Часть 44 (1/1)

Утрами собирались вчетвером переписывать правила, расходились потом обедать в то самое время, в какое идут и все остальные, чтобы приосаниться перед ними, что они сидели все утро за столами и слушали то Лань Циженя, то нудящего отличника, когда нужно было просто зачитать из книги, а мы – нет. Нам можно и не посещать. Приосанивались в основном братья Цзян, а Лань Ванцзи с Хуайсаном шли по незаметной тропинке к камню под сливою, и Хуайсан каждый раз размышлял: что, если бы я навсегда остался, как плакался цзэу-цзюню, в деревеньке под горой-тушечницей. И не зря плакался, вполне такое могло быть, это он зря не принял всерьез. Остался бы – и не увидал больше этой тропинки, и поляны, и сливы над камнем, и не обнаружил на веере Лань Ванцзи, когда он его раскрывал, несколько неточностей, которые стали очевидны, если сравнить написанное и действительное. Я ведь даже не попрощался, думал Хуайсан, добывая из супа лапшу, и когда мы ели здесь в последний раз, не знал, что это – последний. Он таковым не оказался, но мог бы. А я даже не попрощался. Прощаются ли заклинатели с домом, с любимыми предметами в нем, с самыми красивыми местами? Если знаешь, что уходишь навсегда и больше ничего не увидишь, кроме гробницы изнутри – то, конечно же, неминуемо придет в голову попрощаться с местами, которые более не посетишь. Или они недостаточно боятся? Один я – достаточно. Или прощаются тихо? Или не верят до конца в то, что жизнь их оборвется на охоте или в сражении, как бы ни были страшны обстоятельства? Я не верил даже в самую холодную минуту. Хуайсан передергивал плечами. Нападала иногда дрожь. И Лань Ванцзи порою начинал постукивать зубами, замечал и обрывал себя, хотя Хуайсан не единожды показывал ему веером: все в порядке, и говорил вслух: ничего страшного, телу надо, пусть делает. Может, так ему кажется теплее. Лань Ванцзи отвечал на это: мгм.Хуайсан думал, глядя на него поверх миски овощей: до чего собранный господин. Он бы не позволил мне умереть, вот во что я верил, вот отчего мне было страшно – но не страхом умирающего. Должно быть, от долгой болезни лучше чувствуешь свою конечность, чем от раны на ночной охоте, где как раз и стоило бы задуматься о таком. Чужую вот чувствуешь острее, может быть, это универсальное человеческое свойство: о чужой кончине размышлять, свою же не осознавать, будто случиться ее просто не может. При всем моем страхе, думал Хуайсан, добывая языком с десны очередное кунжутное семечко. Значит, не тот был страх. Ни с чем я не попрощался, уходя, будто охота мне – тяжка, но ничего, в общем, такого, я ведь еще вернусь, нужно только перетерпеть положенное время.Об этом стоит написать в следующем письме: сколько я ругал тебя за то, что ты будто не понимаешь, чем все окончится рано или поздно. Ты каждый раз веришь, что вернешься? Даже с предписанной судьбою Нэ, кажется, наверное, можно разойтись, она пройдет мимо, потому что при всех знаниях, что бывает и как, не доходит это до глубин существа. В глубинах живет вера, что прощаться с горами и черными стенами Нечистой юдоли рановато, долго еще не настанет пора. Или ты прощаешься тихо, дагэ? Приходит ли это или так и остается будто чужой когда-то услышанной неважной мыслью: каждая охота может быть последней? Насколько легко получается быть отважным, когда отважны товарищи. Шутки, разговоры, даже раны – словно походя. Я не видал, конечно, настоящей опасности до самого, считай, конца, только люди, возможно, враги, но пока не враждебные. Но я ведь умнее убеждения, что если у чего-то нет огромной зубастой пасти, рогов и шипастого хвоста, можно не ожидать вреда. О, вред я предвидел! А все равно был в самой гуще, сам туда отправлялся. Потому что мне стало интересно. И общее дело. Тебе тоже интересно, дагэ? Настолько ли это интересно, чтобы, погибнув однажды, совсем этого не ожидая притом, потому что, очевидно, не ожидаешь никогда, утерять все то другое интересное, что было? Мне страшно мое бесстрашие, думал Хуайсан ночами, дрожа под одеялом и возя холодными ногами по холодной постели. Общее дело! Пусть его делают те, кто составляет эту самую общность, а я сам себя из нее исключал и правильно делал. Больше никогда. О чем я думал?Будет ли когда-нибудь тепло? Хуайсан поворачивался к жаровне у самой постели поврежденным плечом и боком.Мысли старался держать при себе. И все остальные – либо вовсе ничего такого не думали, либо проявляли ту же самую вежливость, не наводя товарищей на неприятные размышления. Братья Цзян, судя по бодрости с утра, спали ночами. Зевали совсем не так страшно, как раньше на уроках. А Хуайсан зевал – страшно, прикрывшись веером, и кисть его совсем не желала выводить правила. А кисти из сяньли, которую принес от мастера из Гусу слуга, пока лежали в шкатулке. Утром – правила, вечером – задания учителя и тоже правила, если удастся собраться, а то – гляденье на Лань Ванцзи, пейзаж над ним и на пылинки в солнечном столпе. Братья же Цзян вовсе являлись только утром. С одной стороны, хорошо, думал Хуайсан, если нет других учеников, после обеда мы с Лань Ванцзи одни, как в старые добрые времена, и когда он водит меня за ширму к ящику с красками и принадлежностями, можно поцеловаться. С другой стороны, развлекаются они, наверное. Без нас. Не то, чтобы мне было это нужно, думал Хуайсан. Сколько бы мы ни были предназначены друг другу, порядок всегда был таков: они друг с другом, а я – сбоку. А Лань Ванцзи никому и в голову не приходит никуда пригласить. Хотя по утрам Цзян Ваньинь с ним славно перебарывают, кто больше напишет за один заход, стоя на руках. Вэй Усянь лезет к ним в тетради, мешает то одному, то другому, встает на руки сам и ходит, болтая ногами в воздухе. Хуайсан – любуется. Таков новый миропорядок, он есть, и он не может, конечно, сразу заменить старый. Да я бы и не хотел, думал Хуайсан, не от одиночества я провожу время за столом напротив Лань Ванцзи. Прохладно, конечно, все время откуда-то поддувает, даже если занять самое удачное место, но свидание того стоит.На другие свидания, поздним вечером на скале или на мосту, пока не хаживали. В холодный источник, если кто-то и нырял, пока не хвастался. Хуайсан не нырял, и Лань Ванцзи, кажется, тоже, разве что после их расставания к ночи. Я пойду, говорил себе Хуайсан, непременно, я не хочу ходить расцарапанным вечно. Только у меня остановится сердце, если ко внутреннему холоду добавить еще и внешний. Он там такой, что в прошлый раз, после палок, я еле высидел и весь заледенел. Умру и вовсе не преувеличиваю. Как сложно добровольно ступить туда, где телу обещаны мучения! В первый раз я хотя бы не знал, что меня ждет.…А на ночной охоте только и делал, что добровольно совался ко вреду, и ничто меня не держало. Я ли это был? Хуайсан вздыхал и говорил себе: больше никогда. Это было какое-то помутнение. Словно сон наяву, когда ужасный бубнящий отличник убаюкает на занятиях.