Допустим, она нам нравится (1/1)

День как в тумане. Ощущение, будто выпила три бокала бурды, которую обычно мешала уже в состоянии веселья в клубах: мартини с соком, виски с колой и шампанское в одном стекле. И срать, что смотрят в таких случаях на меня одинаково, — как на ебнутую, — но мне нравится это смешение вкусов и эффект на организм, который он оказывает мгновенно.Но сейчас я ничего не пила. Совсем. С первого мая в рот ни капли не брала. И все же перед глазами муть, и шатает по салону трейлера в разные стороны (а ведь он, сука, стоит!).Панкейк горит. Прямо на моих глазах. Бока его чернеют, и хоть уже смрадный запах сгоревшего теста летает вместо свежего раннего ветерка с утренним лучом солнца, я не обращаю внимание, потому что не могу оторвать глаз от булькающего масла. Коматозное состояние давит, я чувствую, что глаза уже сухие, но не могу моргнуть: стою исступлено и продолжаю глядеть и на уже полностью сгоревший панкейк, и на масло, и на из ниоткуда взявшуюся руку с явно очерченными венами, которая, ловко управившись с лопаткой, сняла черный уголёк со сковороды.— Венера, горит же! Ты не видишь? — совсем не зло, но удивлённо и испуганно шипит в тишине фургона Мэгги. — Я... что-то задумалась. И... простите, со мной что-то не так сегодня. Я выключила плиту и плюхнулась в кухонное кресло. Коматозное состояние никуда не исчезло; "пьяный" взгляд вперился в кусочек ободранного в углу ковролина. Пыталась ответить Мэгги как можно тише, но першение в горле бухнуло гонгом в молчании машины. — Венер, ты заболела? — я увствую прохладную руку миссис О'Коннелл, но перевести взгляд на беспокоящиеся, оттого какие-то милые и совсем ребяческие глаза Мэгги не могу: кусок пола в фургоне интересней. — Боже, ты вся горишь! Ещё этого не хватало! Держи, померь температуру.С детства привыкла к Цельсию, поэтому 103,6 на градуснике мне особо никакой информации не даёт. Голова раскалывается, горло изнутри будто сдавили, глаза и нос слезятся, тело бросает по волнам холода и бешеной горячки... отдаю аппарат Мэгги, потому что переводить сейчас из Фаренгейта в привычную для меня меру измерения не могу. — Твою..., — впервые слышу, чтобы миссис О'Коннелл даже в такой слабенькой манере ругалась. Эта женщина — святой человек, который в рот ничего запретного не берет, а с ее губ не слетают маты. После такого точно подаю признаки жизни: надтреснуто смеюсь и меняю слегка позу тела на стуле. Кажется, 103,6 — вещь хуевая, раз Мэгги, даже не накинув на плечи какой-нибудь верхней одежды, выбежала в холод раннего утра в соседний трейлер, где мирным сном посапывал Филипп (прости, дружище, за резкий подъем). И пока миссис О'Коннелл пыталась поднять с места доброго дядюшку-доктора, я пыталась подняться с кресла сама и удалиться в другую часть трейлера, где прохладно и всегда меньше всего людей. Ненавижу болеть, но больше не люблю становиться причиной чьей-то болезни, а так как кухня — самое популярное место пребывания всей нашей мини-компании в дороге, а на всех небольших остановках оно являлось огромным убежищем для всей команды Айлиш, то нелогично оставаться мне, как очагу инфекции, в самом популярном месте пребывания большого числа людей. Поэтому, думая о всей команде (а на самом деле только о семье О'Коннелл), с трудом поднимаюсь на ноги и, как можно тише проскользнув спальный коридор, по стеночке скатываюсь на пол около стиральной машины, о которую опираю безумно гудящую голову. Глотаю. Резко стреляет в ухе, а из глаз течет тонкая дорожка слезы. Ненавижу болеть! Ненавижу! И если бы дело было только в боли и в хуевом состоянии, то я бы ещё прыгала от радости. Но нет! Несмотря на достаточно взрослый возраст, мое поведение во время болезни далеко не ушло от поведение маленького шестилетнего ребенка, который при головных болях и спазмах в желудке постоянно хнычет и капризничает, просит ласки и внимания, становится совершенно не способным на самостоятельные действия и решения. Как бы не хотелось вести себя иначе — не могу, хоть пистолет к виску.Вот уже сейчас начинаю слегка подвывать от боли, потому что будто в глотку поперек палку вставили и глотать невозможно, а кашель не вовремя простреливает из легких — в момент, когда хочу вдохнуть воздуха. Давлюсь им, и, стараясь как можно тише, отхаркиваюсь в ладонь. Ненавижу болеть! Ненавижу! Сука!!!Через минут десять моих жалких попыток глотнуть воздуха и при этом не сдохнуть от кашля и рези в горле, дверь трейлера с тихим хлопком закрывается и по коридору навстречу ко мне спешно идут две пары ног. Огромная тень Филиппа появляется раньше, чем он сам, а за ним хрупкая и совсем маленькая на его фоне обеспокоенная и что-то тихо щебечущая Мэгги. — Чего на полу? — Не на стиралке же сидеть. — Логично.Филипп смешной. И даже когда поводов не даёт, все равно забавный. Наверное потому, что его ответы всегда краткие, но вразумительные, и с ними, хочешь не хочешь, спорить нельзя. Из-за этого Филипп кажется строгим и (на первых порах я так думала) бесчувственным чурбаном со множеством мышц без капли мозга; что, конечно же, оказалось (после более детального его изучения) в корне неверным: мужчина чуткий и сердобольный, а за мускулатурой скрывается доктор медицинских наук (правда ?