Часть 28 (1/1)

Хуайсан разложил на столе книжки, сцепил пальцы и вывернул руки. Потянулся. Задрал руки над головой, рукава упали на макушку. Хуайсан сел прилично и поглядел на стол перед собою. Лань Ванцзи уже разложил письменный прибор, и теперь пошел брать, какие ему там нужны тома.Веер тоже лежал, рядом с подставкой для кистей. Хуайсан улыбнулся.Ничего они не сделали предыдущим вечером: встретились у ученических домов, вместе прошли мимо ветвей по тропинке, вместе взобрались на скалу и стали любоваться небом. А потом уселись на полотно с гуциня, и Лань Ванцзи на этом самом гуцине сыграл, а Хуайсан слушал, и огонек был всего один, над инструментом, и ничего не было видно, кроме неба и спокойного, словно мертвого, еще и в холодном мистическом свете, лица.Про веера и их язык Хуайсан вспомнил уже, когда расставались. Договорились в следующий раз. Я не болтал, подумал Хуайсан, а то вечно, как мы там встречаемся, я начинаю неостановимо болтать. Болтун. Это не лучшее из качеств. Болтая, можно случайно что-то раскрыть, что будет использовано против тебя потом. Сколько таких тайн услышал я от нетрезвых друзей дагэ на пирушках, а иногда и от трезвых собственных приятелей. Что при мне стесняться, я хорошо слушаю, не возражаю, и им почему-то надо мне что-то доказать. И мне надо было что-то доказать Лань Ванцзи в тот, первый разговор на скале. Или объяснить, чтобы он понял. Я не знаю, понял ли он или нет. Надеюсь. Вон, какое выбрал изречение… не потому, правда. Со мною не соглашаются, подумал Хуайсан, со мною просто устают спорить.Он подпер щеку рукой и перелистнул страницу. Что бы попробовать? Я и так нацелился на людей, а теперь такой повод. Надо что-то с руками. Веера я пишу отлично, не только на них, но и – их. Потому что рисовал себя с веером. Маленького меня с веером и большого дагэ с Басей. Хуайсан улыбнулся. Что за парочка, со стороны взглянуть – сплошной смех…Когда Лань Сичень и Лань Ванцзи идут рядом, это не смех, это – восхищение. Прекрасные, высокие, изящные братья с жадеитовой кожей, известные добродетельностью господа, заклинатели редкой силы. Воплощение всех достоинств. Тихие разговоры, безукоризненная вежливость. Старший – сияющий совершенством эталон, младший – столп его уверенности. И мы с дагэ. Хуайсан вздохнул так глубоко, что почувствовал, как ханьфу облепляет ребра.Лань Ванцзи не понимает, как ему повезло. Он сам старается, он многим жертвует, хотя бы своей свободой, ради того, чтобы достойно выступать рядом с братом, но ему и повезло. Небо распределило так, что нрав его для этого подходит. Усидчивость, тщательность – и драчливость: как жить без нее заклинателю? Определенная доля послушности. Всю мою послушность отдали ему.И он не знает и не хочет другой жизни. А я хочу, а если бы не хотел, то не было бы и вопросов, подумал Хуайсан. Как бы в моем далеко не таком большом, как у дагэ, теле поместилось столько ярости и мощи – это вопрос. Это было бы занятное зрелище.Зато теперь я точно знаю, что дагэ относится ко мне не окончательно плохо. Ко мне, а не к моим заслугам. Нужно написать ему еще. Лань Сичень все еще не отбыл в Нечистую Юдоль, или где собираются благородные заклинатели обсуждать будущую войну, можно попросить у него письмо назад, переписать его иначе. Вдруг в письме я такой же болтун, как при Лань Ванцзи?Хуайсан перелистнул, не видя. Лань Ванцзи, наконец, вернулся к столу, принялся раскладывать свитки. Хуайсан помахал ему кончиками пальцев. Лань Ванцзи кивнул с серьезностью. Жаль, что он не болтает в ответ, подумал Хуайсан. Что-то у него происходит в голове, и что-то сложное, такое же, как его музыка. И жизнь у него, полная запретов и предписаний, и упражнений, и каждодневного чтения и письма, располагает к сложным мыслям. Чем более воздержанную и возвышенную жизнь мы живем, тем мы дальше от животных, рыб, ползучих гадов, червей, существ простых. Тем сложнее то, что в нас происходит. Ближе к совершенной гармонии Неба. Хуайсан вздохнул, совсем по-другому, навалился на стол, подпер щеки руками над книжкой.