Часть 25 (1/1)

Когда не надо, Юньшень такой маленький, то и дело натыкаешься на всех подряд, нужных и не нужных. Когда надо – Юньшень разрастается до огромных размеров, целое царство, где между людьми необозримое расстояние. Хуайсан огляделся вдоль тропы. В одну сторону, в другую. И куда идти? На место над пропастью на скале? Это умереть сколько вверх! Не то, чтобы идти с Лань Ванцзи туда легче, чем одному, но точно веселее… Хуайсан хмыкнул, коснулся веером губ. С Лань Ванцзи – веселее! Кому и сказать…И ничего такого. Необязательно болтать, не замолкая, чтобы тебе было, что сказать, и сказать интересно, и думать интересные мысли. Да, интересное – это весело. Не только шумные проказы и злые шутки над кем-нибудь, и не только пляски с мечом под ударами какого-нибудь чудовища. Бывает тихо весело. Как мне весело в компании книжки, когда книжка – это и есть вся моя компания. Когда снег за окнами, и старые слуги приносят второе одеяло, потому что они еще помнят, как я болел зимами. Хуайсан пошел по тропе в сторону домов, придерживая у пояса клетку. Не уверен, куда идти – иди к жилью. Если Лань Ванцзи не ждет – то и я не буду ждать, думал он, ежась от ветерка. Я замерзну, птица замерзнет, что за стылый вечер. И я, как дурачок. Лань Ванцзи, конечно, не для того меня позвал, чтобы посмеяться, правила Гусу Лань запрещают издеваться над товарищами, но все-таки… мало ли. Я буду его ждать. А он меня нет. Сам над собою посмеюсь. Обычно меня ждут, и иногда не дожидаются, но что с меня взять. Не понял намека. Просчитался с местом. Мало ли, я бы нашел, как объяснить…Если бы я там стоял, подумал Хуайсан, бредя на огни, то это, получается, было бы нужнее мне, чем ему, а это не так. Больше всех это нужно цзэу-цзюню, если уж на то пошло! Кто меня уговаривал? Практически подкупал. Хотя я и не увидел ничего дельного взамен. Эх, цзэу-цзюнь, если уж так печетесь о том, чтоб я честно, сам получил знания, а не списал из ваших давних тетрадок, могли бы хоть подкинуть что-то от себя. Клочок наволочки, на которой спали. Я бы нюхал, это лучше лекарства. Хуайсан прижал ханьфу на груди, примял платок под ним. Сказал про себя: не моя затея. Это Лань Ванцзи нужны друзья, а не мне.Вспомнил, как Лань Ванцзи протягивал ему свертки, один и второй. Как держал птицу и гладил большим пальцем. Домашние питомцы запрещены в Гусу Лань. Как нес впереди миску и поставил на камень под сливой. Подумал: нет. Какая разница. Я тут не ради этого. И в библиотеке – не ради этого, и здесь, и вообще. Не потому, что цзэу-цзюнь попросил. Я и забыл уже, что он просил… включить Лань Ванцзи в компанию. Эта компания надо мною-то смеется теперь и говорить непристойные про нас вещи, но я-то терплю, а Лань Ванцзи не потерпит. Хуайсан, дошедши до первого фонаря, остановился. Подумал: а если Лань Ванцзи будет считать меня дурачком, наоборот, если не найдет меня там, где мы, вроде бы, условились? Вроде как я не понял. Хотя я все понял, что там было не понять. Или все-таки тот, кто ждет и верит – тот дурак и есть? Как будто вот я весь день ничего делать не мог, только представлял, как приду, как мы встретимся, как я с клеткой и это, может быть, ему понравится… как будто нужно было взяться уже за работу, раз он принес готовое изречения, но я не брался, а вместо этого разорил все книжное собрание и нашел среди голых членов и вспоротых животов сборник с поэтического турнира освежить память. Я таскаюсь за Цзянями, сказал себе Хуайсан. Ничего такого в том, чтобы таскаться. Это особого сорта дружелюбие, и оно льстит людям.Я не хочу, чтобы Лань Ванцзи видел меня так же, как Цзяни.Хуайсан сжал кулак у пояса и решительно повернулся. Столкнулся грудь в грудь с Цзян Ваньинем, вскрикнул и отшатнулся чуть не на самый фонарь спиной. Отпрянул и от него, похлопал себя по груди, проныл задыхающимся голосом:– Цзян-сюн! Зачем ты подкрадываешься? – Ты ни туда, ни сюда, – сказал Цзян Ваньинь. Снова с мечом, снова слегка растрепанный и в облаке натруженного запаха. – Что стоишь? Говорю же, нет больше ничего, все, что писал, все показал. Сдую у шицзе – тогда и тебе, но это не сегодня.– Нет, нет, Цзян-сюн… о, у молодой госпожи Цзян есть? Да это большая удача! Восславим же прилежание! – Он вскинул веер. Цзян Ваньинь глядел на него из-под бровей, и Хуайсан опустил руку и сказал: – Я, признаться, немного потерял одну персону…– Там он, – Цзян Ваньинь махнул рукой вдоль домов.Хуайсан прикрылся веером и сказал смешливо:– Неужели так очевидно, о ком я…– О ханьгуан-цзюне? Так он там бродит. Что-то высматривает. Поймает же дурака… – Цзян Ваньинь обернулся, будто надеялся что-то рассмотреть в ряду деревьев, заборов и фонариков.А Вэй Усянь, стало быть, снова делает что-то, что запрещено правилами. Неужто пьет? Откуда только берет. Неужто осталось? Хуайсан сглотнул, сложил веер и потер шею. Под хорошую еду… Нет, нельзя. Опять Лань Ванцзи поймает, опять расстроится… или рассердится, и вообще накажут! Хуайсан снова потер шею и спросил:– А почему ты упражняешься без Вэй Усяня? Не должны ли братья вместе? Или я чего-то не понимаю?– Потому что ему не надо, – сказал Цзян Ваньинь странным голосом, видно, передразнивая. – Он лучше пошляется. Перетруждаться ему так же вредно, как недоработать.– Ну, в этом есть доля правды, Цзян-сюн!– В этом есть лень сделать усилие, – сказал Цзян Ваньинь и утер тыльной стороной под подбородком. Хуайсан потянул носом. Цзян Ваньинь продолжал, весомо выговаривая слова: – Ты тоже. Охота вот вам сидеть, и я не знаю, чем заниматься, пока время уходит?– Охота, – сказал Хуайсан честно. Спохватился, простонал, искривив осанку: – Цзян-сюн, но что же мне делать, если я не способен? Я не рожден для всего того, для чего рожден ты. – Отговорка, – сказал Цзян Ваньинь, и Хуайсана пробрал холодок. Он неловко хохотнул и сказал, покачивая веером:– Ты однажды станешь прекрасным генералом, Цзян-сюн!Цзян Ваньинь хмыкнул. Хуайсан бочком обошел его. Цзян Ваньинь сложил руки на груди и следил за ним, поворачивая голову. Что за мужчина, подумал Хуайсан. Встретимся с ним лет через пять – что будет. Ух, что будет! Будет он уже весь в женах. А я буду писать чуть лучше, чем пишу сейчас. И большего не желаю.– Как так получилось, что ты – и ханьгуан-цзюнь? – спросил Цзян Ваньинь ему в спину.Хуайсан медленно повернулся. Птица взбунтовалась в клетке, Хуайсан положил сверху ладонь. Прикрылся веером, сказал, улыбаясь, чтобы в голосе это было слышно:– В каком смысле?– Ну, дружите. Или что. Он…Цзян Ваньинь секунду не оканчивал, и Хуайсан сказал за него:– Такой способный и трудолюбивый, и уже знаменит подвигами в свои годы. А я нет.