корочку? я не видела, но по сей день верила в это со слов других людей) и хороший (по большей части, молчащий) собеседник.Больные глаза ловят в его взгляде сожаление и упрек, потому что по полу гуляет холодный ветер, а я сама не особо огурцом. Подаёт мне руку, отчего становится понятно: командовать всеми моими действиями сегодня будут другие люди, от меня сейчас ничего не зависит.— Мэг, я сам разберусь. Иди готовь. Только открой окна, пахнет горелым.И миссис О'Коннелл убегает на кухню, где через минуты две слышится шипение теста на сковороде. От приятного запаха панкейков меня воротит, и я вся сжимаюсь ещё больше в толстовку Билли, из которой не выветрился аромат ее духов. Перекрываю им доносящийся из кухни запах жареного, и накатывающий рвотный позыв останавливается.Филипп красивый. В его роду (по рассказам Финна) американские, французские и японские корни, отсюда и смешение во внешности: безумно привлекательный аристократичный нос с широкими крыльями и черные густые пряди, придающие бронзовому отливу кожи ещё большей притягательности и выразительности. Пока молча достает из небольшого черного чемоданчика стетоскоп, я фокусируюсь на его глубоко посаженных зелёных в крапинку с карим глазах, обрамленных пушистым и длинным рядом ресниц. И вечный вопрос девушек ?нахуя мужикам такие ресницы?? всплывает в больной голове мгновенно. ?И чего его в личную охрану потянуло, а не на подиум Армани или Дольче Габбана??— Подними толстовку. — А ты не дилетант? — Пытаешься шутить? — Отвыкла от мужских рук. Даже от врачебных. Вдруг лапать решил? — У меня жена и двое детей. — А, ну это многое объясняет. На пронзительный взгляд Филиппа, что пытается сосредоточиться на моем дыхании, а не на множественных засосах, хоть и теряющих свою прежнюю яркую краску, но все ещё четко очерченных, я не отвечаю. Впору бы придумать их появлению красивую сказочку, да вот голова обещала треснуть пополам, а горло разорваться тонкими лоскутами от кашля, что стрелой вылетал из глотки.Филипп умный, оттого дальше совета ?с укусами лучше в сексуальной практике не перебарщивать? не лезет, а в глазах нет вопроса о персоне, которая могла так разыграться и понаставить меток. Его безразличие и отстранённость от чужой личной жизни облегчает мое состояние и понижает мозговую деятельность, потому что включать фантазию и что-то выдумывать сейчас совсем не хочется. И сказать, что укусы — дело зубов Билли Айлиш, не скажешь. Поэтому я лишь мысленно благодарю Филиппа за его молчание, ожидая вердикт после осмотра моего больного горла.— Пользуешься мазью? — Да. — Медленно заживают. — Для четырех дней быстро. По телу пробежал холодок то ли от озноба, то ли от страха, что прокололась, и Филипп теперь знает точную дату нашего секса с Билли. — Случаем, дело губ не Сьюзи? — С чего бы? — Любит портить красивые экземпляры. Да и мысли у нее на тебя. И как бы где-то в глубине души не ликовала, что не только я заинтересована в ночи с француженкой, но и сама она, сейчас только болезненный выжидающий взгляд. — Острый тонзиллит. В народе ангина. ?Блять, нет! Только не ангина. Блять, ну что я тебе сделала не так, жизнь!!? Сука!!!? — Черт!— Пей в больших количествах воду. В данных нам условиях чай с лимоном или имбирем тоже подойдёт. Сейчас же прими парацетамол и ложись в кровать. Болезнь на ногах лучше не переносить, а то пойдут осложнения. Антибиотики принимай три раза в день: утром, днем, вечером соответственно. Чтобы не переключать работу кишечника в затруднительный режим, избежать запоров и диареи, попробуем три дня подряд. Катаральная ангина лечится достаточно легко, если не задержать с лечением. Полоскай горло солевым раствором, а также ОКИ. Будут осложнения, немедленно говори мне. Не тяни до последнего.— А я и в этот раз не тянула. Блин, Филипп, если не трудно, можешь записать все на бумагу, потому что в голове месиво, ничего не запомнила. — Зато я запомнила.Медленно поднятый взгляд останавливается на ястребиных внимательных глазах Айлиш, которая, сложив руки на груди, с какой-то болью глядела на меня не моргая. — Билли, советую... — Спасибо, уже прописал. Дальше я сама разберусь, что мне делать. — Билли, ангина — вещь заразная. — Да, — пытаюсь вставить я, но голова резко закружилась, ухо прострелило болью, потому что сглотнула вязкую слюну опухшим горлом, а по телу пробежала волна холода. Мгновение — нос утыкается в теплую успокаивающую Айлиш, и, как бы против я не была ее нахождения рядом, опасаясь заразить, ладони на моей голове, что мягко перебирали прядь за прядью, заставили пустить мелкую слезу и прижаться к Пайрет сильнее, потому что моему проснувшемуся из-за болезни ребенку хотелось ласки, которую сейчас ему давали эти прохладные, отдаленно похожие на мамины руки.— Ты-то чего поддакиваешь, глупышка? Как могла заболеть, а? И кто теперь меня на концертах поддерживать будет?Смыкаю руки в районе талии и прижимаю к себе сильнее. ?Не пущу тебя! Будь со мной рядом!? И слеза за слезой катятся, находя пристанище в складках широченной спальной футболки. — Билли, пожалуйста. Ангина... — Заразная вещь, я слышала. Но, Фил, ты же знаешь, что температура у меня только из-за нервов. Собственно, и все остальные побочные явления тоже. Я ведь ни разу за прошлый тур не заболела, помнишь? Хотя с мамой была каждый день и каждый час, а грипп тоже херня полная.