Книжка – так, из самых невинных. Дамы с обнаженными когда грудями, а когда бедрами, с веерами как раз, в полный рост – таковы должны быть иллюстрации? Некоторые жесты будут широкие, нужно запечатлеть всю фигуру. А я давно не писал людей не набросками, которые никому не показываю, а с контуром и цветом потом, так, чтобы закончить, чтобы играла переливами цвета ткань одежд, и теплело дерево мебели, и холодела вода в чаше.Хуайсан насмотрелся на Лань Ванцзи, который кончил натирать тушь и, выбрав кисть, приступил к письму, закрыл книжку, перевернул и стал смотреть ее с конца. Вот, кстати, господин, я же буду писать господина для наших иллюстраций, с традиционно мужским веером. С большим, как у Лань Ванцзи, а кто возьмется осуждать меня за нарушение пропорций, тот будет не прав, потому что именно такой, не самого распространенного размера, веер у Лань Ванцзи и есть. Я хотел, чтобы подарок получился особенным. Он ему нравится? Хуайсан глянул из-под бровей. С собою носит – да, и на скалу принес тоже, нес в руке, не обмахивался, просто держал, а потом сунул за пояс, когда руки понадобились играть.Вдруг это только потому, что вежливость не позволяет обидеть дарителя?Но если так, то он проявляет ко мне вежливость, и это хорошо. Он проявляет ее не ко всем. Будем честны, с этим его заклятьем и манерой не отвечать на приветствия и вопросы Лань Ванцзи можно было бы счесть грубияном. Если бы не блистательно достойное его поведение в других случаях.Хуайсан поднял голову улыбнуться, но Лань Ванцзи опять не было. Забыл какую-то книгу или сунулся пальцем в тушь и пошел мыть руки.Нет, это я суюсь пальцами, у него ни разу не видел на коже въевшихся серых пятен. Хуайсан разгладил книжку, чтобы не закрывалась, и принялся разглядывать госпожу с господином, которым было совсем не плохо на цветастом покрывале. Как интересно – без цвета, одним узором, но все видно, отраженный свет на складке, это, значит, шелк…– Это… запрещено, – раздалось сверху.Хуайсан снял щеку с кулака, поднял голову. Спросил:– Что?– Вот это, – сказал Лань Ванцзи, опасными глазами глядя мимо Хуайсана. Как раз в книжку.– Это? Ах, да, обнаженная натура, – сказал Хуайсан и на всякий случай закрыл книжку, потому что губы у Лань Ванцзи начали краснеть, а там и до румянца на щеках недалеко. А что я буду делать, если он разрумянится? Что я буду делать, если он сейчас вытащит меч и погонит меня, как Вэй Усяня. Вот только я не Вэй Усянь, и он меня зарубит.Что я буду делать, если он продолжит глядеть на меня так… несчастно? Изломив брови. Слегка, никто бы не понял, но я не первый день сижу напротив него в библиотеке и наблюдаю черты. Может быть, и не зарубит, подумал Хуайсан, но только это еще хуже.– Это Вэй Ин? Вы вместе придумали? – спросил Лань Ванцзи.– Придумали, чтобы я сидел здесь и разглядывал образцы? Я просто хочу написать человека, мне нужно поупражняться.У Лань Ванцзи дрожал рукав. Хуайсан поглядел. Дрожала стиснутая в кулак рука.Хуайсан встал и взял его за эту руку. Лань Ванцзи посмотрел. Хуайсан подумал: что-то я прыгнул выше головы. Что-то я делаю не то, что нужно. Дагэ помогало. Лань Ванцзи не дагэ. Он не любит, когда его трогают чужие люди. Дагэ тоже не любит, но я ему не чужой… Хуайсан убрал руку и сказал:– Я слышал про инцидент с молодым господином Вэем. Пожалуй, было нечувствительно с моей стороны рассматривать при тебе похожие рисунки. Я прошу прощения. – Он отступил, стукнулся сапогом о скамеечку сзади, устоял, схлопнул руки и поклонился. Выпрямился. – Я не желал тебя сердить. Я могу посмотреть где-нибудь в другом месте, там, где тебя не будут раздражать подобные виды.