– Да. Примерно. – Это хороший вопрос, – сказал Хуайсан, и тоже не стал оканчивать. Смотрел на Цзян Ваньиня, а Цзян Ваньинь смотрел на него. Что ты до меня доискался, подумал Хуайсан. Ну спросил я тебя про брата, который не хочет с тобою играть в битву, а тебе обидно – так что же теперь, съесть меня совсем? Я не специально.– В жизни нужно что-то делать, – сказал Цзян Ваньинь. – Делать усилие и стараться. Не все просто дано.Если бы ты хоть раз спросил меня не походя и без шуточек про веера, ты узнал бы, что я в жизни делаю и где стараюсь. Чья же это вина, что ты составил обо мне неверное мнение? Хуайсан сказал легким голосом:– Ты прав, ты прав, Цзян-сюн, но это так утомительно! Лучше друзья будут любить меня как я есть.Цзян Ваньинь запыхтел, слышно даже на расстоянии нескольких шагов. Как я есть, меня не любит дагэ, подумал Хуайсан, и холод с кожи собрался в животе и потек в низ тела. А тебя не любят дома, а? Кто? Матушка или отец? Сестра, кажется, ласкова с тобою всегда, да и про нее говорят, что у нее исключительно мягкий нрав. А чего ты хотел, будущий правитель Юньмэн Цзян? А того же, чего и я, ответил Хуайсан сам себе. Но так не бывает. Очевидно.– Любить будут, – сказал Цзян Ваньинь. – Уважать?..Я знаю, подумал Хуайсан заученно. Меня это не волнует.Я знаю. Меня не волнует. Я знаю, на что иду. Я все взвесил.– Ты так переживаешь за мою дружбу с ханьгуан-цзюнем, – сказал Хуайсан восторженным голосом, – ты такой хороший и бескорыстный друг, Цзян-сюн!Цзян Ваньинь помолчал. Сказал: как хочешь. Повернулся через плечо и пошел, волосы колыхнулись, а несколько прядей затейливо налипло на влажное ханьфу на спине.Не можешь сказать брату – так скажи мне, подумал Хуайсан, отчего бы нет. Свободные уши. Только я не замечал, чтобы вы сдерживались в словах в сторону друг друга. Или ты говоришь, но Вэй Усянь не слушает так, как ты бы хотел, и не слышит? Он не внимает поучениям. А так хочется поучить, верно? Уставшему после тяжких упражнений сказать тому, кто пропускает: нужно делать усилие. Дагэ мастер в этом, ворваться, обливаясь потом, и начать.Хуайсан оглянулся на Цзян Ваньиня, но тот уже куда-то делся. Хуайсан обмахнулся веером и пошел вдоль заборов. Лань Ванцзи вынырнул из темноты, как льдина по ночной реке, когда случается ледоход с верховий, а ты вышел прогуляться, очарованный ранней весной. За спиной торчало что-то обширное, словно щит. Хуайсан раскрыл веер, прижал к груди и, придержав клетку, поклонился. Лань Ванцзи был один, без остальных блюстителей тишины и приличия. Слегка склонился тоже. Сказал:– Я задержался.– Ханьгуан-цзюнь исполняет свой долг, а я просто случайно оказался рядом. Но, раз уж так сложилось, я мог бы составить ханьгуан-цзюню компанию.Лань Ванцзи кивнул, и Хуайсан пристроился рядом с ним, и они пошли обратно – к фонарю, где Цзян Ваньинь поймал Хуайсана.Завидно, подумал Хуайсан. Что я гуляю вечерами с прекрасным изящным господином, а где Вэнь Цинь? Дома сидит, а могла бы гулять с Цзян Ваньинем. Или мог бы упражняться с ним Вэй Усянь, а не проводить время, как ему нравится – что он там пьет? Вкусно ли закусывает? Или пресной едой Гусу Лань?.. – а потом все равно быть, считай, равным, равно любимым родителями и сестрою. Яо не отправили на обучение вместе со мною и на равных правах со мною, потому что это невместно. А Вэй Усяня отправили, потому что у госпожи и господина Цзян, очевидно, он на другом положении, нежели воспитанник клана и сын слуги, кто он, по сути, и есть. Сын друзей, неважно, мало ли одиноких господ заводят друзей среди слуг. Каково тогда родному сыну, которого ставят вровень с будущим слугой? Они дружат, конечно, но… Но укрепляется ли эта дружба тем, что об одном идет слава талантливого заклинателя, и при этом ни разу никто не видел, чтобы он упражнялся или старался на занятиях, а второй – каждый вечер потный и с мечом? Если бы у меня был брат, который без всяких усилий писал лучше меня, сколько бы у меня было завидных чувств, подумал Хуайсан. А уж если бы он был не родной родителям… если бы Яо вдруг занялся живописью, и его-то дагэ за это хвалил… Яо заработал себе почет и похвальбу своей пользой, подумал Хуайсан. Многодневным трудом на благо Цинхэ Нэ. Чего нельзя сказать обо мне. Я тоже вспомнил о своем, подумал Хуайсан. Как Цзян Ваньинь говорил о своем, я ему просто напомнил, так и я теперь думаю о своем. В любом разговоре мы найдем, что сказать о себе или подумать о своей жизни, даже если речь про другие предметы. Возможно ли не принимать ничего на свой счет? Так наверняка умеют просветленные.Просто он рявкнул на меня, потому что брата не было рядом, чтобы рявкнуть на него.Но вопрос хороший. Хуайсан поглядел на Лань Ванцзи снизу вверх. Тот шел, прямой, и глядел вперед, а ханьфу на груди сминал широкий белый шарф. На шарфе висел сверток за спиной. Огромный! Хуайсан отклонился, поглядел. – Гуцинь, – сказал Лань Ванцзи.– О! Ха-ха, непривычно видеть его в походном положении. Ясно же, откуда берется легендарная сила близнецов-жадеитов! Потаскай такую штуковину на себе. Хотя цзэу-цзюню с Лебин гораздо легче… а все равно, видал я, как он проходит испытания силы на наших праздниках! Может быть, Лебин весит больше, чем кажется?– Сюнчжан носил гуцинь. Умеет играть на всем.– И на дицзы? Кто не умеет на дицзы, конечно, всякий себе срезал бамбуковую флейточку… Я немного умею.Они свернули на тропу среди деревьев, спиною к огням, и Хуайсан не различал, с каким выражением Лань Ванцзи на него посмотрел. Может быть, ни с каким. Кто не игрывал на дицзы?– Занятно, что музыка – это дисциплина заклинателей, а живопись – нет, – сказал Хуайсан. – Каллиграфия – да, в письменах, да правильно написанных, содержится духовная энергия, а живопись – нет. Словно линии ниже слов или почему-то непригодны для колдовства. Хотя, по сути, что есть письмо, если не рисунки? Появились когда-то из них, и, – Хуайсан показал оборотную сторону своего веера, – до сих пор напоминают о своем происхождении. Лань Ванцзи подумал и сказал:– Да. Занятно.Птица запрыгала по клетке, Хуайсан погладил прутья, подумал: сейчас, сейчас, скоро уже будешь свободной. Жировала на моей кормежке! Теперь придется самой. Как-то же ты жила, и смело путешествовала.Впереди стояла густая темнота, которая распадалась на деревья, тропу и воздух впереди, стоило им подойти ближе. А сверху темную сковороду земли накрывала светящаяся крышка звезд. Хуайсан поднял голову и стал любоваться. Споткнулся. Подумал: тело специально? Даже если бы я глядел под ноги, ничего не видно все равно, и не получится быть осторожным. А тело словно наказывает за неосторожную позу, даже если нет никакой разницы.