Поцелуи зато – не как сон, потому что они повторяются. Как я решился на это? Решился вообще начать. С таким-то господином, думал Хуайсан, глядя на Лань Ванцзи и порхающую его руку, колыхающую белый рукав. На фарфоровое запястье. На росчерки глаз. На больше обычного в последние дни розовеющий нос. Мерзнет. Даже самые изящные господа мерзнут, хотя и кажется порою, что ничто не властно над ними. И эту мысль я уже думал. И большинство мыслей. – Такое странное чувство, – пробормотал он, уронив руку с кистью рядом с тетрадью. Они только вернулись от камня под сливою, и кроме них в библиотеке устроились две девицы из Гусу Лань. К счастью, по большей части молча что-то читали на пару, а когда шептались, было их почти не слышно. Будто молодая ветка нежно задевает оконную раму.Лань Ванцзи прекратил писать, поднял глаза. Спросил:– Почему?– А тебе не кажется? Будто что-то… – Хуайсан поднял кисть и покрутил кончиком в воздухе. – Не на месте, но не в плохом смысле, это почти не тревожно. Тревожно, конечно, но в том смысле, в каком тревожна любая непривычность в привычных местах. Ты понимаешь, о чем я? Глядишь на картину и понимаешь, что что-то не на месте. Не можешь указать, все в порядке на первый и второй взгляд, все выполнено по правилам. И от этого как раз и странно: откуда-то чувство взялось? Может, я чего-то не вижу? Обращаешь взгляд в себя и начинаешь сомневаться в остроте суждения.Лань Ванцзи положил кисть на фарфоровую подставку. Посидел, глядя мимо Хуайсана, и сказал:– Не ошибки, а смещение. Ханьцзы смещен внутри квадрата. Нарушено соотношения четвертей. Особенно если не так, как у новичков. Не привык замечать. Не сразу понимаешь. Будто все так, но что-то не так.– Вот! Вот поэтому я и люблю твою компанию, – сказал Хуайсан и одобрительно показал на него веером. – Точно. И что же, ты тоже чувствуешь что-то подобное?Лань Ванцзи медленно покачал головой. Подобрал со стола веер, показал: нет. Хуайсан поджал губы и кивнул.Подумал: ладно. Я схожу с ума. Это случается с людьми после больших переживаний. А меня чуть не убили. Полоумные, бывает, пишут великолепные картины, потому что видят все по-другому. Хотел бы я быть безумцем такого сорта, а не того, что проносит еду мимо рта. Это весело изображать, но не весело таким быть. А если бы меня ударили по голове на этой охоте, я мог бы и позабыть все, что знаю и умею, и не узнал бы своих картин, и не смог бы никогда их повторить. Бывает, что у хорошенько стукнутых по голове отнимаются руки… Хуайсан передернул плечами, надул щеки, выдохнул быстрой чередой.Подумал: будто меня все-таки убили, а я хожу по Юньшеню призраком. Конечно, мне все кажется не таким, как при жизни!Но если я не переродился, я хочу кому-то отомстить за обиду. Или просто застрял из-за невыполненных дел, а их у меня куча! Хотя бы эти правила. Допереписываю – и растворюсь, чтобы снова прийти на землю каким-нибудь торговцем бумагою. Это было бы обидно, но не окончательно плохо. Это не подмастерье кожевенника, который имеет дело с куриным пометом. Хуайсан потряс головой. Подумал: что такое началось. По утрам все нормально и все на своих местах: Цзян Ваньинь кряхтит над тетрадью, сам того не замечая, Вэй Усянь его передразнивает, Цзян Ваньинь сердится, Лань Ванцзи говорит: тишина в библиотеке. Мы обсуждаем самых изворотливых птиц для охоты, и стоит ли тратить на некоторых силы: докажешь мастерство, пусть, но не добудешь ни мяса, ни пера. В фазанах и то, и то, говорил Вэй Усянь. Или вот еще эта сова Вэнь, черное дымящееся перо – да на плечо или рукав, внушительное украшение.Лань Ванцзи снова взялся писать. Не может быть, чтобы это из-за одиночества, подумал Хуайсан, ведь мы не расстались, а главный мой, особенный друг, всегда со мною, и мы целуемся. Что еще нужно этому смещенному ханьцзы, этому слегка неуловимо неправильному пейзажу? Юньшень – как был, все в нем на своих местах. И я на своем месте в библиотеке. И Лань Ванцзи напротив. И даже ученики приходят иногда и уходят, сколько я их навидался, некоторые даже знакомые, этот с охранными печатями для младенцев, кивнул даже мне… Я на своем месте, пусть и занят сейчас немного непривычным. И день непривычный: не на уроки, а сюда, а здесь больше посиделки за столом в гостинице, чем наказание учителя. А потом я не пишу, когда раньше – писал. И не поучаю Лань Ванцзи, какую книгу о живописи читать вперед какой. Я сижу над правилами и заданиями, потому что нужно хотя бы сделать вид. Ум где-то бродит.Где-то, где меня оставили на полу в самой дешевой и самой опасной гостинице. А потом я уцепился за живущих и вернулся с ними доложить учителю. Или мы полегли все вместе и вместе и вернулись, раз так отлично общаемся. Живым с мертвыми не так ловко выходит, как мертвым, наверное, между собою.Но ведь изменилось все – к лучшему, подумал Хуайсан старательно, поглядывая на Лань Ванцзи. В самую приятную сторону. Раньше мы не целовались за ширмой, раньше я не принимал так привычно его заботу за столом-камнем под сливою, и сам не стремился подливать ему чаю. Или стремился? Но точно не как особенному другу, с которым мы много уже раз трапезничали вместе. И целовались после еды. Хуайсан улыбнулся, прикрыл веером губы. После еды во рту – вкус еды, а в чужом – другой, потому что едим мы разное. По-свежему очень приятно.Юньшень остался на месте, но все в нем сместилось: и время, и дела, и компания. И разговоры между мною и Лань Ванцзи и между нами и Цзянами сложно было бы представить во времена до ночной охоты, да в библиотеке. Как я с ними держусь. Хуайсан выпрямился. Подумал: совсем по-другому.Все ведь стало лучше, и поэтому мне должно быть не странно, а весело. Хуайсан потер плечо. Пробормотал:– Все-таки нужно собраться с духом и пойти в источник. Мне кажется, это все раны! Когда что-то происходит с телом, что-то происходит и с головой. Как хорошо, что хотя бы не болит, я бы так извелся!– Ванцзи приглашает с собою, – сказал Лань Ванцзи. – Вечером. Перед сном.– А не будет ли особенно холодно вечером?Лань Ванцзи покачал головой. Сказал:– Вода такая же. На воздух не обращаешь внимания.– Что же, тогда… – Хуайсан выдохнул. Со щелчком сложил веер. – Тогда, пожалуй, пора! Все никак не хватает духу, как представлю… Тебе тоже? Или тебе некогда? Накопились дела?Лань Ванцзи поглядел на него несколько секунд. Сказал:– Я хожу. Каждый день. Как сюнчжан рекомендовал.Вот как. И без меня.Что-то поменялось, а я не почувствовал?Хуайсан сглотнул и спросил осторожным голосом:– Ты меня не позвал – потому что я… помешал бы?– Хуайсан сам решит. Не буду заставлять.– А молодой господин Цзян и молодой господин Вэй?– Их тоже. Я более не старший. Только на ночной охоте. Здесь – все по-прежнему. Лечение – добровольно, не обязывают правила. Хуайсан хохотнул, а внутри расправилось, словно лист из рулона. – Устал командовать? Всех собирать и вести организованной группой, куда надо?Лань Ванцзи кивнул два раза, сделав несчастные брови. Слишком несчастные для настоящей тоски, и быстро они выровнялись. Хуайсан засмеялся. Склонился над столом, шутливым голосом ответил на это:– Я прошу прощения, что мы утомили тебя за время охоты. Должно быть, задача твоя получилась не легче, чем выпасать воробьев! Лань Ванцзи снова кивнул. Помолчал и сказал:– Хуайсан не любит тех, кто его заставляет.Неправда, подумал Хуайсан, я продолжаю любить их, хотя и ненавижу дела их. Цзэу-цзюнь и дагэ. Как будто нет у них лучшего приложения сил, чем чего-то от меня требовать и ждать, и пытаться слепить из меня самоотверженного заклинателя и серьезного, рачительного хозяина крепости.