросы. Но Марк боялся, что новое знание окончательно сломает Донхека. Сам он всего лишь испытывал страх, липкий и несмываемый, но за долгие годы тяжелой жизни?— у Марка, казалось, не было такого дня, чтобы к нему не подбирались цепкие лапы смерти,?— он просто привык к подобным неутешительным мыслям. Что однажды он умрет. Что он заслужил. Что на отпевании никого не будет, кроме Джено.—?Тебе нужно отдохнуть,?— мягко сказал он. И сам же удивился собственному голосу, тихому и поразительно нежному. Донхек вздрогнул и отнял ладони от лица. Он выглядел шокированным, и Марк, раздраженный от собственного смущения, поднялся с кровати. —?Спокойной но…—?Нет, не уходи пока что,?— перебил Донхек. Он шмыгнул носом и потер переносицу. —?Еще рано для сна,?— взгляд его скользнул по стеклянным окнам. Небо темнело, и кроваво-красное блюдо солнца таяло на горизонте. Последние лучи озолотили верхушки темных деревьев. —?К тому же, есть еще одна тайна, требующая разгадки.—?Ты уверен, что?..—?Да,?— твердо сказал он. Донхек поднялся на ноги и обернулся к книжной полке, разглядывая корешки книг. Некоторые из них были старыми и потертыми, некоторые же переливались бликами глянца. Для человека, который мгновение назад готовился впасть в истерику, Донхек выглядел спокойным, и подобная перемена нисколько не радовала Марка. Сложив руки на груди, он наблюдал за перемещением Донхека, пока, наконец, не раздался его голос. —?Нашел!Он обернулся. В руках Донхек держал учебник по литературе.—?Мы можем завтра,?— попытался напомнить Марк, и Донхек, на секунду замерев на месте, подошел ближе.—?Конечно, можем,?— согласился он. —?Но я правда не хочу спать. А уж тем более не хочу оставаться один. Надеюсь, если мы сорвем завесу с этой тайны, то я точно заплачу от безнадежности, и слезы столь утомят меня, что мне придется спать до самого обеда, чтобы восстановить силы.Не дав Марку вставить слово, он раскрыл перед ними книгу. ?Ода о слепце? занимала всего несколько страниц. Марк разглядывал длинные и узкие столбцы рифмованного текста, пробежавшись глазами по четырем знакомым строчкам.Донхек расправил плечи и вскинул голову.—?Что же мы знаем о самой оде? —?спросил он, но, видимо, совершенно не ожидал услышать ответа. Марк не успел сделать вдоха, как Донхек продолжил. —?Старая, скучная, непонятная. Но для наших учителей она?— вершина искусства. Я мало что запомнил с уроков, но точно помню, что основная тема?— искупление грехов. Неотвратимо каждый из нас предстанет перед судом совести; кого-то наказание не коснется, но кто-то будет молить о прощении, а кто-то даже спустя столетия не сможет осознать тяжесть собственных поступков.Донхек сел на кровать. Марк, недолго думая, последовал за ним.—?И так, слепец?— грешник,?— продолжил Донхек. —?При жизни он был богат и славен, но богатство и слава?— самое худшее, что придумал человек. Вседозволенность вскружила ему голову. Не знал древний город правителя хуже. Пиршества его начинались на рассвете и заканчивались на закате третьего дня. Но каким бы длинным и насыщенным не было бы пиршество, кому-то все равно достанутся лишь объедки. Сама же ода начинается с живописной сцены?— правитель в дорогих тканях разъезжает по городу, обычный люд падает наземь и ждет, когда он осыпит их золотыми монетами, но вместо этого правитель лишь перебирает злато в руках. Некоторые из бедняков падают под мощные копыта его коней, и таких правитель просит отловить и кинуть в темницы. А к вечеру, обойдя утопающий в рыжих лучах солнца город, он возвращается в свой дворец и просит подать вино. И так, за ужином, умирает от остановки сердца. Глупая смерть для глупого человека.