Споткнулся. Лань Ванцзи коснулся его локтя.Хуайсан прерывисто вздохнул. Погладил по клетке. Сказал вполголоса:– По правде говоря, я не проверил силков. Я не расставил их в тот раз. – Ты с птицей.– Это моя канарейка… ты помнишь, в день приветствия она чирикала? Мне стыдно за шум, но некуда ее было деть. Вот… Это не домашнее животное! Это образец для срисовывания и изучения. Теперь я ее выпускаю, я порисовал достаточно. И пусть… пусть тот, кто подумал бы, что это домашнее животное, больше не беспокоится. Я не хочу нарушать правила. Лань Ванцзи кивнул, Хуайсан разглядел по белой ленте. Споткнулся. Лань Ванцзи, наконец, зажег на ладони огонек и повесил над головами.Под ноги лег подъем. Хуайсан придерживал клетку, чтобы не бить по ней бедром, и размахивал рукой с веером, загребая воздух. – Приноси рисунки, – сказал Лань Ванцзи. – А? Которые? Канарейки?– Мгм.– С радостью! Уф… Тебе интересно, как получилось? Не буду даже пытаться поставить себя вровень с известными мастерами, так что не думай о них заранее слишком хорошо. На что я люблю рассматривать птиц, пишу я их меньше, чем мог бы. Мало у меня заказов! – Хуайсан захихикал, прикрывшись запястьем. – Так бы расписывал веера для прекрасных девушек, а жанр цветов и птиц так идет к пышным нарядам, да к определенным событиям. Эх, я слышал про какую-то свадьбу… а может, читал… уф… гостям подарили по вееру, чтобы украшение зала, и пищи, и самих людей находилось в согласии. Веера расписаны были, конечно, пионами в разных видах. Что громче говорит о процветании? А на похороны я бы раздарил белые с бамбуком ?свободной кистью? и тушью, а не краскою. Зеленый, да цвет вообще, немного разгоняет траурный белый, а черный – нет, в этом их мистическая сочетаемость… уф… небесные супруги, как тушь и осветленная бумага…– Музыка звучит во времени, – сказал Лань Ванцзи. – Слово говорится во времени. Несколько мгновений. Картина – нет.Хуайсан взобрался на плоскую землю, оперся на колено и принялся обмахиваться. Подумал: что-что? Музыка, слово… ах, музыка и язык, несколько фраз раньше.– Приятно, что ханьгуан-цзюнь думает о том, о чем мы разговариваем, а не просто отвечает! – воскликнул Хуайсан, распрямился. Птица прыгала. Растряс, подумал Хуайсан, поглаживая клетку. Спала бы, темно, но я ее куда-то потащил, злодей. Хуайсан продолжал махать на лицо и взмокшую шею. Сказал: – Но ведь написанное слово тоже не звучит во времени, оно одномоментно есть на листе.– Написанные ханьцзы означают слова, которые звучат. Нужно, чтобы колебалось. Несколько движений на один момент времени. Другое число – в другой. Это мелодия. У слова есть мелодия, ее слышат духи. Слушаются и отвечают.Хуайсан закивал. Прогулялся легким, словно не подрагивали ноги, шагом вперед, к краю. Огонек двинулся за ним, и от Хуайсана на мертвенную в его свете траву легла черная тень.Хуайсан повернулся и спросил:– Духи понимают звуки, а не знаки? И только знаки, которые означают звуки?Лань Ванцзи кивнул. Потом мотнул головой. Сказал:– Духи понимают колебание энергии. В слове оно есть. В мелодии. Если вложить энергию. В обычном слове – нет. В обычной мелодии – нет.Да, подумал Хуайсан, можно сколько угодно разговаривать с предками в семейном святилище, но если хочешь не просто рассказать им свои печали, а призвать на свою сторону в битве, придется произнести заклинание.Хуайсан потрогал веером нос и подбородок. Спросил:– Но почему тогда талисманы, в которые да, вложена духовная энергия, но которые написаны и не звучат во времени, действуют так, как должны? – Написанное слово означает сказанное слово. Духи понимают сказанные слова. Они колеблются. Все в мире дрожит. Слова дрожат по-другому.Все в мире дрожит, подумал Хуайсан. Да. Я чувствую. Я не назвал бы это таким словом, но почему бы и не им. Живое дрожит не так, как мертвое, а спокойные места – не так, как злые. Как исцеляющий источник.– Но духи ведь не слышат сказанных слов, – сказал Хуайсан, – потому что есть только написанные на талисмане. Духовная энергия заставляет звучать? Но духовная энергия – это наполнение, а не форма, а это форма ведь должна колебаться. Как струна или дыхание, когда говоришь.Лань Ванцзи медленно кивнул. Стал рядом с Хуайсаном. Хуайсан покачивал веером. Подумал: только ли звук нужен здесь, или иная дрожь подойдет тоже? Я могу создать ее веером, воздух будет ритмично вздыматься и опадать. И вложить сюда духовную энергию… и я просто не мог поднять дао, оружие говорило мне, что оно мне не по руке. А потом я нашел и даже создал свое. И буду теперь сражаться бок о бок с братом против сил хаоса и тьмы. Я просто искал свое. Я не отвернулся от традиций, я просто искал подходящее, а теперь нашел и как возьмусь за положенные подвиги!..Хуайсан опустил веер. Сказал:– Получается, мы как-то научили духов и самую природу читать. Они запомнили звук слов, песен и молитв, а потом мы показали им написанное и сказали, что это одно и то же.– Или письмо придумали духи и вручили нам, – сказал Лань Ванцзи. – Духи знают больше.Что-то никакие духи мне ничего дельного не подсказали, подумал Хуайсан, все, что нужно знать, я вычитал в человечьих книгах и понял из болтовни лавочников бумажных лавок.– Музыку тоже придумали духи? – спросил Хуайсан.– Да, – ответил Лань Ванцзи и дернул шарф на груди. Хуайсан засеменил в сторону, а Лань Ванцзи ловко отклонил голову, не врезал себе по затылку краем гуциня и перетащил его через плечо вперед, словно борец противника. Взлетело полотно, легло на траву, и Лань Ванцзи сел на него с гуцинем на коленях. – Когда мы возвращаем музыку им, духи довольны. Подношение, подумал Хуайсан. Чтобы дружить, нужно иногда делать их. Он, придержав ханьфу, стал коленями на край полотна. Лань Ванцзи подвинулся. Хуайсан улыбнулся и сел удобно. Полотно на ощупь было сухое и теплое, словно пол второго этажа. Хуайсан погладил его, подумал: знаменитая ткань Гусу Лань, которая не пачкается и часто даже не промокает, не рвется, пока от нее этого не потребуется, и сияет, как луна. Гуцинь нужно беречь от влаги и грязи пуще самого себя. Сам помоешься, а раны зарастут, а переломленная кисть… поцарапанный гуцинь, точнее, сами собою не выздоровеют. Хотя новую кисточку можно заказать у мастера, небольшая трата, пока в мире есть волки, козы, куницы и прочие звери с пригодным мехом. И бамбук. Хуайсан сложил руки на коленях. Огонек опустился вместе с ним, и Хуайсан разглядел свои руки. Подумал: ну и что, что зарастет. Я бы не желал себе переломленной кости. Не вперед испорченной кисточки.