Но опасение Лань Ванцзи приятно. Не один я боюсь сделать что-то не так.– Я тоже опасаюсь повести себя с тобою так, что разонравлюсь, – сказал Хуайсан.– Невозможно.Хуайсан опустил глаза. Улыбка сама собою полезла на лицо. Он проговорил вполголоса:– Ты мне тоже очень нравишься, и ничто этого не испортит.Девицы прошли мимо них каждая с охапкой свитков, поклонились Лань Ванцзи. Хуайсан, все опуская взгляд, видел их ноги. Девицы вышли. Хуайсан глянул на Лань Ванцзи. Лань Ванцзи показал веером: нравится. Тоже.Хуайсан вдохнул и выдохнул. Сказал себе: вот, все ведь хорошо, намного лучше, чем было, и дагэ сочинил-таки приятное письмо, некоторые из строк там явно его. И охота окончена. И приятельство еще держится, хотя и кто знает, сколько еще, ведь мы не самая лучшая для братьев Цзян компания, просто на охоте не было другой, а теперь – выбирай, весь цвет самых благородных кланов. Эх… Ну, тут-то они с нами, сами приходят, могли бы сидеть по домам. Цзян Ваньинь каждый раз дольше стоит на руках и сдавленно грозится вот-вот перебороть ханьгуан-цзюня. Лицо краснющее.Все хорошо, вот только, раз я не умею держать язык за зубами, придется нырять в источник. Хуайсан заранее подрожал. Спросил:– Почему перед сном?– Сразу в постель. Во сне отогреваешься.А до сна, наверное, все так замораживается, что ничего путного все равно не сделаешь ни руками с непослушными пальцами, ни застывшей головой ничего не выдумаешь.– Это разумно, – сказал Хуайсан без воодушевления.– Ванцзи приглашает.– А? Уже пора снова есть?– После источника, – сказал Лань Ванцзи. – Вместе провести ночь.Хуайсан переглотнул. Внутри стало жарко, не нужно никакого лечения, в источник можно и не ходить, ведь там придется сидеть вместе, а после этого неизбежно – в одну постель… А чего я ждал – поцелуи поцелуями, но обычно за этим следует то, за чем подглядывают слуги композиционного разнообразия ради. Я, наверное, что-то буду должен, а я ведь никогда, и не собирался… правильно говорили Цзяни, он от меня этого ждет, раньше, когда состоялся этот разговор – может, и нет, а теперь, когда поцелуи – естественно. Молодой мужчина. И я – молодой мужчина. Хуайсан немо открыл рот, закрыл, открыл снова. Выдавил какой-то звук.– Провести ночь в одном доме, – сказал Лань Ванцзи. – Как с гостем. Развлечь перед сном. Я приглашаю в гости.– В гости – в к-каком смысле?– В гости, – сказал Лань Ванцзи спокойно. – Как раньше. Только не на вечер. На ночь. Есть место для сна. Перед сном – дружеская беседа и горячий чай.– Я… э…– Вдвоем легче пережить, – сказал Лань Ванцзи.Правильно я не ходил в источник до сей поры, подумал Хуайсан, если это надо – переживать. Ну их, царапины, пусть будут.И в гости… не рано ли в гости? Он спрятался за веером и спросил оттуда:– Можно мне подумать?– Правилами не запрещено спать в одной комнате, если не будет хулиганств и неприличий.– А у нас не будет неприличий? – спросил Хуайсан из-за веера потончавшим от волнения голосом.– Нет, – сказал Лань Ванцзи твердо.А почему, подумал Хуайсан, будто со мною нельзя уже и неприличия…Набрался у Вэй Усяня, он рассуждает так же. Он знает, как рассуждать, если у него есть опыт в делах сердца. Вручают – страшно брать, отбирают – возмущаешься. Сердце подпрыгивало, и плечо накоротко отмерло и начало ныть. – Хуайсан? – сказал Лань Ванцзи вполголоса.Хуайсан опустил веер и сказал:– Да. Да. Давай. Отличный план! С радостью принимаю приглашение ха… Ванцзи. В гости – с радостью, в источник – со стоическим осознанием неизбежности.Лань Ванцзи кивнул и взялся за кисть. Хуайсан похлопал себя по груди, ставя сердце на место.– Цзи-сюн! Нэ-сюн! Можете не прятаться, мы вас поймали!Кто прячется, подумал Хуайсан, отвернувшись от дорожки к источнику, никто не прячется. Лань Ванцзи не то что напоказ, но если знает, что никто не будет смотреть, в пустой, например, библиотеке или на берегу источника, о котором по Юньшеню, видно, не треплются – пожалуйста. Приобнимет за пояс, чтобы я не падал назад, задравши голову, и наклонится, и мы соприкоснемся губами. Не то, чтобы для братьев Цзян это новость.Братья Цзян, слегка запыхавшиеся, скатились с крутой дорожки среди бамбука на камни. Вэй Усянь упер руки в бока и заявил:– Я сразу догадался, куда вы пошли! Что, решили, что без нас веселее? Цзян Чен, смотри, конечно, любовничкам бы только уединиться, мы теперь не друзья им, мы – лишние свидетели. Что, всю воду уже осквернили или еще осталась?– Мы ничем т-таким… – начал Хуайсан. Запахнул ханьфу обратно, потому что холод от воды пробрался через рубашку к животу, и внутренности сплелись друг вокруг друга и сжались в мерзлый комок.– Почему не позвали? – спросил Цзян Ваньинь.Хуайсан глянул на Лань Ванцзи, уже раздетого, осталось только снять сапоги. Со сложенным ханьфу и поясом в руках. Не прикрывался, просто держал. Хуайсан, глядя на его осанку, выпрямился тоже. Подумал: в самом деле, что дергаться? Вэй Усянь говорит, слова растворяются в водяном тумане. А для Цзян Ваньиня у нас есть отличное объяснение, почему мы не делаем ничего плохого. Это они первые начали, вообще, ходить с нами порознь, могли бы заглядывать вечерами в библиотеку. Могли бы обедать вместе.Только Лань Ванцзи явно не хочет брать их с нами под сливу. Да и я бы лучше сохранил это место в тайне. Пока. Все равно когда-нибудь обнаружат, для того, что кто истинно хочет подглядеть, нет ни границ, ни запретов. А в библиотеку бы могли. Но с сестрой, конечно, интереснее, и по своим делам.Лань Ванцзи молчал. Цзян Ваньинь недобро щурился.– Цзэу-цзюнь рассказал всем, – начал Хуайсан, приплясывая, – все могут приходить, когда захотят, правда? Мы тоже не совсем вместе, я только сейчас решился первый раз, а ха…– Ванцзи.– …Ванцзи уже какое-то время. Каждый набирается смелости в свой черед. Я еле смог собрать ее крупицы, чтобы явиться сегодня! А если вы подозреваете нас в недостаточной дружеской радушности, то не вы ли вечерами где-то отдельно, хотя могли бы вместе переписывать правила в библиотеке, было бы не так кисло. Братья Цзян переглянулись. Посмотрели на Хуайсана и вполне похоже подняли брови. Только Цзян Ваньинь продолжал щуриться на один глаз.Вэй Усянь проговорил:– Навязываться парочке – последнее дело. Да ты бы первый взвыл, Нэ-сюн, если бы мы везде ходили вместе. Вам же лучше делаем. Хотя вы и при нас не стесняетесь вот это вот… – Он выпятил губы и громко ими зачмокал.Лань Ванцзи сложил ханьфу на камне подальше от берега, поставил туда же сапоги и полез в воду. Рубашка сразу напиталась и облепила бледную кожу, и лицо стало совсем белым. Хуайсан поглядел на него, кое-как разогнал остановившееся от зрелища дыхание и обернулся к Цзянам. Коротко поклонился.– Это очень деликатно, я не ожидал.– Маленькая ты язва, – сказал Вэй Усянь. – Только от нас и можно ожидать самой крепкой галантности, любезности и поддержки нашим отвратительным влюбленным друзьям. Цзян Чен, смотри, они еще и жалуются! Мы, значит, молчим и терпим, что они куда-то сбегают в обед, даже с нами не присядут, словно кончилась охота – и все теперь, и даем им, так и быть, посидеть наедине, позаниматься… э… чем вы там занимаетесь, каллиграфически подписываете изысканные картины, нашли тоже развлечение… – Он сжался, задрожал, речь прервалась из-за зубовного стука. Вэй Усянь попрыгал на месте и раздергал пояс. Разделся в две секунды, поскидывал сапоги и выкрикнул: – Неблагодарные! Любовники!