Филипп тяжело вздыхает. Достает из чемодана все то, что прописал, и, в последний раз смерив меня и Айлиш, к которой я крепко прижалась, ища защиту, а она мне ее давала надёжными объятиями, недовольно уходит, моля глазами проснуться нашим благорассудствам.— И долго ты там стояла? — Боже, хрипишь будто пачку скурила! Бедняжка! Пойдем в кровать. Тебе нужно было высыпаться, а не вставать в такую рань и готовить. Я тебе принесу лекарства и воду. — У тебя концерт... — Через десять часов. Так что все хорошо. — Так как долго? — Как мама на кухню убежала, приведя Филиппа. Я уже не спала. Люблю этого чувака за его молчание. Не спросил откуда синяки, хотя мог. А вот ты много болтаешь. — Прости, я..., — опять в ухо отстрелило. Айлиш, будто почувствовав мою же боль, прикрыла ушную раковину ладонью, пытаясь снять с нее напряжение. Частично помогло, потому что ладони Билли прохладные и мягкие. Непроизвольно прижимаюсь к ней одной половиной лица и закрываю глаза. Спать хочется безумно, но больше чувствовать запах Пайрет не только на худи, но и совсем рядом с носом и ощущать ее присутствие руками.— Не забивай голову. Неважно. Все нормально. Пойдем в кровать. Пойдем. Укладывает на подушку, обещая, что вернётся через минуту; в отличие от меня Пайрет исполняет свои сказанные слова: сидит на краю моего спального места и, придерживая одной рукой мою голову, а второй помогая пить, пытается избавить от мук больного горла и головы. — Разбуди меня за час до концерта. — Ты шутишь? Сегодня никаких тебе концертов! Высыпайся и набирайся сил, чтобы уже завтра была на ногах. Ты знаешь, что я страшна в гневе и когда все идёт не по плану. Треснуто смеюсь, но на душе спокойно. — Я не успела поблагодарить Филиппа. — Успеешь. Он обязательно к тебе ещё заглянет. — Билли, может ты и вправду не будешь рядом со мной находиться? Я боюсь, что ты от меня прихватишь заразу, а тебе сейчас вообще нельзя болеть!Айлиш тяжело вздыхает и наперекор всем и вся (даже разумной части меня), ложится рядом (неразумная часть меня освобождает ей клочок места в этой тесноте) и накрывает губами лоб. Меня одновременно ведет и пугает эта нежность: глаза широко раскрыты, я слежу за каждым ее движением. А в жестах Пайрет одна забота: медленно отстраняется от лба, заправляет за ухо выбившиеся пряди, прикладывает мокрую холодную тряпку, которую прихватила с собой, сначала к шее, потом уже кладет над бровями, и поглаживает тыльной стороной ладони щеки.— Спи и не волнуйся. Со мной все будет хорошо. Я не умею болеть болезнями, которыми страдают все остальные. — Потому что ты — Билли Айлиш? — Кахпх, да. Странная, ебанутая по фазе Билли Айлиш. — Ты не ебанутая. Прости меня за то, что я тогда тебя так назвала. Хотела, но... это несправедливо по отношению к тебе. — Почему? Боже, а мне так хочется ее поцеловать! Несмотря на болезнь, несмотря на рабочие отношения, несмотря на ее несовершеннолетие. Безумно хочу! Утыкаюсь ей в шею. Не отстраняет меня, а скорее сама ближе льнет, чтобы дать губам слегка и незаметно касаться ее голой кожи. И что со мной делает болезнь? Может, у меня менингит, а не ангина, и из-за воспалительных процессов в мозгу я вытворяю не бог весть что? И чувствую то, что чувствовать не должна? — Потому что я всегда ошибаюсь, Билли. И потому что я тогда тебя не знала. — А сейчас знаешь? — Частично. Хотя твоя душа настолько безгранична, поэтому не думаю, что мне хватит восьми месяцев, чтобы тебя полностью узнать. Гладит по голове и молчит. Единственное, что я точно знаю о Билли — ей всегда есть, что сказать. И чем глубже мысль, тем ненавязчивей движения ее пальцев, обхватывающих пряди и наматывающих их на первую фалангу. — А если я дам тебе больше времени? — Что ты имеешь в виду? В наших отношениях с Билли самые серьезные события перепадают на самые неподходящие на то моменты; и вот сейчас, когда дым над моей головой валит клубами, Айлиш стала открываться и пытаться что-то о себе рассказать. Я хочу ее слышать, но все мысли сейчас долетают до меня, как пуля в цель через воду: медленно, заторможено и... мимо. — Ничего. Это неважно, на самом деле. — Но... — Потом поговорим. А сейчас, я тебя очень сильно прошу, засыпай и ни о чем не беспокойся. Хорошо? — Все твои фотографии — обман. Ты на них такая... ледяная. Но на самом деле гораздо теплее, чем все думают. — Просто я не всем открываю свое пламя. — Значит, мне повезло? Ожидаю услышать ?да?, но получаю лёгкое касание губ в височной области и мягкое: — Спи. Мне нужен личный ассистент, а не маленький хнычущий ребенок... — Это я ещё не начинала. Ненавижу болеть! — Кпхпкх, понимаю. Спи, Венера. И уж не знаю, откуда прозвучали эти слова, — то ли из больного красками и сумасшедшими фигурами сна, то ли из отдаленной реальности, от которой с каждой минутой я все дальше и дальше уходила,но от них тепло на сердце и дышать сразу стало легче. ?Я тебя люблю, мой маленький ребенок?.***До четырех часов была с ней рядом: с этим дитя, что забавно в свои 24 хмурит брови и без разбору тычется во все руки, которые, хочешь не хочешь, а тянутся погладить ее бархатные русые волосы. После сказанного на автомате и совсем глупо ?