Гуцинь, видно, другое дело. Хуайсан снял клетку с пояса, поставил рядом с собою, развернулся на полотне и глядел теперь, как Лань Ванцзи приготавливается, расправляя белые с бусинами кисточки сбоку, и гладя струны без единого звука, и расправляя рукава. Гуцинь – большой и сложный, и дорогой, и на всю жизнь, тогда как кисть рано или поздно начинает лезть, и с нею прощаются.Да и Лань Ванцзи – другое дело. Отважные господа, которые сами бросаются на Водную пучину, не боятся ран. Не так, как я. Цзян Ваньинь теперь и не вспоминает о ране, и я не видал, чтобы он плакал в тот день, когда ее получил. А я плачу еще как! И буду. Ранить меня – не приятно и не забавно, и это большое дело, и все должны об этом знать. Особенно те, кто будет обо мне заботиться потом.Кроме этого. Хуайсан потрогал под рукавом. Лань Ванцзи занес руки над гуцинем. Тронул струны. Огонек все еще висел ближе к Хуайсану, руки Лань Ванцзи отбрасывали на инструмент густые тени, и струн было не разглядеть. Хуайсан открыл было рот шепнуть, чтобы он перегнал огонек, как удобно, но Лань Ванцзи без лишнего жеста сделал второй, и повесил над гуцинем. Дерево расчертили черные двойники струн. Лань Ванцзи заиграл.Хуайсан ссел с пяток на полотно, вытянул ноги удобнее. Уперся руками позади себя и задрал голову. Вверху развернулось небо. Небо пело струнным напевом, звезды в молочной реке сталкивались с серебряным звоном, и река несла их дальше, в страну, откуда явились первые люди и куда уходят души умерших. Хуайсан вдохнул полной грудью. Если умирать – то под звездным небом, в редкую минуту покоя и полной своей ничтожности, когда ничто не важно, но ничего и не страшно. Или не умирать совсем.Почему я думаю о смерти?А кто-нибудь не думает о смерти под звездным небом, и при вечной красоте музыки? Кто-нибудь не радуется в эту минуту, что он постиг что-то непостижимое, и теперь свободен? Это, конечно, не так, это уйдет, стоит отвести глаза. Но в этот миг он свободен от тревог, и ни о чем не сожалеет. Только о своей мгновенности. Впрочем, эти же звезды увидят наши следующие перерождения, так что мы вечны, если отрешиться от мелочей.В мелочах, и в плоти, и в треволнениях этой жизни вся соль. Хуайсан прикрыл глаза. Подумал: Лань Ванцзи играет просто так, а я слушаю. И более того, он пригласил меня его встретить, а значит, пригласил послушать. Хуайсан улыбнулся. Повеяло, и Хуайсана обволокло легким запахом. Как от платка. Хуайсан весь сладко сжался и подрожал, и расслабился, и тепло потекло по телу. Он перекатил голову на плечо и стал наблюдать за руками Лань Ванцзи, а лица не было видно за свесившимися волосами, только край щеки, ресницы и круглый кончик носа. До чего изящный господин, что и в голову не приходит подумать, что нос-то у него – луковкой, совсем не то, что у брата, словно ребячий умильный так и не превратился во взрослый. Но кому придет в голову обращать внимание? Такой серьезный господин. Как исполнены уверенности его жесты, как сильные пальцы прижимают струны, а рукава нисколько не мешаются, хотя мне бы, конечно, лезли. И какого малого, кажется, усилия ему стоит извлечь из гуциня музыку, и как много нужно трудиться, чтобы твое ремесло выглядело малым усилием. Что за изящный господин, подумал Хуайсан, есть ли на свете господин изящнее. И что за нежная и ненадрывно печальная мелодия, словно о далекой земле… или далеком небе. Словно тебе так хочется там побывать, ты видал эту землю во снах и грезишь ею теперь, но глядишь в небо – и ты видел уже все на свете, и был, где только можно побывать, и наполнен до краев.Огонек над гуцинем распался на два. Зажегся еще, и еще. Хуайсан вздрогнул, огляделся. Из черной ночи за обрывом и из травы, с земли вокруг их полотна поднимались огни. Сердце забилось быстрее, стало теплее далеким теплом, словно к тебе приблизился, невидимый, человек или зверь. Словно воздух стал живым. Хуайсан вертел головой, стараясь дышать тише. Но духи его, конечно, заметили, Золотое ядро откликнулось на них, и они видели, конечно, его. Я ничего вам не сделаю, подумал Хуайсан, и с вами, и мне ничего от вас не нужно, и вам от меня, я надеюсь.Лань Ванцзи играл, и духи то ли покачивались на волнах мелодии, то ли Хуайсан видел это так, потому что все, что мы видим под музыку, мы видим как танец. Птица коротко забилась в клетке, огоньки прянули от нее, но быстро вернулись. И словно сами пели, откуда-то и отовсюду раздавалась шелковистая музыка – словно рукав ханьфу, а мелодия гуциня, каждая нота на каждой струне – как разноцветные нити вышивки. Лань Ванцзи прижал струны, а ткань звука все струилась. Огоньки стали понемногу бледнеть и уходить в траву, за обрыв и в скалу за их спинами. Остались только два, и один из них погасил Лань Ванцзи. И стало тихо, только звучал еще далекий напев. Откуда-то слева. Хуайсан приподнялся, вгляделся в темень рощи там, откуда они пришли.– Это сюнчжан, – сказал Лань Ванцзи.Хуайсан улыбнулся. Подумал: как я не узнал Лебин. Лань Ванцзи тоже слушал, повернув голову. Длинные его ладони отдыхали на гуцине, словно жадеитовая драгоценная инкрустация. Хуайсан шепотом спросил у его затылка:– Он тоже призывает духов?– Нет. – Лань Ванцзи повернулся, и Хуайсан теперь глядел в его профиль. Лань Ванцзи отвел волосы за спину и сказал: – Он нет, и я нет. Не призываем. Они приходят послушать. Они привыкли. В Юньшене чуткие духи. – И любители хорошей игры, как я погляжу.Лань Ванцзи убрал руки с гуциня. Взялся снизу. Хуайсан подхватился, перевернулся на колени, попятился с полотна. Подхватил клетку. Лань Ванцзи махнул рукавом, и полотно обняло гуцинь, а шарф перехватил поверх.– Великолепно, – сказал Хуайсан. Прицепил клетку на пояс. – Я польщен, что смог слушать. И наблюдать. Каждый раз, как я думаю, что ханьгуан-цзюня невозможно превзойти изяществом и культурностью, он заново утверждает эти мысли. – Хуайсан прижал веер к груди. – Великолепно. Извини мне недостаток слов. Я не очень разбираюсь в музыке, чтобы похвалить верными словами. Не знаю, что должно быть и как, но я восхищен мастерством, это точно. И красотой мелодии и исполнения.Лань Ванцзи без видимого усилия закинул гуцинь за спину и перехватил грудь шарфом наискосок, и долго возился с узлом, склонив голову и не глядя на Хуайсана.Я так много говорю о том, что знаю я, но не знал до недавнего момента он, подумал Хуайсан. Это, должно быть, унизительно. Вон, он даже рассердился. Потом, конечно, пришел к смирению, но вряд ли это был легкий путь. Мне он был легок, потому что я и выбрал – незнание, и тем высказался. Сколько можно смеяться над отличником. Пусть покажет, в чем он хорош, а я буду восхищаться и превозносить. Уже показал, и мне не нужно выдумывать из вежливости.