– Шицзе подсказала, что чего вас тревожить к вечеру, у вас свои дела, – сказал Цзян Ваньинь и тоже стал раздеваться. – Так-то ты не думай.– У нас просто прорва занятий получше! – выкрикнул Вэй Усянь, подпрыгивая и размахивая руками. Он не стал оголять ступней, и Хуайсан незаметно кивнул. – Мы и туда, и сюда, и все хотят с нами погулять и развлечься, все расспрашивают про охоту, мы теперь самые любимые и заслуженные ученики всего заезда!– Да, да, – буркнул Цзян Ваньинь и полез в воду. Вэй Усянь с пронзительным воплем прыгнул следом, оскользнулся на камне, шлепнулся на воду, окатил Цзян Ваньиня, получил от него тычок и, наконец, устроился. Пора. Пора, все уже решились. Хуайсан всхлипнул и потянул с себя ханьфу.Стал на мокром камне. Носки намокли, ступни тут же отнялись.– Нэ-сюн, не стой, – сказал Цзян Ваньинь с недобрым прищуром. Но хотя бы не сердитым голосом. – Давай, раз – и все.– А т-то ноги п-переломаешь?– Переломаю, – сказал Цзян Ваньинь серьезно.Лань Ванцзи перебрался из приличного угла ближе к Хуайсану, подал руку. Хуайсан взял ледяную ладонь. Лань Ванцзи потянул не резко, но неостановимо, и Хуайсан всхлипнул снова и шагнул в воду. Холод залился в царапины и разбух там. Хуайсан задышал ртом. Лань Ванцзи довел его до места поглубже, сам присел на своем, вода скрыла его до груди. Хуайсан, постанывая, присел тоже. Получилось, словно по сторонам большого стола: братья Цзян с одной стороны, Лань Ванцзи и Хуайсан с другой. А между ними, конечно, блюда горячей, парящей еды. И чайник.Лань Ванцзи обещал чаю и греться. Я как-нибудь доживу, говорил себе Хуайсан, я смогу. Немного потерпеть, не шлепаться же в обморок при всех. Все сидят – и я посижу, это все-таки для моего же исцеления. Тем более, ни ноги, ни руки уже не слушаются, течение куда-то тащит их, а я почти не чувствую. И снова по спине ползет тревога. Хуайсан обернулся. Ручей стремился по камням, вода бурлила, и под белой пеной ничего не было видно.– Заслуженно, – сказал Лань Ванцзи.– П-переломать мне ноги? – спросил Хуайсан и хихикнул.Лань Ванцзи глянул на него. Сложил два пальца, показал, как показывал веером: нет. Объяснил:– Заслуженно считаетесь завидной компанией. Две ночные охоты. Больше никто не был за время обучения.– А, – сказал Цзян Ваньинь с досадой. Подцепил повязку на щеке и потянул вместе с кожей. Повязка еле-еле начала отставать. Вот бы этот состав – да приклеивать шелк веера к ребрам и гардам, подумал Хуайсан. А Цзян Ваньинь, наконец, освободил щеку, и она предстала холодному воздуху опухшей и красной, и не только по контуру повязки, откуда Цзян Ваньинь ее отодрал.– Ого, – сказал Хуайсан.– Да уж, – сказал Цзян Ваньинь. – Пора зарастить уже и не думать. Что, ханьгуан-цзюнь, помогает ли? Раз ты тут уже мариновался.Лань Ванцзи вытянул руку из-под воды, с трудом задрал приставший рукав. Царапины покрылись корками. Цзян Ваньинь кивнул. Присел ниже, так что по поверхности поплыли волосы.Все тело ломило. Хуайсан твердил про себя: немного выдержать, еще немного, а не то распухнет, как у Цзян Ваньиня, нужно просто потерпеть, все терпят – я тоже, наверное, смогу, цзэу-цзюнь не стал бы посылать меня на верную смерть, ведь на одну я уже сходил, и больше, вроде бы, умирать мне до конца обучения не нужно.– А я думаю, что очень хорошо, – сказал Вэй Усянь и взял пострадавшую щеку мокрой ладонью. Цзян Ваньинь дернулся было от него, но потом сел смирно. Вэй Усянь потер. – Можно заявиться к Вэнь Цинь.– Нет уж, – буркнул Цзян Ваньинь.– Да ну, она же не такая зубоскалка, как все остальные! Наоборот, она должна была увидеть, как тебя обижают, и преисполниться жалости. А жалость – это, между прочим, половина дела для девичьей любви.– Раз-зве жалких любят, Вэй-сюн? – спросил Хуайсан, чтобы что-то сказать. Говоришь – не думаешь и не обращаешь внимания на тело, которое хочет только бежать и спасаться. – И я это говорю потому, что Цзян-сюн совсем не жалок, так что в-вряд ли удастся зайти с этой стороны. – По мне, так вполне жалок! Нашел, куда схватить заразу, на лицо. – сказал Вэй Усянь. Цзян Ваньинь отпихнул его руку. Вэй Усянь развалился на камнях, будто на троне. – Но дело не в этом! А в несправедливом обращении. Добрые господа и госпожи любят подбирать всяких несправедливо обиженных.Истинно так, подумал Хуайсан. Цзэу-цзюнь как услышал, что говорят про Яо, тут же сам сошел принять подарок учителю, ни у кого не брал больше лично. А дагэ вообще мастак. Того же Яо постоянно обороняет от дурных разговоров и плохого отношения, хотя Яо старается не жаловаться ему и справляться сам…– Т-ты неожиданно прав, Вэй-сюн, – сказал Хуайсан.– ?Неожиданно?, – передразнил Вэй Усянь. – Конечно, я прав. Что, не цзэу-цзюнь ли не потерпел, как шепчутся про твоего этого… помощника? Брата павлина. Помните, на церемонии приветствия? И не заткнул, а сам облагодетельствовал вниманием. Вот, что нужно! Попасться ей как-нибудь, когда эти пытаются острить, и сделать вид, что это тебя ранит. Может, на защиту твою она не ринется, но посочувствует, а тут ты такой ей расскажешь, какой ты герой на самом деле, и все, она твоя! Все любят героев. – Кт-то о чем шепчется, В-вэй-сюн?– Все, – сказал Цзян Ваньинь сквозь зубы. Набрал воды в ладони и умылся, подержал пальцы на щеке.– Нужно погрузить, – сказал Лань Ванцзи.Вэй Усянь тут же положил ладонь Цзян Ваньиню на затылок и наклонил вперед, а тот и не сопротивлялся, шлепнулся лицом в воду. Вэй Усянь надавил и подождал. Убрал руку, наконец, и Цзян Ваньинь вынырнул страшный, как утопленник, слишком короткие, чтобы забрать их заколкой, волосы облепили лоб, он стер их вверх. Глаза с мокрыми ресницами будто стали яснее. – Завидуют, что мы не высиживаем уроки, – сказал Вэй Усянь, – прямо желчь у них от этого кипит, у дураков. Мы проходим – они шу-шу-шу, а павлин глаза так закатывает, знаешь, как он умеет. Вот негодяй! Как не лопнул еще от раздутой гордости. – Лучше бы я в-в-высиживал, – выдавил Хуайсан.– Вот именно! Имеем разрешение! Но это еще ладно, а один там, я не видел, кто, прям так и сказал: что за охота, не видели мы этой охоты, просто расследование, ничего сложного, любой бы неумеха справился. Не едите вот с нами и не слышите!– Нелепица, – сказал Лань Ванцзи. – Сложное дело.– Вот я и говорю! А эти как будто знают, как было! Увижу в следующий раз, кто – рожу начищу.– Драки запрещены в Гусу Лань.Вэй Усянь ухмыльнулся, будто знал ловкую дорожку в обход правил.Что же это получается, подумал Хуайсан. Я – на месте Яо? Я преодолел себя, преодолел страх, я был полезен, я видел, как мои товарищи совершают отважные поступки, сражаются, творят заклинания, которые не каждому известны, и – что? Про наш поход говорят, будто это безделица? И если говорят про братьев Цзян, то и про меня, и я представляю, какими словами, и про Лань Ванцзи. Ну, про него, может, и нет, у него репутация, а я – болтающийся на шее бесполезный груз, не иначе. Я бы сам про себя сказал так, если бы не знал и нужно было бы кого-то принизить. Для чего заклинатели рискуют жизнью, обороняя человечество от чудовищ? Ради народной любви и почтения? Вот и любовь, и почтение: жители Фуляня больше обиделись за своего благодетеля, а соученики, которые должны восхищаться, ведь на том и строится наше сообщество, на восхищении сильными, шепчутся и закатывают глаза. Это что же, как ни старайся, как ни лезь из кожи вон, никто не воздаст тебе справедливо? Цзэу-цзюнь. Даже учитель. Не важнее ли это? Как дагэ один из немногих и уж точно один из первых признал способности и достижения Яо. А остальные что-то не торопились.