Марк заметил, как бронзовая кожа Донхека покрылась мурашками. Вздрогнув, парень обернулся.—??Коль шар земной постигла злая участь?,?— прошептал он, задумчиво постучав по подбородку. —?Он ослеп… Весь мир его обернулся мглой. Путь отныне для него видится далеким, но не просто далеким, а трудным и опасным. И все же он куда-то идет… ?Все начинается с истоков?…Марк прищурился, и Донхек, увидев его суровое выражение лица, беспомощно замолчал.—?Ты ведь врал, когда говорил, что не понимаешь литературу, так? —?заметил Марк. Донхек поджал пухлые губы. —?И врал, когда сказал, что ничего не помнишь с уроков. Но мне врать не нужно. Я не твои друзья.—?Верно,?— выдохнув, сказал Донхек. И повторил, с болью растягивая слова. —?Ты не мой друг. Ты вообще ничей. И от того ты не знаешь, что нити дружбы бывают тонкими и ломкими.Он хотел повернуться; голова дернулась в сторону, но Марк вскинул руку и вцепился в подбородок пальцами. Заставив Донхека замереть, он заглянул ему в глаза, и от чего-то его спокойствие по краям радужки показалось Донхеку опаснее блеска сотни кинжалов. Его голос наполнил возникшую между ними тишину:—?Это не дружба. Это угодничество.Взгляд Марка упал на сжатую в руках Донхека книгу.—?А теперь продолжай проводить литературный анализ, и в этот раз не пытайся юлить.Отпустив его, Марк отодвинулся. Донхек чувствовал ожоги на тех местах, где его кожа соприкасалась с кожей пальцев Марка. У Марка не было стремления напугать Донхека, но отчего-то его сердце подскочило к горлу, и парень боялся, что Марк непременно услышит этот бешеный стук. И лишь мгновением после Донхек понял, что то было не от страха.—?Меня больше интересует последняя строчка,?— продолжил Марк, словно ничего не случилось. Словно он не заставил все внутри Донхека замкнуться на короткое мгновение. —??Все начинается с истоков?,?— пропел он, растягивая слова. —?Мне кажется, это своеобразный намек. Что слепец в оде имел в виду под истоком?И, подняв темную голову, он посмотрел на Донхека. Так они и застыли, смотря друг на друга. Между ними замерзло даже дрожащее дыхание. В вечерней полумгле лицо Марка казалось дьявольским, и Донхек никогда прежде не желал согрешить, но прямо сейчас… Тряхнув серебристой головой, он перебрал страницы учебника.—?Слепец приходит в свой родной город и едва не попадает под колеса конницы одного богатого человека. В спину ему сыпятся проклятия,?— Донхек не заметил, как расковырял зажившую рану на предплечье до выступивших кровавых капель. —??Старому человеку?— старые глаза?… Сам того не понимая, богатый человек обрек себя на слепоту.—?Ты хочешь сказать…—?Богатый человек?— тот самый правитель, который после смерти станет слепцом. Это замкнутый круг. Как уроборос,?— Донхек ухмыльнулся. —??Истоком? может быть эта сцена. С нее все начинается и ею все заканчивается. В таком случае я могу предполагать, что последний день среди человечества был нашим ?истоком?. Что-то в этот день случилось такое, что заставило круг замкнуться, а мы оказались… —?Донхек неопределенно взмахнул руками,?— здесь.Марк выглядел задумчивым. Меж его бровей пролегла глубокая складка, и Донхек подавил в себе странное, пугающее желание разгладить ее указательным пальцем.—?Если вспоминать тот день,?— начал он, понимая, что Марк, вероятно, ушел в самые дебри собственного подсознания. —?Было несколько вещей, которые сейчас кажутся для меня необычными. К примеру, я впервые попробовал алкоголь… Ох, точно! —?Донхек развернулся к Марку. —?Может быть, я сейчас нахожусь в коме? Ну, знаешь, которая бывает, когда слишком много выпьешь.—?Сколько ты выпил? —?