Лань Ванцзи молчал. Кулак уже не трясся, но он его и не разжал. Вот так мы платим за шутки старших безголовых товарищей, подумал Хуайсан. Не стоило давать ему той книжки. Но кто же знал!Что мне сделать, подумал Хуайсан. Мне совсем не нравится, когда он на меня так смотрит.Оправдываться? За то, чего я не делал? Все от меня этого ждут: оправдания. За то, что я делаю, а чаще – не делаю, и за то, кто я есть и что я люблю, и чего не люблю. А я ведь – чаще – никого не беспокою своим существованием.– Я не подсовывал тебе, – сказал Хуайсан. – Я разглядываю не для того, чтобы тебя позлить, смутить или что-то такое. Это мое занятие, я буду писать что-то из этого. Контур переводится на лист побольше, а потом заполняется цветом. Ты знаешь это, мы с тобою выбрали книги… Кстати говоря! С таким же успехом ты мог наткнуться на похожий рисунок, просто листая то, что есть в библиотеке Гусу Лань. – Хуайсан обвел рукавом окружающий прозрачный воздух. – Раз у вас здесь есть книги про живопись, то и купальщицы, и любовники там тоже где-то присутствуют. Ничего в этом такого. Это искусство, жанр не хуже других, а кто-то считает, что и лучше, потому что за него можно получить легкие деньги. Не такие большие, как за пионы от известного мастера, и стараются поэтому – не так… – Хуайсан улыбнулся. – Хочешь, я тебе покажу?– Невозможно. – Лань Ванцзи качнул головой. – Запрещено держать в Гусу Лань.– Искусство ведь не запрещено? И пособия по искусству. Хотя у меня вопросы к коллекции, но это мы уже обсуждали.У Лань Ванцзи подрагивали ноздри.Я не виноват, подумал Хуайсан. Я не буду просить прощения. Никто не просил его заглядывать, я не совал ему под нос. Буду ли я когда-нибудь просто заниматься своими делами в мире?Это так смешно – вывести отличника и ханжу из себя. Вэй Усянь посмеялся, и как смеялся я вместе с ним. Это ведь было смешно. Теперь почему-то – нет. Потому что это не бережно – специально выводить из себя. Он не видал таких картинок, когда рос, не ходил на рынок, как я, и не терялся там, и пока дагэ ищет – не разглядывал все-все, что попадалось у торговцев.Не прятал книжек, какие понравились, подумал Хуайсан, так, чтобы их не нашли. А потом и прятать можно перестать, потому что закатил достаточно скандалов, когда дагэ хватает что-то без спросу со стола или полки. Попробуй провернуть это в Гусу Лань.– Я знаю, что это для тебя – запретные изображения, – сказал Хуайсан. – Для остального мира – совсем нет. Уверен, что в Гусу, если ты присмотришься, ты заметишь много таких книжек и срисовок. Зависит, конечно, от исполнения, но вообще-то это не что-то грязное и неприличное, что невозможно держать в доме.Лань Ванцзи переглотнул, кадык взлетел и опустился. Какими еще словами мне сказать? Вэй Усянь посмеялся над ним, отлично зная, что для него запретно, ново и странно, что смутит и рассердит. Какими теперь словами объяснить, что такие картинки предназначены совсем не для того?– Прославленные художники пишут обнаженную натуру, – начал Хуайсан и подумал: что Ванцзи эти художники. Он думает, что я тоже над ним потешаюсь. Это же так смешно. Крайне приличный отличник. Как теперь объяснить, что я – совсем не то, что мой приятель в такой же точно ситуации?.. – Мне жаль, если я оскорбил тебя своим занятием, – сказал Хуайсан, чтобы что-то сказать в этом молчании. – Оно само по себе не должно быть оскорбительным. А я не имел никаких злых намерений. Я понимаю, почему ты рассердился. Вэй Усянь тут совершенно точно ни при чем. Ты же знаешь, что я пишу, и не один только жанр… то есть, я тебе не показывал других работ… но покажу! У меня есть где-то и люди.