я тебя люблю, мой маленький ребенок? чуть ли не кувырком спускаюсь с ее спального места и бегу умываться в ванную. Ледяной водой опрыскиваю лицо и шею, будто у меня, а не у Венеры ангина, смотрю в зеркало, понимаю, что недостаточно привела себя в чувство и кран ставлю до упора на холодную.— Блять, что? Билли Айлиш Пайрет Бэрд О'Коннелл, ты охуела? Что это за вздор?! Приходи в себя, приходи в себя, приходи в себя!!!А перед глазами до скрежета в зубах прелестная картинка, срисованная со страниц тошнотворной книжки про принцесс и принцев: дарю ей тепло, к которому она льнет и благодарно улыбается; провожу ладонью по скуле, а она уже своей мягкой щечкой прижимается; ее ресницы в болезненном сне трепещут, как у спящей красавицы, а я желаю разбудить ее словами любви. Тремя простыми словами, которые ей нахер не нужны. — Идиотка!!! Блять, что ты... Аааа!!!Понимаю, что ещё чуть-чуть и сорвусь на крик. Здесь же в ванной переодеваюсь и вылетаю пулей из трейлера на концертную площадку, хотя до выступления ещё девять часов и Финн с Дэнни ещё спят и играются в своих снах (и точно не на инструментах). Сердце не на месте и заходится тоской каждый раз, когда вспоминаю лежащую в горячке Венеру. Защищать ее и оберегать от всех жизненных невзгод — та цель, с которой я подписывала договор и шла на всю эту аферу. И вот, наконец (как бы дерьмово это не звучало), мне предоставилась возможность использовать свою одну сотую процента на все сто. Но почему кроме нежной заботы сестры или лучшей подруги всплывают красным эти три запретных слова, о которых даже вспоминать нельзя? И почему чуть не падая на мокрой гальке несусь обратно в фургон, хотя с моего побега не прошло и часа? Только ли из-за заботы?— И с чего бы тебе ее любить? Ну... переспала. Ты же утолила свой интерес. В чем тогда проблема? Со стороны мое состояние выглядит паршиво: несусь так, что волосы веером сзади развеваются, говорю сама с собой, пытаясь у самой же себя выпытать ответ. Я знаю, что он есть; просто прячется, как маленькая деталь конструктора, из-за которой нужно поднять дом вверх дном, чтобы ее найти и собрать цельную игрушку.— Какого черта думаешь о ней четвертый день подряд? — Как будто до этого не думала, — перебиваю себя саркастически. — Тогда была понятна причина. Секс, похоть, все дела. А сейчас что? Почему... — Сказала это? Сказала, что любишь? Говорю совсем тихо, но вдруг дернувшаяся в сторону голова говорит об обратном: чувства внутри меня орут, а эмоции, как ребятишки в лагере вызывают Пиковую даму, также поднимают со дна утихшее на несколько дней Туретта. Потому что ?люблю? — слово страшное и непонятное, очень неудобно укладывается на губах и резко вылетает на выдохе. Ужасно неправильное чувство, особенно к той, которой любовь эта не нужна. По крайней мере, моя.Задумываюсь глубоко и не замечаю, как плечом сношу идущую мимо Чарли, которая зачем-то просит у меня прощения, хотя в столкновении виновата я. Эти нежные и правильные черты девушки не восхищают, а заставляют завидовать и ревновать; потому что вчера перед тем, как уставшая физически и морально не спряталась на своей кровати, мельком наблюдала за кадрами романтичного, под бежевыми фильтрами Франции, кино, в котором девушки лёгкими касаниями плеч играли на отлично свои роли, а глаза — поволоки одной гуляли по темным бровям и губам другой. И плевать, что Венера — богиня любви и соблазна. Моя Венера не должна себя так вести, ведь... — И кто же ты ей, Билли Айлиш? Никто, верно? Маленькая девочка-певичка, секс на один раз, глупый с приблудами подросток. Кто ты ей?— Никто.Сердце гулко бахнуло в голове и отозвалось отдышкой. Останавливаюсь, не дойдя ста метров до трейлера, сильно давлю на глаза и чуть не плачу. Потому что обидно и до ужаса несправедливо. Интерес должен был пройти; всегда проходил, когда его утоляла, преподносила ему, как в жертву, объект голода и внутреннего раздрая. Всегда уходил! Так что в этот раз не так? По пальцам можно пересчитать дни, в которые я бы ни разу не думала о Венере; потому что ни одного не понадобится. С 13 апреля по сегодняшнее число; каждый день и каждый час хотя бы одна мысль мелькнет с ее именем. Даже на выступлениях. Теперь i love you пою, представляя маяки в темном пустом море, где в волнах отражаются яркие звёзды и безграничная тоска о том корабле, что никогда более не проплывает мимо горящего до сих пор луча. Хочется упасть на землю и бить кулаками невинную траву как ребенок, которому не купили единорога с витрины магазина. Потому что интерес не ушел, а разросся в худшую стадию; влюбленность?Захожу в трейлер и с порога натыкаюсь на блестящие от азарта глаза Сьюзи. — Ой, Билли! Извини, — и выпархивает мимо меня на улицу, бежит в ту сторону, куда убегала недавно Чарли. — Что происходит?Мама недовольно цокает и закатывает глаза. В исполнении Мэгги это выглядит очень мило и забавно, я заливаюсь лёгким тихим смехом, чтобы не разбудить Венеру. — Да ничего. Просто бедняге не дают нормально поспать. То Чарли, теперь Сьюзи. Даже Роб заходил проведать.