прохрипел Марк. Казалось, он не до конца расслышал голос Донхека, и всякие слова доходили до него с задержкой.—?Одну рюмку?..Марк закатил глаза.—?В таком случае спешу тебя расстроить. Что-нибудь еще?Донхек обвел взглядом собственную комнату. По вечерам отец неизменно проверял его, приносил печенье с молоком и ласково просил лечь пораньше, но Донхек шутливо отмахивался?— он не мог не учиться до поздней ночи, ведь это означало, что он сможет поступить в университет сразу же после окончания школы, и больше им не придется надеяться на одного лишь папу, скрывающего смертельную усталость в мягком блеске блеклой улыбки. Сердце наполнилось отчаянием. Если ни он, ни Марк никогда не выберутся из этого мира, это означало, что все старания Донхека были напрасны.—?Будка для поцелуев? —?неуверенно сказал он, и от того предположение прозвучало как вопрос.—?Не думаю, что все человечество пропало из-за того, что ты обслюнявил половину школы.—?Я целовался с парнем.Марк замер. Донхек казалось, что он увидел, как мягкая кожа словно бы стала каменной, до того Марк обратился в статую. Даже его дыхание, прежде хотя бы слышимое от того, что Марк сидел невозможно близко, на мгновение прервалось. И тогда Донхек вспомнил, что он никогда и никому, кроме Ренджуна, не рассказывал о собственной ориентации. Поддерживая разговоры о девушках в кругу друзей-гомофобов, Донхек также поддерживал и их хрупкую дружбу.Теперь он понимал Марка. Это действительно больше походило на угодничество. Надеясь на то, что однажды они все же вернутся к прошлой жизни, Донхек, обернувшись, мягко сказал:—?Только, пожалуйста, не рассказывай никому.Марк вскинул тонкую бровь, как бы намекая, что даже если бы он очень сильно захотел, он бы не мог рассказать страшного секрета Донхека просто потому что некому было рассказывать.—?Что такого в том, что ты целовался с парнем? —?спокойно спросил он, словно не мог понять, и Донхек удивленно выдохнул. Он и не мог предположить, что Марк мог быть… таким.—?Это… неправильно?—?Я вырос в секте, где практикуют многоженство, поверь, вот это?— неправильно. А то, о чем ты говоришь, это нормально.—?Тогда если я скажу, что, возможно, влюбился в этого парня, ты не посчитаешь меня глупым?Марк шумно втянул воздух.—?Разве в этой будке у тебя не были закрыты глаза? —?спросил он и сразу же нахмурился. —?Как ты мог влюбиться в человека, с котором буквально просто… целовался?..Донхек смущенно опустил голову. Он не мог рассказать, что чувствовал незримую связь между собой и неизвестным парнем. Не мог рассказать, что губы были слаще меда, а его, Донхека, тело изваяли только для того, чтобы их касались эти руки, широкие ладони и узкие, длинные пальцы. Марк выглядел растерянным, и Донхек подумал, что то было от его глупых признаний.—?Больше ничего необычного я не могу вспомнить,?— Донхек неловко коснулся серебристого затылка. —?Что насчет тебя?—?Я…Марк осекся. Прочистив горло, он попытался продолжить:—?Не могу вспомнить ничего необычного. День начался как нормальный, я отсидел уроки, к вечеру получил товар и отвез в школу. Приехал Джено и отчитал меня. Ближе к полуночи поехал в больницу.—?Ничего необычного… —?повторил Донхек. Он и не заметил, как за время их долгого разговора солнце окончательно растворилось за горизонтом, и даже его косые лучи растаяли в сизой дымке ночи. В комнате стало так темно, что парню пришлось встать, отложить книгу и включить настольную лампу. —?Абсолютно ничего… Тебе случайно в спину не всадили проклятий?Он обернулся. Марк все еще сидел на его кровати, упираясь одной рукой в мягкий матрац. Его взгляд на секунду сделался хрустальным.