Хуайсан повел плечами и подумал: мне не нравится. Я просто не делаю, не начинаю этой погони за славою, но раз уж начал, пусть и недобровольно, где мои хотя бы какие-то с этого трофеи?– Это… обидно, – проговорил он. – Это же неправда, мы приложили силы, ничего там не было п-просто, а было опасно!– Да ну, обращать еще внимание, – сказал Цзян Ваньинь с чувством.– Я и не обращаю! – заявил Вэй Усянь, подняв палец. – Я докладываю обстановку для наших ничего не знающих друзей.– Нелепица, – сказал Лань Ванцзи снова. – За хорошо проведенную охоту уважают.– Нормальные люди – да, а этим прямо поперек. Не то, чтобы мне это вообще интересно! Пф! Кому они нужны? Сами-то все обучение сидят на заднице уютно, а мы то туда, то сюда, и кто вернется домой героем, а кто – задавакой, которого могут терпеть только подпевалы? Эх, шицзе, только бы не узнала, она просит с ним не ссориться, но тут не мы начали! – Она расстраивается не потому, что мы с ним не ладим, а потому, что он такой муфлон, – сказал Цзян Ваньинь. – Сам по себе.Братья Цзян притихли.Лань Ванцзи поглядел на Хуайсана. Хуайсан, едва заставив застывшее лицо, растянул губы в улыбке. Подумал: не слышал ли ты про себя за спиною, что ты всего достиг потому только, что брат цзэу-цзюня, и что он тебя бережет, вот все твои охоты – легкие и успешные? За хвалебным хором должны были быть и такие голоса. Что к тебе относятся по-особенному, что все, что ты делаешь, не так уж и сложно. И как это, наверное, было горько, ведь завистник не потрудился узнать твой истинный труд. Или он от ревности, или других причин. Как же я все принимал близко к сердцу до того, как вычитал в книге одного мастера: критикующие и принижающие голоса часто звучат не из сяо знания, но из рога ревнивых или прочих чувств, каким в обсуждении искусства не место. Принимать близко к сердцу я не перестал, но научился иногда напоминать себе, что, может быть, и не пейзаж виноват, а просто кто-то имеет на меня зуб. Учитель, которого я в очередной раз надул и который позже поймал меня за рисованием, и не нашел лучше, чем обругать линии и цвета. Дагэ, который называет картины – почеркушками…Редко. Все реже. И часто – в расстроенных по другому поводу чувствах. Что же мне теперь, ходить на ночные охоты, пока мои очевидные заслуги не признают?Нет уж. Я и эту сейчас не переживу, скончаюсь в источнике и навечно его этим оскверню, куда другие. Но за мою единственную я ожидал лучшей славы! Хотя бы какой-то славы.То есть не ожидал. Не нужно, чтобы меня считали заклинателем.Но все равно обидно. Какие-то посторонние, которые не знают, как там все на самом деле было, еще и высказываются с пренебрежением.– Глав-вное – это что мы знаем правд-ду, – проговорил Хуайсан, – вид-дали отвагу д-друг друга.Вэй Усянь кисло улыбнулся.Часто я говорю не то, что думаю, подумал Хуайсан, но редко – чтобы заклинатели почувствовали себя лучше насчет своего ремесла. Слишком это много работы. Обычно это я переживаю, а меня утешают. Ну, дагэ, конечно, но это – дагэ. Ну, Лань Ванцзи, но он – мой особенный друг. Хуайсан покосился на него. Лань Ванцзи слился цветом с рубашкой. Хуайсан поднял руки и нашел, что у него тоже сложно стало отличить, где кожа, а где уже белая ткань. – Ну их, – сказал Вэй Усянь, – кому они все нужны. Никогда мы их не звали с собой, это мы их не звали, а не они нас, это нам они не нужны, да, Цзян Чен? И не стали бы с ними водиться, даже если б они сильно попросили. Лучше вот вы, Цзи-сюн, Нэ-сюн, как подзарастет – так пойдемте на рыбалку? Не руками, ладно, так и быть, и в воды потеплее! Кое-кто надеялся, что сейчас станет всеобщим любимцем, подумал Хуайсан, две охоты подряд, слава и почет, а вышло наоборот, и некому и рассказать о своих приключениях, кроме сестры. Ну что ж, принимал я и худшее внимание.Или они просто соскучились тоже, сказал он себе. Как и я. Может же быть и такое? Вдруг для них тоже наши похождения – не прошло и как и не было. Не помню, чтобы был кому-то… нужен, подумал Хуайсан осторожно. Важен. Не посмеяться надо мною и не принести книжки с развратными картинками, и не когда я навязываюсь сам, чтобы не быть одному. А когда ищут моей компании. Сами. Лань Ванцзи и братья Цзян. Думал ли я?..– Охота в Юньшене з-запрещена, – проговорил Лань Ванцзи как мог ровно.– Это не охота, это рыбалка, Цзи-сюн! Что про рыбалку? Бывает у нас на столах и рыба! Кухарю можно – нам нельзя?Лань Ванцзи промолчал.– Мы не б-будем ловить лишнего, – сказал Хуайсан. – Только чтобы наесться. Это как прогулка, но только еще занятие. Которое сп-плачивает. Ужели нельзя?Лань Ванцзи подумал и сказал:– Без беготни. И лишнего шуму.– Какая беготня? За рыбами бегать? Как ты рыбачишь, Цзи-сюн? Я б на это поглядел!– Никак.Братья Цзян переглянулись. Вэй Усянь провозгласил, что так совершенно не пойдет, потому что, когда он прибудет в Юньмэн в гости, он обязан будет уже все уметь, а не то его засмеют, да и какие развлечения самые веселые? Выйти на лодке и поймать все, до чего дотянешься! Это если лотосам не сезон, а иначе собирать лотос или водяные орехи… Про Нэ-сюна знаю уже, глушат рыбу духовной энергией в своем Цинхэ, совсем уже. Если уж наши друзья упустили научиться такому важному умению, как рыбачить должным образом, то наша обязанность их наставить! С Нэ-сюном у меня почти получилось.Хуайсан, опять глянув на Лань Ванцзи, сказал с осторожностью, что они не против. Нужно сговориться. Макнули Цзян Ваньиня еще раз и стали выбираться. Вэй Усянь приплясывал, растирался так, что разбередил царапины, и по одеждам поползли пятна. У Цзян Ваньиня щека сдулась до прежних размеров. Хуайсану на воздухе было почти тепло. Только по спине бегали отдельные от холода мурашки.– Утонул тут кто-то, что ли, – сказал Вэй Усянь, глянув на источник тоже. – А, Цзи-сюн? Притопил учитель особенно противного хулигана? Мне надо поберечься, ха-ха!– О смертях здесь неизвестно, – сказал Лань Ванцзи. Отжал кончики волос.А Хуайсан стоял, и лень было подбирать одежду, а тело растворялось в далеком тепле.Лань Ванцзи охватил его ханьфу и растер через него. Хуайсан вздрогнул. – Слишком долго, – сказал Лань Ванцзи. – Без привычки. – Чт-то? – проговорил Хуайсан, зачем-то запнувшись. – Мне хорошо.Лань Ванцзи помог ему обуться, потому что Хуайсан не попадал в сапоги, и обхватил за плечи, и потащил в гору, а Хуайсан еле переставлял ноги и спотыкался. И чем дольше шли и чем чаще он дышал, тем становилось холоднее, и на верху лестницы, куда они добрались с перерывами немного постоять, Хуайсана начало трясти, и блаженное спокойное тепло сменилось дрожью, и вокруг оказалась ночь, и фонарики в саду перед домом ханьгуан-цзюня светили ярко, как закатные солнца.Хуайсан запоздало обернулся, с трудом выговорил:– Я н-не п-поп-прощался.– Греться, – сказал Лань Ванцзи и заволок Хуайсана внутрь. – Выгнать холод изнутри. Я поспешил. Они поняли. Попрощался за нас обоих.