Лань Ванцзи расслабил-таки ладонь, опустил вдоль тела. Выбрал мне поверить, подумал Хуайсан. Спасибо. Я это запомню. Часто к этому и приходит: не ты убедительно говоришь, а люди выбирают поверить тебе. Нечего думать о своем даре убеждения выше, чем он того заслуживает. Просто иногда попадаются благожелательные люди. Иногда я тоже бываю благожелателен, и тоже даю себя убедить.– Пойдем, я тебе покажу, что и в библиотеке Гусу Лань найдутся картинки разного сорта. Ничего в этом такого нет! Если они обитают даже здесь, то ничего в них нет ужасного и неприличного. Неприличие, возможно, в том, что с этими картинками делают. – Хуайсан выбрался из-за стола с другой от Лань Ванцзи стороны, подобрал веер. Раскрыл, принялся обмахиваться. Сказал: – Ты привыкнешь к тому, что есть разные жанры. Это факт жизни, с ним ничего не поделаешь. Если хочешь любить искусство, нужно его познать. Ты уже делаешь в этом отличные успехи, и у тебя словно специально для этого такой внимательный взгляд. Как ты мне подсказал про настроение, – Хуайсан показал веером на пейзаж с горой. Улыбнулся. – До сих пор это помню.Лань Ванцзи приоткрыл рот точно тем же манером, как делал Лань Сичень. Хуайсан поманил его за собою. Обернулся через плечо, спросил: ты все еще читаешь те книги, которые выбрал? Которые ты позволил мне тебе посоветовать.Лань Ванцзи его обошел и повел за ширму. Книги обнаружились на столе, и стопка изрядно просела. Читает, подумал Хуайсан, и убирает на место. Такой старательный.Хуайсан опустился на колени у стола. Вдохнул воздух, будто тут, в отдельном месте братьев Лань, он был другой. Мимолетно провел кончиками пальцев по столу. Здесь возят рукавами блестящие жадеитовые господа, сюда они облокачиваются… Хуайсан снова вздохнул, сел к столу боком, снял с верху стопки несколько книг, пролистал. Сказал: – Смотри, вот сборник, тут и купальщицы, и все, хотя мастер был известен цветами и птицами, женскими веерами. Вот обнаженная прелестница – с веером, конечно. Когда освоил что-то – сложно удержаться и не писать это везде! Ха-ха. – Хуайсан разложил книгу на столе, придержал. Поднял лицо на Лань Ванцзи. Тот стоял и глядел с высоты роста. – Видишь? Ничего такого. Разные жанры и предметы предлагают тебе разные испытания. В человеке интересно сочетаются твердые и мягкие линии, мелкие и крупные формы. Каждый в какой-то момент своего совершенствования писал людей, от людей никуда не деться, это и заказы, и упражнение, и просто… ужели бы ты отказался написать портрет друга себе для памяти? – Хуайсан пролистал, показал Лань Ванцзи господина со свитой. – Тут все одетые, но все-таки… если писать одетых, научишься писать ткань, но не то, что под нею. А это тоже нужно уметь, чтобы это хотя бы было похоже на человека. Кости, мускулы… – Хуайсан закрыл книжку, отодвинул, вынул из стопки другую. – Так, тут тоже что такое… вот, смотри, урок композиции. – Хуайсан подвинул книжку к краю стола, придержал. На срисовке с картины (было подписано, что она существует в свитке) госпожа вкладывала во влагалище яшмовое яйцо со шнурком, а господину, который сидел напротив и глядел на нее, шуровал под ханьфу слуга. Хуайсан мельком глянул на Лань Ванцзи. Тот не моргал. – Смотри, какое тут взаиморасположение, как следует взгляд. Сначала на госпожу, потому что она светлее всего, мы в первую очередь смотрим на то, что на свету… эх, оно в цвете, цвет, как это ни смешно, тоже участвует в том, как ты воспринимаешь композицию… Вот, потом сюда, – Хуайсан передвинул палец на господина, – второй участник, и уже нам понятно, что происходит, а потом – к третьему, – он провел пальцем