—?Я проклял,?— понял Марк. —?Себя же. В эту ночь. И тебя.Донхек вцепился пальцами в край дубового стола. Еще неделю назад он бы в это время сидел над учебниками и тетрадями, но теперь он стоял напротив человека, который считал его своим врагом.—?Меня? —?прошептал Донхек. Голос дрогнул на высокой ноте.—?Мне казалось, ты заслужил.Он говорил размеренно и спокойно. Донхек все пытался понять, что же он сделал такого, чтобы оказаться проклятым, но в голову ничего не приходило. Марк долгие годы ненавидел его, и это, вероятно, было заслужено. Донхек попытался улыбнуться, но улыбка вышла нервной и натянутой до предела, как неизменно были натянуты струны гитары.—?Я никогда не знаю, когда кому-то делаю больно,?— сказал он. —?Вполне вероятно, я как-то…—?Ты не делал больно,?— перебил Марк. —?Ты просто есть. Это заставляло меня ненавидеть тебя.Донхек встрепенулся.—??Заставляло??—?Возможно, кое-что изменилось за эти дни,?— ответил он и впервые с того момента, когда Донхек отошел от него, он перевел взгляд. —?Но я пойму, если ты возненавидишь меня. Судя по всему, это я сделал так, что мы оказались в этом мире.Некоторое время они провели в тишине, погруженные в пучину собственных дум.—?Это все еще не ?исток?,?— выдохнул Донхек и устало плюхнулся в скрипучее кресло. —?Но это своеобразный катализатор.—?Что сделал слепец после того, как запустил замкнутый круг собственной бесконечной каторги?—?Вернулся в город, в котором родился. Дело в том, что путь слепца,?— Донхек чувствовал, как легкий ситец сонливости опускался на его едва соображающую голову,?— это путь времени. Он странствует не только по городам и странам, но и по той ленте жизни, что ему было отменено. Когда же он достиг ворот своего дома, он узнал, что женщина?— его родная мать?— только что родила первенца. Этим первенцем был он сам.—?Он попытался наставить себя же на путь истинный? —?предположил Марк.Донхек покачал серебристой головой.—?Если бы все было так просто,?— задумчиво протянул он. —?Но старик пытался. Первые пять лет он действительно учил себя же тем качествам, что помогли бы ему стать добрым мудрым в будущем. Но судьба?— ткачиха коварная, и невозможно изменить течение сплетенной жизни. Если из полотна можно спокойно вытянуть гнилые нити, это плохое полотно, ненадёжное. И тогда слепец просто подменил детей, и тем самым разорвал порочный круг.—?Ничего не понимаю,?— Марк нахмурился. —?Он ведь не избавился от своих грехов.—?Но он подарил городу, в котором должен был править, мудрого правителя. А заставив его ходить под своим именем, он тем самым переиначил собственную судьбу. Соглашусь, от своих грехов он не избавился, но он сделал так, чтобы его порочные поступки не смогли повлиять на судьбы других людей.Марк осмысливал сказанное. Потупив взгляд, он рассматривал ковер под ногами. Донхек прикрыл глаза; из-за того, что Марк находился в его комнате, на душе делалось спокойнее. Разбудил его тихий голос:—?Означает ли это, что от неудобных людей следует избавляться? —?Донхек удивленно захлопал ресницами, не в силах ответить. —?Как думаешь, хочет ли он убрать нас?Донхек пожал плечами.—?В таком случае не должны ли мы вернуться в свои родные дома?Марк и Донхек столкнулись взглядами. И, казалось, все поняли.—?Ты ведь тоже не здесь вырос? —?аккуратно спросил Марк. Он знал, что Донхек не помнил ничего из детства, кроме смерти матери, и от того он боялся спросить что-то такое, что заставило бы Донхека безудержно биться в истерике. —?Моя коммуна находилась на юге Сеула, недалеко от границы.Донхек почувствовал, как у него пересохло во рту. Поднявшись на ноги, он вышел из комнаты, оставив Марка в недоумении.