Не помню, подумал Хуайсан, помню только тропу и лестницу. Юньшеня, который мы пересекли, тоже не помню, а нам наверняка кто-то встречался, и мы шли мимо домов, по дорожкам и мостикам.Лань Ванцзи спустил с пальцев искру, вспыхнула большая жаровня. Хуайсан тут же протянул к ней ладони. Стоял так недолго, Лань Ванцзи скоро уложил ему на руки белые одежды и сказал:– Сухое.И точно, я ведь не взял своего, я думал, что зайду к себе перед нашей встречей, приведу себя немного в порядок и переоденусь, и захвачу книжки посмотреть, мы отлично разглядывали картинки, а у меня ведь целая коллекция историй с поцелуями… Хуайсан, запинаясь, попытался объяснить Лань Ванцзи. Лань Ванцзи взял его за локоть и завел за ширму, к кровати, которой в прошлый раз тут не стояло. Среди одежд нашлись бинты. Хуайсан сложил все остальное на кровать, потом и бинт бросил туда же, чтобы освободить руки, разделся, и уж тогда взялся. Ощупал бок, извернулся как умел поглядеть, и, поднимая то одну, то другую мерзнущую на полу ногу, помял по ребрам. Царапины отдались болью. Хуайсан потер пальцем, нашел его испачканным и подумал: почему не закрылись, сколько еще раз мне сидеть в этом источнике-убийце? Это приятно, что Лань Ванцзи меня привел и гостеприимно предложил приют, одежду и все прочее, как путнику, застигнутому грозою, но все-таки. Я чуть не умер там. В тот момент все как будто бы было хорошо, но теперь-то ясно, что чуть не остановилась кровь.Я чуть не умер. Сам бы не понял, как это произошло. Дурно умирать, зная, что конец твой близок. И дурно умирать неожиданно, потому что не успеваешь принять позу достоинства и возвестить последнюю волю.Хуайсан кое-как перемотал себе бок, быстро натянул носки, с трудом – штаны, которые оказались неприлично впритык ниже пояса, а на щиколотках собрались складками, потому что оказались длинны. Рубашка запахнулась, как нужно, но руки из рукавов приходилось добывать каждый раз. Хуайсан, стуча зубами, подвернул их. Лань Ванцзи набросил на верх ширмы толстое серо-голубое ханьфу.– С п-плеча цзэу-цзюня?Лань Ванцзи, уже переодетый, выглянул из-за ширмы, склонив голову, словно нарядный монал, который выпростал шею из пышного воротника и любопытствует, что там за кустом.Хуайсан стянул ханьфу с ширмы, чуть нее не уронив на себя, и завернулся. Расставил руки и потешно покачал длинными рукавами. Сказал:– Я видал одежды похожих цветов и узора на цзэу-цзюне.– Мгм, – сказал Лань Ванцзи. Сжал и расслабил губы. – Подарок сюнчжана. Для холодной зимы.Хуайсан на всякий случай отвернулся от Лань Ванцзи и понюхал воротник. Конечно, подарок не носят перед тем, как вручить, если только это не свадебный наряд, который послужил родителям, и они вручают его молодежи. Но все равно. Касались руки. Аромат облаков и всего хорошего на свете.А в доме Лань Ванцзи – аромат тепла и чая. Хуайсан обулся и перешел к столу, подобрав ханьфу, чтоб не мести по полу. Скамеечки оказались рядом, сдвинуты вместе с одной стороны стола.– Будем сидеть вместе? Живое тепло?Лань Ванцзи кивнул, дождался, пока Хуайсан усядется, и разместился сам. Придвинулся к Хуайсану плотно, и Хуайсан прижался плечом к плечу, а бедром через ханьфу – к бедру. Лань Ванцзи тоже нарядился в толстое и голубое с серым шитьем. Видно, брат надарил ему на много зим вперед. Лань Ванцзи подвинул чашку. Взял и сам, и выпил, прикрывшись длинным рукавом. Хуайсан взял свою в ладони и сжал. Руки затряслись, Хуайсан расслабил их, а потом плечи, и спину, и ноги, как мог, и дрожь стала сильнее. Понемногу успокоилась, а лицо загорелось от тепла жаровни.– Я и без угощения, и без развлечения, – сказал Хуайсан, глядя на белую чашку с синим краем. – Я не предполагал, что случится такое… помутнение.– Бывает. Источник требователен. Я буду внимательнее.– О, я теперь буду и сам! Немного переоценил себя. Лань Ванцзи кивнул. Хуайсан кивнул тоже. Подумал: я отлично держусь. По мне наверняка не было заметно, насколько мне нехорошо. А сейчас не заметно, что я думаю, что мог бы и умереть. Вот кто утоп в источнике. Я утоп. Произвожу теперь эту тревожащую энергию. Птицы облетают меня стороною, кроме сов Вэнь. Дурной знак к дурному знаку.Хуайсан отпил из чашки. Чай провалился, недолго погрел и растворился. Хуайсан прижался к Лань Ванцзи плотнее, чтобы ханьфу теснее обняло плечо. И в самом деле, этот бок перестал мерзнуть.– Ты никогда не стремился к славе среди сверстников, – сказал Лань Ванцзи.– Что? А, д-да, и правда, наверное, это так. А следует?– Нет. И расстраиваться – нет.– Расстраиваться?– Не стоит слушать. Ты был полезен. Дело сложное.– А, – сказал Хуайсан. Потер глаз. Стол расплылся и стал на место. На столе появилось устланное листами плетеное блюдо с яичными корзиночками. Крышка от него лежала тут же. Не хочу, подумал Хуайсан. – Вот ты о чем. Я и не слушаю, и не расстраиваюсь, конечно, ведь расстраиваться стоит, только если тебе отказал в дружбе тот, с кем ты хотел дружить, верно? А так… Да я и не слышал, если честно, о чем там переживают молодые господа Цзян. А ты? Главное – что мы про себя знаем, каково нам было и что мы совершили. Много дураков, всем еще отвечать… – Это достойно, – сказал Лань Ванцзи. Подтянул блюдо поближе. Хуайсан улыбнулся. Шепнул: спасибо, я поем. Немного попозже. – Хуайсан расстроен. Или тревожится. От нездоровья. Ванцзи должен был побудить пойти в источник раньше. Не медлить. – Он склонился над чашкой. – Ванцзи просит прощения.– Что ты, что ты! – Хуайсан замахал ладонями, схватился за пояс, но веера за ним не оказалось, и он продолжал махать так. – Наоборот! Это у меня, пожалуй, от переизбытка здоровья, но в следующий раз я буду осторожнее! Все просто отлично, что ты! Такой замечательный вечер.Лань Ванцзи поглядел на него, и глядел долго, глаза то в глаза, то обыскивают лицо. Хуайсан поднял руку спрятаться за веером, но веера все еще не нашлось. Как я так, подумал он. Не хотел мочить, вот и не взял. Как я так… К счастью, мы можем посидеть и просто так, в гостинице сидели, разговаривали об изящных предметах, о поэзии. На сей раз не усну.Будто вокруг гостиница, а не виденная уже комната. Вторая кровать, ширма. Будто я снова там. И ничего не кончилось. Будто все продолжается, и я не могу выдохнуть.Хуайсан зажмурился. Втянул носом. Медленно выдохнул ртом, как учили медитировать, чтобы овладеть энергией ядра, а он на медитациях подремывал.– Другой еды?Хуайсан разлепил веки. Лань Ванцзи заглядывал ему в лицо. Словно так и не отводил взгляда, а ждал, пока Хуайсан откроет глаза. – Я не голоден. Спасибо! Мне кажется, корзиночки – это очень мило и лучше всего к чаю побаловаться. Ты очень внимателен. Мне стоило принести то, что нравится тебе. Я тебя угощу, я тебя приглашаю как-нибудь к себе после заплыва.Лань Ванцзи сказал:– С радостью.Хуайсан улыбнулся. Вот и отлично. Я отлично себя веду! Вежлив и весел. С чего он взял? И про расстройство от разговоров соучеников, и про то, что мне не нравятся корзиночки. Очень даже нравятся. Не расстроен и не тревожусь.И не боюсь. Буду бояться – всем сделаю хуже, а значит, и себе.Хуайсан передернул плечами. Лань Ванцзи, придерживая рукав, точно как Лань Сичень, разлил им еще по чашке. Проговорил:– Есть рекомендации. Как делиться не энергией, но теплом. Когда энергией нельзя или не нужно. Не по меридианам.