по слуге, – и по его руке обратно, и это завершает круг. Такой эффект удобно делать с руками и ногами, жестами, мы следим за жестами, а в пейзаже – ветками, например, или рекой, по которой зритель плывет вглубь. – Хуайсан пролистал дальше, коротко показал госпожу с луком и одной голой грудью. – Смотри, как любовно написано оружие, оперение… кто это? Ах… – Он поглядел дальше, но остальное было приличное, и он сложил книги обратно, хотя неизвестно, в прежнем ли порядке. Оперся на колени и встал. Раскрыл веер, обмахнул лицо. – Тебе это может не нравиться, это дело вкуса, это даже хорошо, когда в искусстве у тебя появляется собственный вкус. Но обычно от обнаженной натуры и соития никуда не деться. Надеюсь, тот, кто принес эти тома в библиотеку, не пострадает. Мое скромное мнение: разглядывая книжки про искусство, ты очень нежно знакомишься с такими предметами. Ну, когда учишься рисованию, обычно это в раннем возрасте… – Хуайсан замахал на лицо старательнее. Лань Ванцзи молчал. Но хотя бы не хватался за меч. Хуайсан продолжал: – У цзэу-цзюня тоже что-то такое есть. Срисовки, сборник, описание в каком-нибудь каталоге… Я больше чем уверен. Спроси его. Цзэу-цзюня невозможно назвать кем-то иным, нежели образцом добродетели. Видишь, его нисколько не испортило соседство с этим жанром искусства. И тебя не испортит. Искусство вообще не портит, а только приводит людей к гармонии. Главное – подходить с чистым сердцем. Собственно, это такое же зеркало, как и любой другой чувствительный предмет. Развратник, конечно, глядя на подобные картины, займется понятно чем. – Хуайсан прикрыл веером рот. Лань Ванцзи все-таки раскраснелся. Ах, подумал Хуайсан. Вот зачем его дразнить. Чтобы на жадеитовой коже загорался закатный свет. Но… нет. Не стоит. Что специально тревожить. Хуайсан сказал быстро: – Человек сдержанный же будет любоваться мастерством. Вот и все, что я хочу сказать.Лань Ванцзи медленно кивнул.Стоял он на выходе из-за ширмы, и мимо него никак было не протиснуться, только двигать или ширму, или его.Хуайсан прочистил горло. Сказал:– Тем не менее, я не хочу специально делать тебе неприятно. Так что, если так запрещено правилами или… или тебе не нравится, я, пожалуй, стану писать некоторые контуры у себя.– Другие ученики могут увидеть.– Да, да, как я не подумал… вот что! Давай, я сразу же спрячу, как только кто-то придет? Тут такой хороший свет! – Хуайсан покачал головой и цокнул языком. – Очень жалко было бы от него отказываться.Лань Ванцзи снова кивнул. Как теперь спросить: ты не обижен ли на меня? Я этого не хочу, подумал Хуайсан. Так ведь хорошо сидим. Я не Вэй Усянь, я приучаю Лань Ванцзи не поступать со мною так же грубо, как с ним, но и сам не буду поступать – грубо, как Вэй Усянь. Зачем я смеялся, так ли было смешно – смутить невинного? Невинность так быстро проходит, а развратность так легко приобрести.– Это – искусство, – сказал Лань Ванцзи и качнул рукавом Хуайсану за спину, на стопку книг. – А что – разврат? – В Гусу Лань запрещено развратничать, я помню! – Хуайсан сложил веер и почесал им висок. – Это такой сложный вопрос, много споров на этот счет произошло. Я не в курсе последних, но у меня есть некоторые… примеры. Сложно рассказывать без того, чтобы показать. Хочешь, я принесу? Мы рассмотрим.– Не здесь! – сказал Лань Ванцзи. Хуайсан вздрогнул, а Лань Ванцзи разлепил и сложил губы и сказал: – Приватно.– Да, точно, это отличная идея. Отличная идея! Ха-ха, – Хуайсан потряс веером в его сторону, и заодно повел плечами, чтобы с них скатился короткий испуг. Подумал: кто-то увидит и донесет. Он просто не хочет разборок с дядей. Никто не хочет разборок с Лань Циженем! Нельзя его винить.