—?Ты куда? —?крикнул парень, но не успел он подняться вслед за Донхеком, как тот уже вернулся, держа в руках перевязанную лентой коробку. Отбросив крышку и вывалив содержимое на кровать?— по одеялу разлетелись полароидные снимки и пара золотых колец, звявкнувших друг от друга,?— Донхек упал на колени.—?Это все, что у меня осталось от матери,?— сказал он. —?Отец никогда не рассказывал мне о детстве и уж тем более о переезде, но мне все еще кажется, что мы точно от чего-то бежали. Может быть, эти фотографии шевельнут нечто во мне.—?Если ты раньше видел эти фото и ничего не чувствовал, то и сейчас, вероятно, это не поможет.—?Я не разглядывал эти фотографии,?— Донхек посмотрел Марку прямо в глаза. —?Это должен был быть подарок отца на совершеннолетие, но однажды я случайно наткнулся на коробку и бегло оглядел ее.Марк недоверчиво сказал:—?Только не переусердствуй.Это было больше похоже на заранее проигрышную игру. Но Донхек пытался пробиться сквозь мутный пузырь, словно бы растягивая шар арбузной жвачки. Прикоснулся, потянул за края, отпрянул?— пусть даже только мысленно. То, чем были укрыты его пыльные воспоминания, больше напоминало околоплодный пузырь, скользкий и противный, и чертовски прочный. Донхеку из прошлой жизни достались лишь крохи картин.Стоял неприятный, вынужденный полумрак. Стены искрились позолотой; Донхек обернулся и вскинул голову, и его взору предстал высокий, недосягаемый потолок, расписанный витающими в облаках ангелами-младенцами, пухлощекими и румяными. В самом центре висела огромная люстра, собранная из тысячи хрустальных осколков, переливающийся в свете прожекторов. Донхек заметил белоснежную лепнину и алый бархат сидений, и шелест длинного занавеса, и приглушенный стук каблуков. Донхек потянул пузырь на себя, и вот картина стала четкой, незапыленной, и тогда тонкого слуха достигла грустная игра скрипки.Донхек находился в театре, и он, маленький, шестилетний ребенок, сидел в самом сердце первого этажа. Тогда в его волосах не было серебра?— только янтарь. Его детский, восхищенный взгляд упирался прямо в сцену; Донхек не был гиперактивным, и потому мог часами следить за передвижениями актеров. Вряд ли он что-то понимал из того, что происходило перед его глазами. Выросший Донхек растерял всю подобную любовь к театральному искусству.Более того, даже спустя года он ненавидел звук скрипки.Дернувшись в сторону, Донхек прикрыл уши. Страдание натянутых струн, ноющих от нестерпимой боли, было для него настоящим испытанием. На фотографии, которую он держал в дрожащих руках, было изображено его детское улыбающееся лицо; Донхек разглядывал чернеющие дыры на месте молочных зубов. Позади него неизменно сидел отец. Это было фото из того самого театра.—?Я не могу вспомнить,?— чувствуя, как горло царапает ком слез, выдавил Донхек. Отчего-то он ждал, что Марк разозлится, но Марк лишь молчал сложил фотографии и кольца в коробку и накрыл крышкой.—?Меня посещают неутешительные мысли, что это было нечто столь ужасное для тебя, что твое подсознание решило напрочь вытеснить эти воспоминания. В таком случае, возможно, будет лучше, если мы не будем бередить старую рану.Донхек не ответил. Прежде он не думал о прошлом — только о будущем, счастливом и светлом, — но чем дольше он пребывал в этом мире, тем острее становилась потребность окунуться в пыльные воспоминания. От жалких попыток разболелась голова. Донхек постучал по вискам. Он все еще сидел на коленях и чувствовал, каким внимательным взглядом рассматривает его Марк, словно бы пытаясь понять, когда же Донхек окончательно разрыдается. Но вместо этого Донхек лишь судорожно выдохнул. И это, вероятно, стало для Марка неким сигналом. — Любишь церкви? — спросил он, и вопрос показался до того абсурдным, что Донхек неловко рассмеялся. Но в выражении лица Марка не было ничего смешного; он смотрел спокойно и серьезно. В отблеске его глаз Донхек увидел свет алтарных свечей. — Ложись спать.