– Я не сомневался, что ты знаешь все на свете! А чего не знаешь, то умеешь найти. Это неоднократно спасало нас на охоте, и больше никогда, памятуя о тебе, я и сам не буду пренебрегать отличниками и никому не позволю! Хотя и сам становиться не собираюсь, ха-ха, – Хуайсан старательно посмеялся.– Узнал недавно. От животных к людям. От людей к людям. В Юньшене есть животные.– Это правда. Хочешь, я поймаю тебе птичку? Нужно расставить силки и повесить сети, пойдем со мною? Потрогаем и выпустим, лечебная практически процедура, не нарушит правил. Я только зарисую, если попадется интересный господин или госпожа.– Другие. С мехом. Их можно брать.Ах, те самые, чье мясо нам иногда попадается. И чей мех наверняка появится по краю плащей Жадеитов Гусу Лань к зиме. Хуайсан сделал удивленные глаза, спросил:– Какие же?– Кролики, – сказал Лань Ванцзи вполголоса. – Домашние животные запрещены в Гусу Лань. Вывели бы. Не даются. Сюнчжан брал гладить. Давно. Нужно сохранять тайну, а то разберут и будут держать в домах. Этого нельзя. Подержать и отпустить обратно – можно.– И ты меня сводишь? – прошептал Хуайсан.Лань Ванцзи достал из-за пояса, скрытого до сей поры широкими полами, веер, показал: да. Добавил:– Маленькие. Мало тепла. Но ощущается. Хуайсан, Цзян Ваньинь и Вэй Усянь должны молчать.Как хорошо, что работа пропихивать друзей в это мероприятие обошла меня стороною, подумал Хуайсан, глядя на Лань Ванцзи, и Лань Ванцзи был красив и даже немного румян. Ты сам все сделал за меня, как чудесно.– Как чудесно. Конечно! Я буду молчать. Но я не уверен, как заставить молчать молодого господина Вэй. Впрочем, иногда можно надеяться на его благоразумие, ты не находишь? Ты проводишь нас всех? Это так сердечно с твоей стороны. Заботливость вышла за рамки ночной охоты!– Компания. Личная.– У тебя раньше ведь не было личной компании? У меня вот – не было. И я как-то не замечал этого, а теперь очень видна перемена.Лань Ванцзи показал веером: тоже.Раньше я отвечал сам за себя, подумал Хуайсан. Ни для кого не старался. Кроме дагэ. Но у нас такие отношения: мне и не надо держаться и изображать, мне надо преувеличивать все свои боли и печалования. И цзэу-цзюнь. Старший друг – это тот, кто, если ты будешь достаточно жалок, тебя утешит, и это не унизительно, так задумано самою землею под вечным небом. Ровесники же – пусть их, и так не станут они обо мне вспоминать в уважительном ключе, так что стараться. А теперь… Почему я не расклеился, как надо, на охоте? Почему не повис грузом и раздражал всех, но при этом не делал ничего, и оставался от опасности подальше? Потому что при них – нельзя. При братьях Цзян было раньше можно, нужно даже, чтобы они не поручали мне ничего, а теперь и при них нельзя тоже. При Лань Ванцзи – особенно. Не таким я хочу быть при нем, как привык быть с кем-то, кроме себя самого.И возвращаться в себя – как возвращаться в незнакомый дом, который все называют твоим, и ты убеждаешься скоро, что это тебя подводят чувства и память.– Греться, обхватив друг друга, – сказал Лань Ванцзи. – Соприкасаясь большим участком. Молодые господа Цзян правильно делали.И поднялся, зачем-то держа чашку.Хуайсан подобрал ноги встать тоже, чтобы идти на кровать и сцепиться там, и будет совсем не плохо, особенно если без разврата, как Лань Ванцзи и обещал. С, может быть, различными заветными чувствами, но пока что без разврата. О разврате нужно еще хорошенько поговорить, что да как… Но Лань Ванцзи перетащил скамеечку и поставил ее за скамеечкой Хуайсана, и сел у него за спиною, и – спиною. Поерзал, нашел лопатками примерно лопатки. Хуайсан откинулся тоже, привалился, и они уперлись друг в друга, как два клиновидных камня в мосту, которые распирают арку и удерживают друг друга, не давая упасть.Хуайсан улыбнулся. Лань Ванцзи не дает мне упасть. Ни там, ни здесь. Мой спаситель. Рядом с ним мне нечего бояться. Подумаешь – чуть не убили. Не убили же. Не убили бы.Хуайсан закрыл глаза. Лань Ванцзи шуршал иногда ханьфу. Тонко пищали иногда уголья в жаровне. Спине становилось теплее. – Это очень хорошо, что ты предложил пригласить их. Вместе веселее и лучше. Воистину, компания – это сокровище. – Хуайсан вздохнул. – Компания не дает раскиснуть. Ты перенимаешь общее настроение, и если компания бодра, то и ты бодр. Для того дружить советуют только с достойными людьми, чтобы они поддерживали тебя в достойном. Компания учит преодолевать самого себя, даже я, о ком достоверно доказано многими случаями, что он не первый смельчак, собрался. Я ведь не был обузой?– Был полезен. Незаменимая часть расследования. Отважное поведение.– Вот-вот! Я очень рад. Я очень хотел быть в твоих глазах хотя бы не раздражающим. – Хуайсан подвигал плечами, чтобы убедиться, что Лань Ванцзи еще сидит. Глаза не видят – и будто человек пропадает. Поэтому самые сладкие и бесстыдные разговоры между любовниками, чья связь запретна, совершается через ширму. Сказать не высказываемое иначе. Хуайсан продолжал вполголоса: – Ты не представляешь, как я боялся. Я и сам не представляю. Не представлял. Некогда было обдумать, одно дело, следующее, и у нас с тобою столько… п-произошло… интересного… – Он опустил голову. Улыбнулся. – Совсем некогда было думать, о чем я думаю обычно. О погибели. В Цайи, когда я держался подальше от озера, было и то страшнее, чем там, в гуще. Чувства, может, и равные, но в Цайи-то я никуда не влез. А тут… Я будто был не я. Мне странен этот я, каким он стал в Фуляне и дальше в лесу. Он теперь будто со мною, и поэтому все в Юньшене другое. То чувство, о котором я тебе говорил. Может быть, потому, что все правда поменялось. А может, потому, что… – Он вдруг всхлипнул. Спина Лань Ванцзи дернулась, Хуайсан задержал дыхание, и спина после некоторой возни устроилась в прежнем положении. Хуайсан выдохнул. Сказал гнусавее, чем хотел бы: – На охоте я почти не был один. А тут снова вернулись вечера, ночи, и мы с тобою сидим в библиотеке, как в прежние времена, о, когда они были, недели-то две прошли?.. Вернулась возможность размышлять, и, видно, догнало меня то, что должно со мною быть. Данное натурой. Или самовоспитанное. Здравое размышление, что, если меня убьют, меня больше не будет. – Хуайсан всхлипнул снова. Похлопал себя по груди, погладил, попытался нащупать платок, который носил всегда за пазухой, но его там не было. Ни веера, ничего, словно опять в чужой шкуре. Хуайсан проговорил с трудом сквозь неровное дыхание: – Вы все… если так же остро… чувствуете… умеете не показывать… а я не умею и не хочу… как легко попасться на интерес… это же интересно, что произошло, чем кончится… загадка… битва, судьбы друзей… общее дело… и легко забыть… как легко я забыл, чем это кончается… я не хочу забывать, забуду – ничего от меня не останется, кровавое пятно и ошметки… Раньше это случалось со мной… случалось – со мной… надо мною творили… а не я сам над собою… Да, да, послали, учеба, нужно, но… – Он в несколько приемов вдохнул, судорожно выпрямляясь на каждом. – Но мог бы, как обычно… а я сам… и все другое исчезло… а я не умею ведь ничего… чтобы так… остался бы там – и все… все… ни поцелуя, ни новых пейзажей, ни письмо бы