Мне это не нравится. Определенно не нравится. Моя команда (собственно, как и их работодатель) ебнутая на голову, и если есть отдельные лица, как Филипп, Тони или Марта с Эбигейл, отличающиеся умом и остроумием, то легендарная пятерка (бешусь с этого названия как в первый) блестящими мозговыми навыками не отличалась. Сьюзи, Чарли, Роб, Джози и Мэттью — те, кому сожрать мне все нервы перед мероприятием норма, а набухаться после него традиция. И если Мэт был в одном шаге от помолвки, то остальная четверка практиковала свинг, как что-то обыкновенное, а одноразовые договоры на еблю собирали пачками. Флирт, похоть, желание — то, что Венера замечала, но воспринимала как игру; охотно велась и сама блестяще отыгрывала. ?Может, она просто из таких же? Год разгульной жизнью жила, то почему бы сейчас ей не возобновить похожее?? Но ведь ласки, которые мне давала и сама велась во время нашего соития, были искренними; и поэтому сейчас действовали на меня эффектом розовых очков. ?Когда-нибудь они ослепят меня, вдавившись стеклами внутрь?. Потому что не хочется верить, что Венера такая, как те, кто каждый день ебется и без стыда светит синяками от чужих или знакомых губ на шее и запястьях. — Она спит? — Да. Но мне не очень хочется, чтобы от Венеры кто-нибудь ещё заболел. — Мам, не делай из нее тифозную Мэри. Это все к ней лезут, а не она к ним. Место Финна пусто. Только тихо крутясь на верхней полке, посапывала и чуть вздрагивала в больном сне Венера, что-то шепча сухими губами. Одежда мокрая. Насквозь. Дыхание сбито, а подушка от слез влажная. ?Пускай думают, что хотят. Похер!? — решаю я, пытаясь осторожно снять мокрый худи, который Венера не отдает, зарываясь сильнее в его полы и утыкаясь носом в скрюченный от постоянного движения капюшон.Не хочу, чтобы из-за моей глупости и нахлынувшей страсти сейчас мучалась она. С боем снимаю тряпку и, кинув ее к себе на полку и усевшись удобнее на ее кровати, стала водить слегка прохладным полотенцем по горячему телу. — Кхм, не надо, пожалуйста. Холодно. Плачет, хрипит. Ещё не раскрыв глаза, начинает отбиваться и пытаться уходить от ткани, которая упорно продолжает скользить по телу вдоль по до сих пор желто-синей шее и поперек груди и выпирающих ребер. — Ну пожааалуйста. Лия, пожалуйста, прекрати. Три крупные слезы по щекам. Накрываю их и пытаюсь лёгкими поглаживаниями ладоней по скулам ее разбудить. Впервые в жизни вижу пустоты такими... жалостливыми, просящими о помощи и заботе, защите. — Венер, тихо-тихо, это я, Билли. Все хорошо. — Мне холодно, Билли. Не надо, пожалуйста. — Организму нужна вода. Не плачь, слышишь? Это не больно. — Холодно, пожалуууйста. Переворачиваю ее ослабшую и лёгкую на бок и провожу тряпкой вдоль позвоночника. Венера вся сжимается и ещё сильнее начинает скулить. — Не надо. Мне холодно. — Все-все, не буду. Тише, успокойся. Тшшш, все теперь хорошо. Приподнимись слегка. Натягиваю ее любимую футболку с Фредди Меркьюри и, ловко поменяв наши с Венерой подушки, кладу ее на свою сухую. — Все хорошо. Этот парацетамол не действует. Даже на одну метку не сбил. 103,6 четко черным в маленьком экранчике градусника. Сердце начинает сильнее колотиться, потому что Венера, сглотнув вязкую слюну, уткнулась в подушку и стала мочить ее слезами.— Венер, выпей воды. Через час нужно будет антибиотик принять. Его нельзя смешивать с жаропонижающим. — Я не хочу пить, спасибо. — А это ?не горячее предложение, от которого нет шанса отказаться?, а просьба, — передразниваю ее на свой манер, и это срабатывает: вся мокрая от слез и пота поднимается на локтях и перенимает кружку. — Дай, не удержишь. — Все, — отпила буквально глоток. — Ну уж нет. Давай до конца. — Я ведь попила. Как ты и хотела. — Венера, я буду злиться, если тебя завтра не будет рядом со мной на концерте. Так что, чем быстрее вылечишься, тем тебе же лучше. С трудом допивает до половины кружки и с несчастным видом опадает на подушку. Более не пристаю. — Все. Видишь, как просто. Мне многого не надо. А теперь можешь поспать. — А как же синяки? Их же все увидят. Смотрит пронзительно, и хоть болезнь забрала часть ее мозговой активности, но мысль до сих пор ясная. — Все равно. Никого не должно это волновать. Главное, чтобы тебе было лучше. — Билли. — А? — Спасибо тебе. Прости, что я тебя подвела. — Прекрати немедленно так говорить. Лучше выздоравливай. А все остальное — ерунда. Моя улыбка искренняя, и Венера ведётся: пытается ближе придвинуться, коснуться пальцами. — Иди сюда, ребенок. — Я потом тебе отомщу за ребенка, — так смешно и по-детски, что обнимаю сильнее, потому что... ?Я люблю тебя?. Непроизвольно, честно, мгновенно, но ярко. Чувствую, что обмякает во сне, а дыхание успокаивается, хотя все также мелкие порывы воздуха пробиваются через тонкие губы. Пытаюсь встать, но горячая рука на моем теле, ловко и уверенно пробравшись под футболку, за талию прижимает сильнее к себе, а носик зарывается в мои разбросанные по подушке волосы. ?Я люблю тебя?, и самый необдуманный поступок заболеть — через касание. Потому что мои губы на мгновение накрывают ее, и частью мозга мне кажется, что спящая Венера отвечает взаимностью. Разрываю — но девушка все также спит, дыханием щекоча кожу на шее. ?Я люблю тебя?. ***Оставив на Мэгги третий прием антибиотика, убегаю за Финнеасом и Дэнни проверять сцену и аппаратуру, мощность микрофона, которая понадобится для чистого звука на открытом пространстве, одновременно собираясь с мыслями. Их, как всегда, лопатами разгребай: тут и странное поведение целый день околачивающихся возле Венеры Чарли и Сьюзи, скользкие улыбки Роба и мой нежный поцелуй, от которого мурашки по коже и волоски на руках дыбом.