– Великолепно, – повторил Хуайсан в очередной раз. – Как томительно и сладко тягостно… нет, совсем не правильное слово. Не было тягости. Будто душа уже отрешилась от тела, и космические силы зовут ее в вечную землю предков. – Это мелодия для успокоения незлых мертвых, – сказал Лань Ванцзи. – Если вложить энергию. Я много всего разучивал здесь. Ее тоже. Хуайсан глубоко вздохнул. Сказал мечтательным голосом:– Не могу не восхититься вкусом ханьгуан-цзюня в выборе места. И времени для сегодняшней игры. Идеальная, по моим скромнейшим суждениям, мелодия для ясной ночи. Ах, не зря Гусу Лань славят за изящество, что может быть изысканнее техник, оформленных в упоительную музыку? Ради этого стоит учиться, сколько учился ханьгуан-цзюнь, чтобы достичь несомненного мастерства.Хуайсан сложил руки на веере и поклонился. И снова рукав пришел в движение и прижался к руке, и снова это Лань Ванцзи придерживал Хуайсана за локоть и легко толкал вверх.– Хочу и буду кланяться мастерам, – сказал Хуайсан. – Кто создает, охраняет и умножает красоту – тот навечно мой герой. Тем более, в искусстве, в котором я мало понимаю, и восхищение мое простирается тем шире. Ты, наверное, сыграл сейчас эту мелодию в тысячный раз. – Лань Ванцзи кивнул. Хуайсан спросил вполголоса: – Тебе не было скучно?– Нет.– Потому что, когда руки знают свое дело, и ты не следишь за ними, ты больше думаешь о самой мелодии? В этом счастье освоенного в совершенстве инструмента. Лань Ванцзи помолчал, глядя на Хуайсана. Потом сказал:– Да.Хуайсан зачем-то улыбнулся и тут же прикрыл это неприличие веером.Они постояли. Далекая мелодия обволакивала их, и обволакивал ветер, приподнимал волосы, ленту и края одежд, и Лань Ванцзи словно плыл.Я не видал никого красивее, подумал Хуайсан. Цзэу-цзюнь, конечно. Но цзэу-цзюнь – не для меня.А Лань Ванцзи, можно подумать!.. Такой изящный господин, и такая мелодия – которая ясно показывает очень глубокие душевные движения. Мне недоступные. Я слушал и понял в меру своей душевной чувствительности, и не могу сказать, что что-то я такое думал, чего не думают другие, глядя в звездное небо. Если уж по-честному. А чтобы так сыграть… Хуайсан вздохнул. Потом еще раз, приоткрыв рот, так что край зубов едва касался нижней губы, и зубам, и губе было прохладно от воздуха.Лань Ванцзи глядел на него. Ночь ведь еще не кончается, подумал Хуайсан.– Вечно бы слушал, – сказал Хуайсан. Лань Ванцзи моргнул, влажные отражения огонька в глазах пропали на миг. Хуайсан подумал: я говорю глупости. И банальности. Добавил: – Это так малодушно: пытаться удержать идеальное мгновение. Есть такая притча про некоего волшебника, который все гонялся за самой лучшей секундой, схватил ее и сунул в мешок, чтобы всегда носить с собою, но и она, и все остальное его время превратилось в песок и утекло через прореху. Тогда как монах, который считал, что время – ветер, обласкан был весьма приятными дуновениями до самой смерти. Отпусти, чтобы к тебе вернулось. И все такое прочее. Ха-ха. Многие притчи сводятся к ?нечего жадничать?, ты не замечал? – Мгм.– Но как не жадничать, когда встречаешь то, что не хочешь отпускать? Это против человеческой природы. Слава, конечно, тем, кто ее усмиряет, монахам и людям большой внутренней дисциплины…– Мгм.Птица снова всполошилась в клетке, и Хуайсан тихо ахнул, склонился над нею и забормотал, неловкой рукой прибирая волосы за ухо и вытягивая прядки у лица:– Верно, верно, нужно сделать то, зачем пришел… То есть, я, безусловно, пришел послушать ханьгуан-цзюня! Он подарил мне сегодня драгоценный подарок, равных которому нет. – Хуайсан прижал веер к груди, поклонился. Лань Ванцзи шагнул вперед, но Хуайсан уже выпрямился. Отцепил клетку, сунул веер за пояс и спросил: – Хочешь выпустить сам?Лань Ванцзи кивнул. Что дурного в домашних животных, подумал Хуайсан, напротив ведь, их заводят для наследников богатых родов, у которых уже в детстве жестокий характер. Животные должны смягчать его, потому что они намного милее и приятнее людей. Наследник учится принимать преданность и любовь своего звериного или пернатого подданного, и с людьми потом обращается так же заботливо. Не того ли требуют от воспитанника Гусу Лань: снисходительности и милосердия ко всем? И животные – не такое уж и большое развлечение, чтобы отвращать ум от нужных размышлений…Хуайсан присел, зажал клетку между колен, открыл дверцу и тут же сунул руку. Изловил птицу, встал и передал Лань Ванцзи из кулака в кулак. Торчала только яркая голова. Огонек приблизился, и Лань Ванцзи повернул руку с птицей. Посмотрел головку и хвост.– Гляди, гляди, вот тут у нее золотое перышко, – сказал Хуайсан. – Я поэтому за нею и гонялся, потому что увидел эту метку. По-моему, очень празднично! Сами по себе, такие красные, не то чтобы редкость, интереснее поймать какую-нибудь госпожу с особыми приметами. Или домашнюю! Домашние канарейки, бывает, улетают и кое-как живут, не так ловко, как их собратья, которые родились на свободе, конечно, и не привыкли жировать, как любимцы… но если поймать вовремя, когда она еще не умерла от трудов ради пропитания, можно немного узнать предыдущего хозяина. Какие он любил песни, как ухаживал, когда купал… их нужно купать, давать им блюдца, чтобы они совершали омовения. Совсем как люди! У домашних животных и птичек с людьми часто больше общего, чем со своими собратьями из леса. Привычки. А канарейки еще и поют! Домашние – совсем не так, как дикие вьюрки. – Она – поет? – Лань Ванцзи поднес кулак с птицей к Хуайсану ближе.