не прочел… оно меня здесь ждало… И конечно, нельзя, нельзя, – он приложил ладонь к колену, и еще, и еще раз, вдавил с силою, наклонившись, чтобы приложить вес, – нельзя, нельзя об этом говорить, потому что каждый боится… поддерживать в смелости… дружат с достойными людьми… Это было так легко, я не заметил… Меня могли убить, я тогда не думал, а теперь думаю… ночами думаю, ночами не с кем поговорить… утрами хорошо, ты, вы, свет… У меня бывает так! – воскликнул Хуайсан и отер под глазами запястьем, задев и рукавом. – У меня всегда так бывает после большого страха. Я не изображал из себя никогда смельчака. Ты думал, я изменился, стал отважнее, этот опыт меня перековал в новую форму… но нет… просто иногда забываешься. После большого страха я боялся кому-то, хоть дагэ, который прибежал спасать меня, хоть Яо, бывали у нас с ним приключения… хоть кому, кто рядом… а тут каждый сам по себе, среди героев не принято хватать друг друга и держать, пока не пройдет истерика… – Хуайсан втянул носом, потом еще, захныкал, покачиваясь, то отлипая от теплой спины, то толкая ее лопатками. – Это должно само теперь проходить… большой страх… это взросление? Так становишься мужчиной? Сам с собой переживаешь, потому что нельзя расклеиться при друзьях и при юноше, который тебе очень нравится.– Можно, – сказал Лань Ванцзи.Хуайсан хихикнул сквозь слезы. Сказал:– Нет. Держишь лицо все равно. Ты мой спаситель, довольно и того. Лань Ванцзи зашуршал одеждами. Спина его пропала от спины, нагретое ханьфу отстало от кожи, и сделалось пусто. Хуайсан торопливо растер лицо, задрал голову, чтобы влага затекла обратно в глаза. Лань Ванцзи стукнул скамеечкой, она стукнула краем о скамеечку Хуайсана. Хуайсан обернулся. Лань Ванцзи стал на свою скамеечку на колени, навис над Хуайсаном. Распахнул рукава. Хуайсан посидел с открытым ртом и отвернулся обратно к столу. Вздернул руку прикрыться веером. Лань Ванцзи лег на него мягко, как брошенное в воздух покрывало, подбородком на макушку рядом с заколкой, а руки – вокруг, прикрыв рукавами, будто заворачивал рисовый конвертик в упругий обширный лист. Хуайсан съежился. Лань Ванцзи обнял его крепче, и внутри его объятий, под неяркими рукавами быстро нагрелось и стало умывать теплом лицо. Хуайсан всхлипнул сильнее, громче, и еще, и еще, и подумал, а может быть, и прошептал: как дагэ, и это знак, что большой страх прошел, и теперь точно все будет хорошо, а тут никто не сделал так, и охота будто не кончилась, и я умер и остался там, я принес это сюда, потому что не окончилось ничего, для меня – не окончилось, не так оно должно… а как теперь… не хочу, не пойду больше, не хочу, не пойду, я так испугался, дагэ… – Я так испуга-а-ался!..Лань Ванцзи стиснул Хуайсана крепче, а потом поднял голову с затылка и устроил ниже, щекой к виску, Хуайсан слышал его дыхание и видел краем глаза белую кожу. Лань Ванцзи поднял один рукав и прикрыл их обоих спереди, как занавесью.Хуайсан зарыдал еще пуще. Лань Ванцзи не держал, когда он начинал покачиваться, и стискивал снова, когда прекращал.Ждал долго после того, как Хуайсан затих. Раскрыл рукава, и тут же прохладный воздух забрался под ханьфу. Лань Ванцзи неловко, будто болели по-старчески ноги, поднялся и отошел в угол комнаты. Поманил Хуайсана. Тот, едва видя перед собою и путаясь ногами сначала в мебели, а потом в полах ханьфу, подковылял. Лань Ванцзи показал ему на умывальный кувшин, а потом сам подал мягкое полотенце.Сказал негромко:– Можем не спать. Если не спится. Читать стихи про зиму. Пересидим.Хуайсан гнусаво проговорил, что это совсем не обязательно.Щеки пламенели от соли, глаза еле открывались, веки склеивались каждый раз, как он моргал. Но пусть обратно к столу он нашел без труда, ведь он уже здесь бывал, и тоже чай, только еще и книги, но пока без книг, в следующий раз. Пока – корзиночки. Потом – поспать в той же комнате, что и Лань Ванцзи, мы уже делали так в гостиницах, и было хорошо, и теперь будет хорошо.– С особенным другом встречаешь не один то, что всегда встречал один, – сказал Хуайсан, забрав себе самую румяную корзиночку. – А я не встречал один раньше, в том и дело. А в этот раз – будто пришлось. Ты рядом, они – рядом, но все равно. Не так, как обычно, не перед кем было выпустить, что называется, жидкость… – Хуайсан неловко хихикнул и набил рот. Принялся жевать, ловя крошки на ладонь.– Передо мной. Можно.Хуайсан прожевал, тщательно запил, чтобы сказать не странным голосом:– Да, да, теперь я вижу, и надеюсь, я не обременил тебя… Ты точно как дагэ. Мой спаситель и мой покровитель, который подержит крепко. Мне не нужно долго. Если тебе не было это сложно…– Тебе не было сложно. Со мной. – Он помолчал и добавил, выделив голосом: – Не было?– О, нет, нет! Да ты и ничего такого, подумаешь, бывает, нормальные переживания, очень достойные мысли, беспокойства настоящего лидера и покровителя. А я еще и уснул! Ты – не уснул, ты явно лучший друг, чем я.– Нужно спать. Пора.– Да, да, в самом деле… – Хуайсан схватил вторую корзиночку.Подумал: как глупо. Это словно опять был не я – в библиотеке, в источнике, словно мне показалось, что мир разделился и что-то в нем не так, теперь сложно представить это. Он медленно выдохнул. Сказал:– Я не думал, что это так важно. И обязательно. Совершить этот… ритуал.– Выразить не выраженное раньше, – сказал Лань Ванцзи. – Копишь горечь для посещения могилы или памятных мест. Она много весит. Тратишь ее – все по-другому.– Да, – пробормотал Хуайсан, покрутил корзиночку одним бочком и другим. – Уж я накопил страху. Обычно он выходит. А тут – нет. Я так стеснялся! Не потому, что не доверяю или что-то такое, а потому что перед друзьями и юношей, который очень, очень нравится, хочется предстать собранным и полезным. – Хуайсан собранный и полезный.Хуайсан хлюпнул носом и откусил от корзиночки. Прожевал. Лань Ванцзи, сев с ним рядом, добыл из рукава платок и протянул ему. Хуайсан засмеялся и принял, утерся. Спросил: да? Лань Ванцзи кивнул.Платок Хуайсан прибрал, и за пазухой стало привычно плотно.Он потер пальцы и протянул руку. Лань Ванцзи помедлил и дал ему пальцы. Хуайсан взял их за кончики и пожал. Сказал, глядя Лань Ванцзи в лицо так внимательно, что заболели глаза: – Я благодарю тебя от всего сердца. Лучшей помощи я не мог и попросить. Ванцзи очень чуткий и проницательный. Это прекрасная твоя сторона.Лань Ванцзи замотал головой, как лошадь. Хуайсан подумал: мне лучше знать.Пожал пальцы еще раз и отпустил. Попросил посидеть еще спиною к спине, чтобы нагреться перед сном. Лань Ванцзи ответил: можно прилечь. Одетыми. Для тепла. Хуайсан умылся еще раз, Лань Ванцзи спросил про плечо, Хуайсан ответил, что одной рукой перематывать другую совсем не удобно. Пришлось оголяться, намного меньше, чем у доктора в Фуляне, но все равно Хуайсан подрагивал от каждого касания прохладных пальцев. Разулись и легли, и Хуайсан навалился спиною на спину, натянул край общего одеяла на ухо, закрыл саднящие глаза и открыл только утром, когда поздно уже было говорить позабытое ?доброй ночи?, но Хуайсан все равно сказал, чтобы не быть должным. А Лань Ванцзи, уже одетый в ученическое, белый, прекрасный, аккуратный, самый сердечный господин, ответил: я провожу. Доброй ночи. С добрым утром.