Я уже не спрашиваю, что со мной происходит, потому что смысла в этом не нахожу. Я ненавижу тупость людей, а свою — в два раза больше. Поэтому не нервирую себя и просто плыву по течению, пытаясь сосредоточиться на предстоящем концерте.Финн и Дэнни отрываются вперёд и прячутся в темноте кулис. Я не спешу, потому что уже успела сделать кульбит, спускаясь с кровати Венеры. Итог: синяк на пояснице и грозное шипение мамы, которая после внимательно следила за каждым моим походом к девушке.— Боже, совсем ребенок. Да, в нее тяжело не влюбиться, — замечает Финн, на одно деление увеличив над ней мощность воздуха из кондиционера. Да, температура так и не спала (хотя уже прошло гребанных три часа), и Филипп, на свой страх и риск, насилу впихнул в нее вторую таблетку парацетамола, отчего получил весьма странную реакцию: Венера, пискнув, прижалась ко мне и на любое движение в ее сторону Филиппа сильнее сжимала меня в своих руках. — Дай, я сама.И с тех пор я решила заниматься лечением Венеры самостоятельно, подпуская лишь маму и изредка Финна. ?Потому что мой ребенок?, — решила для себя я, вслух, конечно же, не озвучив. — С чего ты взяла? Синяки на твоей шее и Венеры ничего и ни о чем не говорят. — Даже если они появились у нас одновременно? — Сьюз, с чего ты взяла, что в одно время? Может... — Блять, ты с ней катаешься под одним боком. Скажи, с каких пор Реслер стала вместо топов и маек на тонких бретельках носить худи? От Айлиш набралась?Смех Роба пронзил маленькое пространство между колонками и оградой впереди сцены, а синий дым умчался в ясное небо совершенно странными фигурами, где вскоре испарился, как и мое более-менее нормально настроение. — Ой, люблю лесбиянок! Вы так забавно дерётесь за внимание Венеры. И ни одна из вас не видит очевидного.— И чего? — Сьюзи, на самом деле, ни к каким хуям не была милой и приветливой. Тяжёлый стальной голос выражал желание убить смеющегося над ней Роба одним только тяжёлым карим взглядом, а труп отдать на растерзание динго. — Чересчур милое общение с Билли. И не менее приветливое с Венерой обхождение самой Айлиш. Неужели не замечали? ?Роб, пройдоха! Все видит!?— Она ее личный ассистент. Это нормальное поведение, мне кажется, — более скромно, но как-то волнительно произнесла Чарли. — Билли — девушка не из приветливых. Она сразу обозначила нам место в наших договорах, стоило закорючку внизу бумаги поставить. Но с Венерой... не, там не такая тема. — А какая тогда? — Сьюзи, да ты не злись. Не думаю, что между Венерой и Билли что-то дальше дружбы зашло или зайдет. Айлиш никого не подпускает к себе. Впрочем, ее саму это устраивает. — Окей. Тогда, возвращаемся к моему засосу и засосах на шее Венеры. Сердце заколотилось. Азарт в глазах Сьюзен теперь был оправдан, а нервное Чарли ?прости? объяснимо: они все знают. Вот к чему эти полеты шмеля над спящей девушкой: пытались выяснить больше, чем полагалось узнать их длинным носам. Медленно, но верно внутри меня начинает закипать злость. Держусь изо всех сил, чтобы не выскочить из-за угла, как в детстве, и не наброситься на них с криком и укусами. Потому что их любопытство... рррр! — Ты ничего не помнишь с того вечера, чтобы что-то утверждать, малышка. А мокрые сны из-за Реслер ловить уже ненормально. Тем более, что тебе не 15, Сьюзен Макмиллан. Должна переболеть этой влюбленностью. — К каким херам влюбленность, ты о чем вообще? Опять этот дикий смех, но уже с примесью тонких нот смеха Чарли. — Это просто желание. И кто бы хохотал, Чарли. Сама сохнешь по ней с первого дня ее пребывания тут. Или ты думаешь, что твои постоянные шаги к Венере не заметны? Хуй там плавал. — Ой, девочки, я умру сейчас с вас. Реслер, конечно, не интересовался, но сейчас... с ней бы получился классный тройничок, я считаю. Внутри вулкан эмоций: жгучая лава злости и ненависти текла по венам, а капилляры в глазах полопались от поднявшегося давления. Сука, чтоб их! — Но... — Сьюз, твой засос и засосы Венеры — не способ выяснить твой случайный трах в Сиднее. У Реслер тоже есть личная жизнь, поэтому... — Блять, ребят, я вам отвечаю, что сто процентов переспала тогда с Венерой. Я в этом с каждой минутой убеждаюсь все сильнее и сильнее. — Просто скажи, что поскорее хочешь ее трахнуть и все. И закончим на этом, Макмиллан. — Роб, но... — Чарли права. У Реслер есть своя личная жизнь, поэтому в ту ночь она могла спать с кем угодно. Хоть с Билли. Ноги в коленках подкосились. Лучше бы я не слышала этого разговора, потому что хуйня это все полная. Правдивая хуйня. — А подслушивать нельзя, Биллс. Мы тебе это с самого детства твердим, — Финн лукаво улыбается в мои испуганные глаза, а сердце завелось от страха так, что готово было разорваться на кусочки. — Блять, Финнеас! Какого хера... — С Билли, ты шутишь? Не смешно даже. Громкий голос Сьюзи переключил все внимание брата на разговор за углом. Финн сломил бровки домиком в чётком вопросе: ?Что здесь происходит??