– Нет, она – нет, то есть, не так, как можно было бы ждать от домашней канарейки. Канарейки, которых разводят ради пения – это одно дело, если быть точным, только они и называются канарейками. А это, – Хуайсан показал веером на руку Лань Ванцзи, – канареечный вьюрок. Дикая, так сказать, родственница. Смотри, какая красивая! Так происходит, если в родителях был огненный чиж. Яркая птичка, как раскаленный уголек! Где-то тут они водятся, значит… А золотое перышко – видно, от второй партии, возможно, это и была домашняя золотистая канарейка. Их завезли когда-то откуда-то издалека ради голоса и живого характера, а потом они стали улетать и производить птенцов с огненными чижами и прочими вьюрками, они близкие родственники, и так и остались. Золотых у нас в диком виде почти не бывает, вот я и подумал, что это – потомок домашней. Лань Ванцзи старательно разглядывал птице задний конец: хвост с золотым пером, лапы и пушистый зад. Перевернул, поглядел в глаза. Птица, такая же мудрая, как предшественница на этой скале, не дергалась в его хватке. Лань Ванцзи погладил хохолок. Хуайсан раскрыл веер и принялся обмахиваться. Заговорил, неотрывно глядя, как Лань Ванцзи большим пальцем трогает красную головку:– В Юньшене я не видел, а он тут должен быть, может быть, где-то выше… на высоких горах живет еще корольковый вьюрок, тоже голосистый, у него желтые перышки тут и там, и над хвостом еще бывает золотистое, а на лбу – красное пятно! Симпатичное создание, я видел его только уже пойманным, мечтаю когда-нибудь сам. Тоже привезенные, с юга… Это большая фамилия, птички, которые называются канареечными вьюрками, не сказать, что это одна или две птицы. Но они все друг на друга очень похожи и могут друг на друге жениться. Не всегда, правда, от этого получаются здоровые птички, вот эта госпожа, например, если она от чижа – вряд ли отложит жизнеспособные яйца. Красивые и бесплодные помеси ценятся! Как евнухи в гаремах. Ах, может, и эта – беглянка, чье-то сокровище… Ну что же, истинно мудрый не привязывается к сокровищам, а наслаждается лишь время, какое ему с ними отпущено, не стремясь продлить его любой ценой. – Лань Ванцзи вытянул руку вперед, словно держал лук и собирался стрелять. Хуайсан затараторил: – Необязательно это время будет коротко, пообщайся еще, если хочешь.Лань Ванцзи снова взял руку к груди, склонил голову, и взял птицу в обе ладони. Подпер большими пальцами пернатые щечки. Неужто бы цзэу-цзюнь не разрешил животного, если бы я подарил его Лань Ванцзи? Если бы он подобрал и приволок в Гусу Лань щенка или утенка? Он бы так не сделал, конечно, он хороший брат и не заставил бы брата выбирать между любовью к себе и цельностью как лидера, который первый должен следовать правилам, если хочет, чтобы и остальные следовали. Плохим братьям зато отлично живется. Делают, что хотят. Однажды Лань Ванцзи спросит меня, как я так живу, и что я отвечу? Я дал ему такую многословную отповедь, но сводится-то она к одному: не хочу и не буду. Даже ради брата. Вот так. Как Лань Ванцзи станет смотреть на меня, будет ли дружить с плохим братом?Хуайсан прерывисто вздохнул. Подумал: пусть ночь не кончается, этой ночью он увлечен птицей, а я увлечен его игрой, и мы вполне пока довольны друг другом. Я бы носил ему птиц каждый день, чтобы он хорошо обо мне думал.Лань Ванцзи ослабил хватку, и вьюрок зашевелился между ладоней. Лань Ванцзи посмотрел.И еще не цзэу-цзюнь тут заправляет, подумал Хуайсан, все слушаются учителя. Как дагэ слушался учителей и старших, даже когда стал уже главой семьи и школы. Таков порядок, ничего дурного, что ему советовали, он был младше меня сейчас, а если бы мне – сейчас! – свалился под командование Цинхэ Нэ, не знаю, что бы я делал.А Лань Ванцзи бы знал, что делать, подумал Хуайсан. Он бы не растерялся, а если бы ему было трудно, то он бы этого не показал.– Ты начертал для меня такую красивую фразу, – сказал Хуайсан, – но, мне кажется, она тебе не подходит. Это лишняя скромность. Не так, как другие рисуются скромностью, не подумай, что я это имею в виду, – Хуайсан покачал ладонью и веером, – но ты слишком к себе строг. Всегда найдется то, о чем мы понятия не имеем. Но главное – чтобы мы были осведомлены в главном. И больше, чем осведомлены – готовы действовать.Лань Ванцзи оторвался от птицы и поглядел на него. Сказал:– Речной дух полагал, что знает все. Это ошибка. Гордыня так думать. Полезная скромность – знать, что это не так.– Ханьгуан-цзюнь ослепляет сиянием своих добродетелей.Лань Ванцзи помолчал, глядя на него, а не на птицу, и гладить ее перестал.Спросил:– Ты смеешься?– Что? Я? Нет! – Хуайсан замахал веером и ладонью с удвоенной силой. – Никогда! Что ты. Почему ты так решил? Я сказал что-то не так?– Вэй Ин смеется.– Ну, он… От живости нрава, а не потому, что ты ему не нравишься. Даже совсем наоборот! Что ты. И Цзян Ваньиню. Я не слыхал от них ни одного плохого слова про тебя, что ты не смел, или не справедлив, или что-то еще. Или не скромен. Кто немного к тебе привыкнет, тот понимает, что ты не очень компанейский не из гордыни, а от такого характера. Черта, между прочим, не хуже других. Это просто кажется всегда, что отличники зазнаются, – Хуайсан сложил веер и махнул им, сделав запястье мягким, как лента, – потому что мы сами – не отличники, и ищем, видно, недостатки в тех, кто нас превосходит. А ты превосходишь! Хотя бы усидчивостью.– Ты долго сидишь над картинами. Не отвлекаешься.Хуайсан улыбнулся, прижал веер к груди. Сказал:– Спасибо. Мне приятно, что ты заметил. И я не смеюсь над тобою. Честное слово. Я бы сам хотел быть таким добродетельным и отлично воспитанным, как ты. Не то, чтобы дагэ меня плохо воспитывал, и учителя, совсем наоборот, просто им довелось работать с более упрямой глиной.Лань Ванцзи снова опустил голову, и гладил вьюрка большими пальцами поочередно, а Хуайсан подумал: мне так не нравилось, что он смотрит свысока, а тут я сам даю ему повод. Он им, однако, не пользуется. Возможно, так выглядит доверие. То же, что я испытываю к цзэу-цзюню, что он не обратит мои слабости против меня. Братья Лань выше этого. Даже младший. Надо же, как бывает, что братья делят добродетели, а не одному достается неизмеримо больше… точнее, один воспитывает в себе их неизмеримо больше.Хуайсан поглядел в небо. Подумал: и все равно мы с Лань Ванцзи встретились, и он мне сыграл. Он меня пригласил и сыграл. Это должно иметь какой-то вес.Лань Ванцзи, наконец, обернулся к бездне, вытянул руки. Раскрыл ладони, словно держал в них бабочку. Вьюрок побился, нашел себя в просторе ночи и вспорхнул, Лань Ванцзи поддал ладонью снизу. Хуайсан улыбнулся. Сказал:– Прекрасно. А скажи, если бы было можно, какое бы животное ты бы держал дома?Летел напев, словно это сама ночь обрела голос. Светил огонек, словно холодная свеча из мира духов. Нужно было спросить что-то другое, подумал Хуайсан. Что-то более изысканное.– Не знаю, – сказал Лань Ванцзи. – Когда ты выбираешься в другие места, в Гусу или подальше, кто-то кажется тебе симпатичным?Лань Ванцзи развернулся к Хуайсану гуцинем и пошел прочь от края, к началу тропы вниз.Хуайсан поспешил за ним и подумал: может быть, зря я, что мечтать, если мечта несбыточна.С другой стороны, держать дома, может, и нет, но гладить – кто запретит? За стенами Юньшеня.У Цзян Ваньиня была его Мо Ли, есть большие собачники, держат псарни, тренируют собак охотиться на духов. А есть те, кто держит горных львов в клетках и даже ласкает их, как-то приручает. А есть те, кто души не чают в карпах в особом пруду.