Лань Ванцзи все-таки отошел в сторону, и Хуайсан выбрался из отгороженного уголка. Оглянулся. Подумал: зачем я спешил его покинуть, там так хорошо. У окна, в окружении мебели, циновок, книг и курительниц братьев Лань. Их спокойной ауры.Хотя Лань Ванцзи что-то совсем не спокойный господин. Снаружи – да, а внутри бурлит. Аж руки трясутся.Хуайсан прошел на свое место, стараясь держать спину прямо. Сел, раскрыл книжку на прежнем месте. Лань Ванцзи же сел к себе и ничего не сказал. Иногда поглядывал. И Хуайсан на него поглядывал.Потом взял веер и, убедившись, что Лань Ванцзи смотрит, тронул себя по груди, легко похлопал и следом поклонился. Сказал губами: спасибо. Лань Ванцзи кивнул. Потом взял свой веер и повторил жест.– Мне? За что? – спросил Хуайсан.– За просвещение.Хуайсан засмеялся и сказал, что ему пора, пожалуй, открывать свою школу! Вот было бы веселье. То есть, гм, я понимаю, что это ответственный и тяжкий труд, и призвание – распространять знания… Спрятался за веером.Подумал: вот и пригодятся ласковые книжки, которые так нравятся Цзян Ваньиню. Нужно потребовать у него, а то имеет он привычку брать, а потом не возвращать.Свою книгу он листал теперь, поглядывая в сторону входа. И поглядывая на Лань Ванцзи. А Лань Ванцзи иногда смотрел на него, но, вроде бы, больше не изламывал бровей в несчастье. Это хорошо, подумал Хуайсан. Но все равно надо поостеречься. Я отстоял свою правоту, куда отстаивать ее дальше. Можно немного поступиться. Не поступиться даже, а просто побыть вежливым господином и не делать нарочно того, что другому поперек. Хотя я прав. Я прав, и он это признал. Не возражает, по крайней мере, и не гонит из библиотеки. А неправого бы погнал. То есть, я – прав. Хуайсан расправил плечи. Я – прав, я убедил блистательного господина, который лучше меня во всех местных дисциплинах, что он поторопился с суждением. Я прав и победил. Хуайсан выдохнул. Вот так. Даже никто ни на кого не наорал, как у нас обычно бывает с дагэ, а потом прибегает Яо успокаивать сначала его, потом меня. Можно же не орать, правда? Можно попытаться решить все миром. Если бы он слушал меня, как слушает Лань Ванцзи, и пытался понять…Если бы я пытался понять его. Да я понимаю, просто не хочу делать, как он велит. Но понимаю. Не знаю, как донести это до него, придерживаясь непослушания.Хуайсан поглядел на Лань Ванцзи. Подумал: спасибо, что поверил, что я могу объясниться, а не стоял на своей уязвленности до конца. Я тогда бы не знал, что и делать, я ведь в самом деле не специально. Лань Ванцзи проявил себя сегодня хорошим другом. Кто бы мог подумать.Хуайсан закрыл книжку и отложил на край стола. Взял веер и, прикрывшись, поднялся и прогулочным шагом направился к Лань Ванцзи. Подождал, пока тот допишет фразу, и сказал светским голосом:– В библиотеке и в самом деле не слишком пока удобно. Я не хочу, чтобы другие, не подготовленные ученики Гусу Лань подумали что-то не то. Я буду учиться у мастеров этого жанра у себя. И, если тебе интересно, я приглашаю тебя в гости. Мы можем и не разглядывать ничего, просто посидеть. Но у меня хорошее собрание. Тебе будет интересно?– Да, – сказал Лань Ванцзи.Хуайсан улыбнулся за веером. Слегка поклонился, сказал:– Я счастлив, что ханьгуан-цзюнь принял мое приглашение. Тогда буду ожидать завтрашним вечером.Лань Ванцзи подумал и кивнул.Хуайсан кивнул тоже, потом подобрался, подумал: только бы он не заметил, какой неловкий жест. Приду – немедленно пошлю слугу в Гусу за благовониями и сладостями. А еще немедленнее этого – поймаю где-нибудь цзэу-цзюня, если он еще не отбыл, и спрошу, какие именно сладости и благовония предпочитает Лань Ванцзи. Я и так мучаю его тем, что ему не нравится, даже если протест его идет от незнания. Нужно в конце концов и порадовать.