— Почему нет? Я этих двоих уже очень давно шипперю. Уж очень красивый и необычный коллаб получается. — Блять, Роб, не говори ерунды. Айлиш талантливая певица, но любовница из нее никакая. После твоей шутки в возможный вариант проведенной той ночи с Венерой верю ещё сильнее. — Теперь и я тоже. Билли... нет, не может быть. — Ну, не знаю. А шиппер не унимается. Классные они.Долгое молчание. Как чувствую, что Сьюзи и Чарли съедают Роба живьём, потому что обе безмерно хотят заполучить тело Венеры, а он их дразнит мной. И, как бы мило себя друг с другом они не вели, но конкуренция у них жёсткая. В голосе Сьюзен, утверждающей, что синяки — дело ее губ и зубов,слышалась гордость и величие, поскольку считала, что заполучила новенькую первая, а значит выиграла и получила самый лакомый кусочек тортика. Чарли же писала кипятком от негодования и неверия, потому что... да блять, потому что сохла по моему ассистенту, днями и ночами пуская на нее слюни и молящие обратить на нее внимание взгляды. А теперь... Боже, как же мне теперь хочется обломать эту ссаную француженку, а заодно и Чарли, сказав, что засосы ставила лично я, и вкус кожи Венеры первая распробовала и запомнила на своем языке; что никому, кроме меня, Венера не подчинится и, на правах ее работодателя, могу всегда касаться ее оголённых участков кожи легально и часто. — И даже если тот бешеный трах был с Венерой. Хорошо. Допустим. Теперь другой вопрос: Реслер утолила твою жажду плоти?— Нихуя. Я все также ее хочу. Даже если это и было с ней, то я толком ничего не помню. А значит, не считается. Я пересплю с ней, чего бы мне это не стоило. — Кахпх, оу-оу! Какие горячие вещи! А со мной такого не говоришь. — Пффф, сравнил себя и Венеру. Блин, у нее на шее такие охрененные синяки стоят. Я просто в шоке, что смогла в пьяном угаре ещё ее и целовать. Обида. Несправедливость. Как много ее теперь в моей жизни. ?Потому что засосы — мои, прикосновения — мои, та ночь — моя, Венера — ...?Вылетаю быстрее из укрытия, чем Финн успевает дёрнуть за локоть, чтобы меня остановить. Роб знает, что я ненавижу запах сигарет, поэтому в испуге тушит о металлический каркас ограды окурок и бросает его себе под ноги. Сьюзи и Чарли натянули свои ?милые? нечитаемые улыбки, но во взгляде налет страха и уверенность, что я все слышала и им влетит по первое число. — Билли, я думал... — И какого черта ещё не у пульта? Или я плачу тебе за каждый брошенный на землю окурок? Роб перевел удивленный взгляд на Финнеаса за спиной, но, не получив (видимо даже там) одобрения, смылся за сцену, оставив милых дам, пытающихся спрятать взгляды, одних. — Чарли, у меня футболка плохо выглажена. Пожалуйста... — Хорошо, Финнеас, — еще минус один (помог сбежать овце!). — Сьюзи, — не теряю ее в страхе взгляд, пока вальяжно облокачиваюсь о сцену сзади, и продолжаю сверлить дырку ровно в середине ее гладко отполированного лба. — Да, Билли? — Не хочу лишаться хорошего визажиста, поэтому в следующий раз, прежде чем пустить кого-нибудь к себе в вагину, протрезвей. Глядишь, и лица начнёшь запоминать. Хорошо? И меньше проблем после будет. Люди ненавидят, когда с ними разговаривают как с детьми: пуськаются, сюськаются, переходят в игривую ребяческую тональность. И сейчас Сьюзи с ее мерзкой улыбочкой наизнанку воротило от сказанных ей, как тупой девочке из ?золотой? семьи, слов. — Хорошо. Я могу... — Конечно. И синяк замажь. Уродливый. ?В отличие от моего?, — ведь я-то знаю наверняка, какими цветами лотоса распускаются засосы Венеры. Коротко кивает головой и уходит. Знаю, что сейчас Финн будет смотреть на меня непроницаемым ?фирменным? взглядом, но от неминуемого наказания не сбежать, потому проворачиваюсь на пятках и... встречаюсь с немым взглядом брата. — И зачем? — Что зачем? — Сорвалась на них? — Потому что бесят, Финн. Судачат о том, о чем судачить не следует. Мое самолюбие задели. Это неприятно. — Задели тем, что назвали тебя не способной на достойный секс? И да, и...нет. Скорее второе, чем первое. Но глазами пытаюсь убедить Финна в обратном. Не срабатывает, впрочем, как и всегда. — Венера попросила поговорить с тобой об этом позже... — Да, Финнеас, давай лучше... — Или задели твое самолюбие тем, что Сьюзи покусилась на ту ночь? Решила себе забрать все лавры? — Финн... — Прав? Складываю руки на груди и тяжело вздыхаю. Потому что... — Да. Прав. Финн, это была моя ночь, это были мои поцелуи, это засосы, оставленные мною. А эта мерзкая сука решила забрать все себе. Это нечестно! Я не дам ей присвоить то, что мое по праву. — Надеюсь, что в это ?по праву? не входит сама Венера. Между нами летят искорки. Фейерверки непонимания и долгого молчания взлетают в воздух и раскрываются красивыми звёздами. — Если ответишь ?да?, то ничем не будешь отличаться от легендарной пятерки без Мэта. Будешь рассматривать Венеру также, как это делают Сьюзи и Чарли — одно лишь тело. — Но это не так, Финн. Нет, никогда. Ты... просто... ты ничего не знаешь... — Но вижу. Твой поцелуй в трейлере. Что он значит? Щеки мигом становятся пунцовыми, потому что вся кровь из пальцев на ногах и руках перекачивается в лицо. Одновременно горячо и холодно. Что за? Как блять?! Когда? — Финн, когда ты успел? — Это разве важно? Биллс, ты можешь мне все рассказать. Не бойся, пожалуйста. Я же ведь твой брат. Его объятья успокаивают. ?