Гуцинь качался впереди, словно выплавленная из серебра дверь в сокровищницу, и Хуайсан ускорил шаг и пристроился Лань Ванцзи к локтю. Со щелчком раскрыл веер и принялся обмахиваться. Вниз было легче, чем наверх, и воздух стал заметно холоднее, так что лицо горело совсем не так. Хотя теплело, и под ханьфу, там, где оно прижимало к нижней рубашке платок, было тепло.– Я бы хотел это знать, чтобы не обижать тебя, – сказал Хуайсан. – Дагэ, как я уже говорил, не любит птиц. Может быть, ты тоже, а я их тебе подсовываю.– Нет. Не не люблю.– Хорошо! Отлично! А какую-нибудь мелочь вроде белок, полевок, не знаю там… хорьков? Я видал у одной заклинательницы, как она себя называла, хотя на самом деле это была компания бродячих артистов… – Лань Ванцзи шагал широко, еще шире под горку, и Хуайсан перевел дыхание. Продолжил: – Видал у нее белого хорька, который выделывал всякие штуки. Заклинательница говорила, что натаскала его чуять в людях зло, и выпустила, и он к кому-то подбежал и укусил за сапог, все очень смеялись, это был в самом деле препротивный господин…– Не знаю, – сказал Лань Ванцзи. Хуайсан подумал: я притащу ему белого хорька, и они прекрасно будут смотреться вместе. Мех – это богато, мех и жадеит. Воротник или манжета, у той заклинательницы хорек куда только ни прицеплялся. Ладно, подумал Хуайсан, довольно вопросов, на которые Лань Ванцзи отвечает ?не знаю?, сегодня он показал свое мастерство, и я восхищен.– Я восхищен, – сказал Хуайсан. – Недаром именно музыка пронизывает все сущее. Недаром небеса поют при взаимном движении созвездий, не зря поют ветры и водяные потоки. Удивительно, как человек может взять ремесло у духов природы и сделать еще прекраснее.– Мгм.– Прости мне болтливость, – сказал Хуайсан, стараясь дышать не слишком шумно, – но меня переполняют восторг и упоение, и с кем поделиться ими, как не с другом! Как говорится, друг – это тот, к кому стремится душа, когда в чужом городе выходишь на мост взглянуть на осеннюю луну. Тем более, это твой талант и мастерство подарили нам сегодня такие волшебные минуты. – Хуайсан споткнулся, Лань Ванцзи схватил его за локоть, Хуайсан постоял, ловя дыхание, и крепкая рука понемногу ослабила хватку на рукаве и отпустила. Хуайсан постоял секунду, пока сердце не вернулось на место, и сказал: – Столько говорю, а слов недостаточно. Для того, видно, и существует музыка, чтобы сказать сильнейшее и глубочайшее, и не разбавить его цвета словами, которые всякий говорит по любому поводу… – Хуайсан взялся за прядку, вытянул, вклинив руку между своим лицом и взглядом Лань Ванцзи. Вытянул вторую. Закрылся веером до глаз и пробормотал: – Мне очень понравилось, вот и все, и если ты позовешь меня еще, я буду счастлив.– Позову.Хуайсан ухмыльнулся за веером и пошел уже впереди, словно это он вел, словно это его угодья, и он вывел дорогого гостя пройтись перед сном.Подумал: вот так. Он меня позовет.И еще подумал: его, наверное, усадили за гуцинь раньше, чем он начал разговаривать. Как у нас вручают дао тем, кто еще и ходит нетвердо. Расти нужно с оружием, чтобы оно было как продолжение тебя. С инструментом в случае Гусу Лань. Дай неразговорчивому ребенку способ выражать себя без слов – и что удивляться, что он так и не станет болтлив.Тропа прекратила вести вниз, и вела теперь просто вперед, они пошли медленнее, и Хуайсан спросил почти не задыхающимся голосом.– Может ли мелодия, которую ты напишешь сам, быть такой же банальной, как банальная фраза? – спросил Хуайсан. Обернулся. – Не лично ты, а вообще. Или сама сложность музыкального искусства защищает от того, чтобы какие-то из мелодий затаскали до потери смысла?– Есть традиционные мелодии. На определенный случай.Хуайсан потрогал губы краем веера. Поглядел на звезды. Теперь их частью прикрывали черные кроны. – Отличное замечание! Традиционные мелодии играют не от чувства, а по, соответственно, традиции, и нам всем предписано, конечно, испытывать то, чего требует ритуал, чтобы в обществе была гармония, но так происходит редко. Да, да, ты совершенно прав! Много раз услышанные по одному и тому же поводу песни не вызывают уже такого душевного напряжения, как могли бы. А ты сочиняешь музыку?Лань Ванцзи попытался обойти Хуайсана и, видимо, убежать вперед, но Хуайсан шел посередине тропинки, и Лань Ванцзи не пропустил. Подумал: нет уж, господа с длинными ногами, нечего, и так всегда нас, не таких рослых, обходите.Лань Ванцзи сказал куда-то в его макушку:– Да. Хуайсан улыбнулся. Вот так. А еще я не гляжу на него, он сам не больно глядит на людей, должно быть, ему и самому не нравится, когда пристально глядят на него. Это не всегда уютно. – Ты играешь это кому-нибудь?– Нет, – сказал Лань Ванцзи. Потом добавил: – Сюнчжану. Еще бы, подумал Хуайсан. Хвалит, наверняка.Проговорил:– Хотел бы я показывать дагэ картины и выслушивать его мнение. То есть, у него есть мнение, и даже страстное! Но только не про само искусство, а про то, что воину надлежит и не надлежит делать со своим временем. Прекрасно, когда старший брат разбирается в искусстве! И благоволит этим занятиям.Лань Ванцзи что-то коротко прогудел согласным тоном.Да, подумал Хуайсан. Отлично.Если бы заклинательство Цинхэ Нэ строилось на картинках и каллиграфии, и меня бы заставляли просиживать часы и дни с кистью над будущими свитками – любил бы я это? Откуда бы я знал, что люблю, а не просто согласился заниматься, потому что от меня этого требуют? Знает ли Лань Ванцзи это про себя? Что он любит музыку, а не просто занимался, чтобы порадовать брата и маму, пока была жива, и дядю, который ему за отца, а потом стало вдруг получаться, и не отступать же теперь. Мастерство нравится, кому когда не нравилось собственное умение что-то делать отлично…Не буду спрашивать, подумал Хуайсан. Сегодня он меня пригласил, он показал мне красоту, и сегодня я восторгаюсь без лишних вопросов. Благо есть, чем.Хуайсан обернулся, прижал веер к груди и сказал:– Я сохраню сегодняшний вечер у самого сердца.Лань Ванцзи мотнул головой.Ему не нравится? Я говорю слишком много? Мои речи похожи на пустую лесть? Я подлизываюсь? Вовсе нет, но не выглядит ли это так? Как бы изящно уверить Лань Ванцзи, что ничего такого я не имею в виду… или это будет только больше слов? Хуайсан закусил губу и принялся пожевывать. Смотрел под ноги. Огонек заботливо освещал впереди него. Лань Ванцзи было темно идти позади, и все равно он не спотыкался.– Здравствуйте, мои соседи по полуночной прогулке!Хуайсан метнулся было в кусты, но впереди, на слиянии тропинок, тоже в ореоле синеватого света, показался Лань Сичень. Лебин сверкала в его руке белым, будто не отражала, а светилась сама.