А сам поднялся — кровать громко и противно скрипнула, — и сделал шаг в сторону двери. Но остановился, замер, а секунду спустя обернулся.— Все ведь нормально? Ты не собираешься плакать, чтобы заснуть? Никаких истерик? Донхек прислушался к себе. За исключением того факта, что у него страшно разболелась голова, он чувствовал себя в порядке. На душе было тепло и спокойно. Но он знал, что если Марк уйдет, он растеряет крохи самообладания и неизменно заплачет от того, что будет слишком много думать, и вот эта его проблема — слишком много думать, — никогда не приведет ни к чему хорошему. Но Донхек улыбнулся — как делал всякий раз, лишь бы скрыть свои истинные чувства. Будь Марк его другом, он бы поверил. Но Марк был кем-то бо?льшим, и потому он видел фальшь в уголках сухих и потрескавшихся губ. — Я побуду с тобой, пока ты не уснешь, — выдохнув, сказал Марк. — Ты можешь просто лечь со мной, — легкомысленно бросил Донхек. И, улыбаясь, скользнул под теплое одеяло, нагретое телом Марка. — После того, как ты сказал, что тебе нравятся парни? — Марк присел на самый край. — Точно нет. Донхек не ответил, но рассмеялся, и Марк почувствовал, как от почти что детского, лучезарного счастья в его груди лопнули пузыри. Вчера он точно так же сидел в его комнате, пока дыхание Донхека, сбитое слезами, не выровнялось до почти что незаметного сопения. Была одна вещь, которую Марк понял, единожды взглянув на спящего Донхека. Серебристые волосы разметались по подушке. Донхек скрывал лицо за одеялом, и руки его неизменно обнимали подушку, и Марк был достаточно умным, чтобы знать, что в подобной позе засыпали только невыносимо одинокие люди. Тяжело вздохнул и опустил взгляд на коробку, все еще лежащую на краю кровати. Марк потянулся и раскрыл ее. Он не был Донхеком и не мог знать, что скрывали полароидные снимки, но он все равно подхватил одну из фотографий и приблизил к себе — в свете одной лишь настольной лампы было трудно рассматривать картины. Но Марк старался. Вот скользнул взглядом по интерьеру театра. Вот увидел на переднем плане рыжеволосого парня с выпавшими молочными зубами и ниточками царапин на щеке. А позади него — целый зал, наполненный людьми. Марк отложил фото и потянулся к следующему. В этот раз Донхек стоял у оркестровой ямы, перевесившись через бархатную подушку. Его лицо освещалось ярким светом прожекторов. Позади него все утопало в темноте. Счастья в его глазах было столь много, что Марк не заметил, как улыбнулся, мягко и смущено — и тут же убрал фото обратно в коробку. На следующем снимке он наконец-то увидел ее — молодую, красивую, рыжеволосую, с округлившимся животом, — то была мать Донхека, и в их лицах Марк нашел удивительное сходство. Но было нечто такое, что заставило его приковать взгляд к фотографии. Это все еще был театр, его главный зал — бархат и лепнина, блеск дорогих украшений на женщинах, сидящих позади, и длинные ковры, укрывающие пол. Марк разглядывал каждую незначительную деталь в поисках того, что заставило его замереть. Дело было в женщине. Он ведь помнил, как именно она умерла. Придерживая круглый живот, она улыбалась на снимке. Марк приблизил фотографию к себе. И, конечно же, все понял.Из-под широкого края безразмерной блузы выглядывали спутанные электрические провода.