Потому что понимает?. Прошло восемь лет прежде, чем Финн решил меня услышать. Наконец-то. Не плачу, но и не ликую от радости. Он видит, что мне нелегко, понимает, что я запуталась в лабиринте собственных чувств, и случайно подслушанный разговор задел за живое. Насрать на обсуждение меня, но вот Венеры... как же это низко. Хотя... — Ты прав, Финнеас. Как всегда прав. Я такая, как и они. — Почему? — Потому что мной тогда управлял интерес. Не более того. Я переспала с ней ради прихоти тела. — Уверена? А вот... и не знаю. Вроде да, а вроде... — Твой поцелуй сегодня тоже часть вечно голодного любопытства? — Не знаю. — Все ты знаешь, но говорить не хочешь. Не хочешь доставать правду из недр своей души. Нет, ты не такая, как Сьюзи или Чарли. — Почему? — Сама ответь на свой вопрос. Долго обнимает и не торопит. Солнце красиво проходит сквозь тонкие ветви деревьев, а листва красиво бликует всеми зелёными оттенками, что существуют на свете. Засматриваюсь и застреваю в этом моменте, кажется, навечно. Мне не хочется отвечать, не хочется копаться, не хочется портить то, что я чувствую. И хоть кажется, что в душе нихуя, но все же что-то отдаленное там и было. Что-то, схожее с правильным ответом на самый сложный вопрос теста. Почему? Ответ так далеко и близко одновременно. Разгадка рядом, определенно рядом. Но... а если... ?Я тебя люблю, мой маленький ребенок?. Может, вот он ответ? — Финн, я... — Хм? — Черт, братишка, но я кажется влюбилась. — Вот и весь ответ. А говорила, что не знаешь. Легко ли теперь? Абсолютно... Нихуя. ***— Венер. Эй, милаш, просыпайся. Вот так, давай. — Билли, я хочу спать. Отстань, пожалуйста. — Понимаю. Скоро поспишь в самолёте, я тебе обещаю. А потом доедем до номера в отеле и вообще сможешь ?звёздочкой? разложиться. А сейчас, — слегка тормошу за плечи и сразу же прекращаю, как вижу блеск темных глаз. Краем глаза вижу хоть и уставшее после концерта, но все же довольное происходящим лицо Финна, который, прикрываясь телефоном, исподтишка смотрел на меня. ?Ты такая забавная с ней. Даже ко мне такую ласку не проявляла?, — решил выяснить Финн отношения за пять минут до начала концерта. Ах... концерт. Точно... Отстой. Полный. Пустота вокруг без этих черных пустот из-за кулис. Тоскливо. На i love you не выдержала, потому что... ?я тебя люблю, мой маленький ребенок? вместо ?я не хочу этого, но я люблю тебя?. И как бы просила себя не плакать, но две хрупкие дорожки скатились по щеке.Как сумасшедшая неслась к трейлеру, чтобы коснуться кончиками пальцев ее лба и вздохнуть с облегчением — температура слегка спала. Через двадцать пять минут мы должны были уже подъехать к аэропорту, откуда только через два часа вылетает самолёт в Таунсвилл, поэтому, приложив все терпение (оказывается к этому 24-летнему дитя у меня огромный багаж) и силы, пытаюсь поднять девушку, чтобы помочь ей смыть с себя слой болезни в душе и переодеться в сухое и теплое.— Обещаешь? — Конечно, обещаю. Пойдем. Горло? Вижу, как скрючилась вся от боли и схватилась за шею одной рукой, будто пытаясь вытащить эти опухшие миндалины изнутри. — Не трогай. Пойдем. — Как концерт прошел? — Хорошо. Финн докажет. Финнеас показывает оттопыренный в воздух большой палец и мило улыбается. — Ты как? — Дерьмово. И вообще хочу спать. Хотя... я целый день проспала? — Ну... почти. Смеюсь и веду ее в ванную. Словно маленькую, — за ручку и направляя, — привожу ее к душу и... — Выйди, пожалуйста. ?Бля, вот как это выглядит со стороны?. — Тебе... — Нет, я сама. Хоть и веду себя, как подросток в пубертате, но руки ещё шевелится, а тело подчиняется хозяйке. Так что... спасибо. И Венера перед носом закрывает дверь. Даже глаза не закатываю — понимаю, что вела себя с ней также: постоянно выгоняла и не пускала в гримерку, заставляя сидеть под дверью и выжидать выхода, нервно теребить края бомбера и выжидающе смотреть на стрелку наручных часов. — С ней все в порядке. — Знаешь, Финн, я тут решила. — Что?— Пускать ее к себе в гримерку. Потому что меня бесит эта преграда в виде двери. Сука, теперь понимаю, как она себя чувствует, когда я по ту сторону, а она здесь. — Лучшее понимание человека — прочувствование чего-то подобного на своей шкуре? И Финн громко засмеялся, тем самым сумев привлечь внимание Чарли, которая до и после концерта вела себя, как в воду опущенная. Грусть. Одна беспросветная тоска. — Мы поменялись ролями в договоре? — первое, что сказала Венера, как вышла из ванной. Уже более живая, чем прежде, и с явным отпечатком снижения жара. — А тебе стало легче, как я погляжу. Уже отшучиваешься. — Не нравится? Улыбаюсь и неожиданно для себя и нее крепко обнимаю. Чувствую руки на своей талии, а ее нос на своем затылке. — Нравится. Шути, сколько влезет. Только не болей. — Опа! Обнимашки! — И Финнеас сверху. Пока выбирались из его цепких и тяжёлых рук, краем глаза во взгляде Чарли заметила букет огненных камелий, что будто рвался из ее души навстречу к ничего не видящей сейчас и сосредоточенной только на вихрах Финна, что тыкались ей в шею, Венере, так и прося принять скромный подарок. ?Спасибо, мам, за французский справочник по цветам?, — потому что точно знала, что выражал мимолетный взгляд Чарли, пытающийся пробиться прямо в сердце той, что одаривала сейчас меня своей улыбкой. Ведь огненные камелии — непорочная любовь, идущая сквозь время.