– Сюнчжан.Зашуршала ткань.Хуайсан схлопнул руки и поклонился тоже.– Цзэу-цзюнь.Лань Сичень кивнул с улыбкой, и ничего больше не говорил. Глядел то на Хуайсана, то на Ванцзи.Все вышло, как вы хотели, подумал Хуайсан, мы с Лань Ванцзи вместе. Не удивлюсь, если все на свете поворачивается именно так, как вы желаете, подумал Хуайсан, потому что ни люди, ни самое бытие не хотят вас обижать. Что значит быть красивым.Что значит быть добрым и предупредительным, и знать, что ?зачем мучать нежелающего?, и ко всем подходить именно с той мерою ласки, какая им нужна. Мало ли красивых господ на свете. А тех, кто попросит: дружи с моим братом, и как-то уже не скажешь им: нет, не буду – сколько? И не потому, что что-то им должен, а потому, что и правда, почему бы не дружить с братом. Такой господин не попросит дурного.Эх, цзэу-цзюнь. Мне что теперь, сомневаться, по собственному ли я желанию? Получается хорошо, но то ли это ?хорошо?, которое – меня заставили, я смирился, и получилось неплохо, но меня заставили, и я этого не забуду?..Хуайсан глянул искоса на Лань Ванцзи, и подумал: пусть. Хоть как. Не помню, чтобы я очень сопротивлялся. Я даже отказался. Лань Сичень даже принял отказ. А потом как-то само получилось, и хорошо как получилось, никогда я не бывал на таких свиданиях.Хуайсан прикрыл лицо веером, чтобы Лань Сичень особенно не радовался, а сам улыбнулся. Но Лань Сичень будто почуял и сказал с удовольствием, будто слова были сладкие:– Молодежи не спится.– Молодежь тогда включает и вас, – сказал Хуайсан.– О да! Ты совершенно прав, маленькая луна, я не смог усидеть внутри, когда снаружи такая красота. К тому же, – он приподнял Лебин, она величаво качнула кисточкой, – было бы невежливо играть, когда все уже собираются ко сну.– Мы слышали прекрасную мелодию и гадали, откуда, ха-ха! Неужели это сами духи гор и ночной темноты собрались и поют? А это вы! Лань Сичень опустил на секунду глаза, будто скромничал.– Надеюсь, я не помешал вашей встрече.– Что вы, только помогли! Какой прок пребывать в Юньшене, если не слыхать знаменитой музыки?– По правде говоря, это Ванцзи меня соблазнил! – Лань Сичень едва заметно указал концом Лебин на Лань Ванцзи. Тот выпрямился еще больше и убрал одну руку между поясницей и гуцинем. – Ванцзи задал мне намедни хороший вопрос… – Сюнчжан, – сказал Лань Ванцзи вполголоса.– …играю ли я для своего удовольствия, и я понял, что давненько этого не делал. И как получилось хорошо!– Сюнчжан.Сдал с потрохами, подумал Хуайсан, поигрывая веером. Значит, Лань Ванцзи задался этим вопросом. Это хорошие мысли. Не из этих ли именно мыслей он сегодня не пожалел сил приволочь тяжеленный гуцинь. Хотя это мне он был бы тяжел, что я меряю этих сильных, как быки, господ по себе.А что я бы мог принести на свидание? Картину? И что, мы бы сидели разглядывали ее?..– Я окружен изящными господами, у которых и удовольствия – самые изысканные, – сказал Хуайсан, – и мне посчастливилось быть участником. Воистину, я удачлив.Лань Сичень засмеялся и сказал: как бы там ни было, мне пора спать, и тех, кто придерживается режима, наверное, тоже уже клонит. Первым ступил на тропу к домам, Хуайсан пристроился за ним, оглядываясь то и дело на Лань Ванцзи. Тот шел последним и глядел Хуайсану поверх головы. Такие картинки тоже есть, подумал Хуайсан зачем-то. Быть зажатым между двумя братьями. Обыкновенно братья соперничают, жадничают, тянут на себя, хватают под колени и раздвигают ноги так широко, что видно все-все, и художник не жалеет штрихов на складки, морщинки и волоски. Ну и сами между собою… Хуайсан мотнул головой. Нет, как грязно думать такие мысли в присутствии неземных братьев Лань, которым дай только воспеть красоту ночи прекрасной игрой.Они в молчании добрались до фонаря, и Лань Сичень повернулся к ним и сказал:– Я желаю вам приятного сна, полуночники. Советую не засиживаться сильно, потому что завтра с утра учеба.– Не было и в мыслях, – сказал Хуайсан осторожно и поглядел на Лань Ванцзи. Тот поглядел на него. Хуайсан замахал веером быстрее. Мне нужно пригласить Лань Ванцзи к себе? Чтобы что? Выпить чаю? А потом? Если господину, который играючи таскает на себе гуцинь, захочется чего-то, что я сделаю? Тем более, рядом нет Яо со спрятанным в рукаве гибким клинком, который бы подглядывал, а я был бы уже не против, потому что этот его клинок и эта его привычка несколько раз спасали меня и от наказания, и от неловких до опасного предела ситуаций. Сам я не отобьюсь. Если что.Нет. Какое такое ?что?? При чем тут Лань Ванцзи, который не тронул меня лишнего разу, только через рукав в жесте вежливости? И цзэу-цзюнь разве стал бы поощрять… Нет, как я могу думать такие мысли. Нужно пригласить. Как же я не подумал, куда мы денемся после прогулки, одно дело – просто разойтись, но если мы не просто гуляли, а были на свидании, то дальше что-то должно быть…– Ванцзи благодарит за компанию, – сказал Лань Ванцзи церемонно и слегка поклонился. – Желает доброго сна.Пошел по дорожке вдоль домов, свет фонарика спал с него, как зацепившийся покров, и белые одежды и белое полотно вокруг гуциня бесплотно качались теперь в темноте.Хуайсан поглядел на Лань Сиченя. Тот тоже повторил: желаю приятного сна в таком случае. Хуайсан поклонился ему. Глядел, как Лань Сичень без труда нагоняет брата, и как они идут теперь рядом, попадают в свет следующего фонарика, и пропадают из него. Как Лань Сичень наклоняется к Лань Ванцзи.Как тогда на лодках, подумал Хуайсан. О чем-то разговаривают.Лань Ванцзи говорил Лань Сиченю, какой я дурак. Или думает, а Лань Сичень как чуткий брат это озвучивает. Я должен был пригласить? Хотя бы выпить чаю. Или это было неприлично? Что я о себе думаю – приглашать, разбавлять такую прекрасную мелодию банальными посиделками. Хуайсан подождал, пока братья Лань ни скроются из виду совсем, и пошел к себе. Подумал: но разве плохо получилось и так? Хорошо ведь получилось. Я дал ему птицу, я пошел на уступки, я теперь совершенно чист перед сводом правил Гусу Лань. Он сыграл мне. Он сыграл для своего удовольствия, что еще важнее. И как хорошо получилось. Почему не придумали подходящих слов описать красоту? Или те, что есть, когда-то описывали ее достаточно точно, но потом истерлись от использования… Как придумать новые слова? Хуайсан сошел с дорожки и стал там, где кончался свет фонарика на обочине, но еще не начинался свет того, что во дворе. Задрал голову.Достал из-за пазухи платок, прижал его ко рту и носу и глядел во вращающиеся звездные бездны, пока не устала рука и не заболела шея.